— Ну-ну, интересно…
— Было бы очень хорошо, если бы вы, Виктор Павлович, сами с ним поговорили, — дипломатично вставил начальник тюрьмы.
— Для этого существует прокурорский надзор, — сказал комиссар.
— Само собой, доложим, — заверил Чамов. — Но, товарищ комиссар, пользуясь случаем, что вы у нас…
— Ну что ж… — не спеша, словно еще колеблясь, сказал начальник управления, — если вы так просите…
— Где, Виктор Павлович, в камере или в моем кабинете? — сразу же спросил Чамов, чтобы не откладывать дело.
— Давайте уж у вас, Михаил Петрович. Пока обойдем камеры, пусть художника приведут к вам в кабинет.
— Слушаюсь! Товарищ майор! Распорядитесь!
…Был первый час дня, приближалось время обеда, когда начальник управления вошел в кабинет подполковника:
— Где ваш художник?
— Здесь. Но, может быть, после обеда?
— Какой уж тут обед! Введите.
Он снял фуражку, повесил плащ и сел за стол.
Чамов открыл дверь. В кабинет вошел офицер.
— Здравия желаю, товарищ комиссар! Дежурный — старший лейтенант Сыняк. Разрешите ввести осужденного?
— Здравствуйте. Введите.
— Входи! — крикнул Сыняк в коридор.
Порог переступил изможденный человек с белой головой. Его отяжелевшие, припухшие и красные от бессонницы веки медленно опускались и так же медленно, с трудом, поднимались.
Комиссар видел Сосновского впервые и внимательно осмотрел его с головы до ног.
Художник сделал нетвердый шаг к столу и с трудом произнес:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил комиссар. Затем приказал: — Старший лейтенант! Снимите наручники!
Дежурный офицер бросил недоуменный взгляд на начальника тюрьмы, словно ища у него защиты, — ведь с приговоренного к смертной казни наручники разрешается снимать только в камере! Комиссар понял этот взгляд и повторил:
— Да, да, снимите. Надеюсь, художник ничего нам здесь не нарисует.
Даже при намеке на шутку начальства подчиненные обычно улыбаются, но на этот раз их лица остались серьезными и сосредоточенными. Сосновский тоже не ответил на реплику комиссара, хотя слова начальника касались непосредственно его.
— Садитесь ближе, вот сюда, — указал ему комиссар на стул, стоявший возле стола. — А вы, товарищ Сыняк, можете идти.
На лице старшего лейтенанта снова появилось недоумение — он не имел права отойти от осужденного ни на шаг. Тем не менее, подчиняясь приказу, козырнул и вышел за дверь.
Комиссар взял сигарету и пододвинул раскрытую пачку Сосновскому. Художник отказался. Подполковник Чамов щелкнул зажигалкой и дал комиссару прикурить.
— Как вас зовут? — спросил комиссар Сосновского.
— Юрий Николаевич.
— Администрация тюрьмы кое-что докладывала мне о вас. Хотите поговорить со мною? Вам известно, кто я?
— Нет.
— Начальник областного управления, комиссар милиции, — торопливо подсказал Чамов.
— У меня, Юрий Николаевич, есть желание поговорить с вами.
— Желание? Пожалуйста, — негромко проговорил Сосновский. — Хотя о чем уж теперь говорить…
— Да. Положение у вас нелегкое. Скажите, почему вы раньше отказывались просить помилования, а теперь потребовали бумагу? Впрочем, расскажите, пожалуйста, все по порядку.
— Я не виновен, — сказал Сосновский. — Понимаете — не виновен! Но все обернулось против меня. И я ничего не могу доказать. Я бессилен. Я опутан цепями невероятных событий, и эти цепи уже задушили меня. Я не живу, даже не существую. Я уже не человек…
Постепенно между художником и комиссаром завязался разговор. И хотя это был разговор двух очень неравных по положению людей, но Сосновский в конце концов разговорился. Его не только не одергивали, но внимательно и уважительно слушали, не забрасывали вопросами, не мешали ему высказать то, что он хотел. И он рассказал о своей жизни, о любви к Нине Петровой и о том, как в камере предварительного заключения однорукий рецидивист подсказал ему выход.
Только в половине четвертого закончил Сосновский свою горестную исповедь. На глубоко запавших глазах художника блестели слезы.
Когда Сосновского уводили, комиссар приказал начальнику тюрьмы:
— Наручники не надевать. И еще, товарищ Чамов, распорядитесь, чтобы в камеру осужденного принесли горячий обед и ужин.
24
Из Брянска прислали фото Владимира Матвеевича Семенова и сообщили, что по некоторым сведениям маляр семнадцатого мая на работе не был, хотя в закрытом прорабом наряде он значится, и сам Семенов утверждает, что в этот день на работу выходил.
Взглянув на фото Семенова, подполковник заволновался: на него смотрел управляющий трестом Петров. Правда, постаревший и осунувшийся, с резко обозначенными скулами, подчеркивающими монгольский тип лица.
Управляющий словно был разжалован в рядовые рабочие: темная в белую полоску косоворотка, неглаженый хлопчатобумажный пиджак и видавшая виды кепка.
Присмотревшись внимательнее, Коваль заметил, что и взгляд у маляра Семенова иной. Вместо волевого, уверенного, характерного для управляющего «Артезианстроем» взгляда подполковник увидел застывшие глаза, какие бывают обычно у людей ограниченных и безвольных. Во всем остальном они были похожи, как близнецы.
Запершись в кабинете и не отвечая на телефонные звонки, подполковник Коваль еще долго рассматривал фото. Потом взял лист бумаги и начал писать, пытаясь путем логических выкладок связать в единую цепь свои соображения и отыскать именно те звенья, которых недоставало.
В конце концов появилась сводная таблица с записью столбиками и рядом с некоторыми строками стояли плюсы и минусы, которые имели свой смысл:
СОСНОВСКИЙ
Любил Нину Андреевну +
Попытка изнасилования —
Молоток Бежал из лесу —
Мыл руки —
Знал картину —
Признался —
Просился на похороны +
Не нашли коронок +
Не мог брать молоток, идя на свидание +
На одежде нет следов крови +
На суде отказывался от собственного признания +
Мотивы убийства? +
СЕМЕНОВ
Родственник или двойник?
Был в Березовом?
Показания старика?
Не был в Березовом?
Знаком ли с Петровым?
Знаком ли с Сосновским?
Знал ли Нину Андреевну?
Видел ли картину?
Кто мог рассказать ему о картине: Сосновский? Петров?
Попытка изнасилования?
Мотивы убийства???
ПЕТРОВ
Любил Нину Андреевну?
Окурки на даче со следами губной помады, связь с другой женщиной —
Попытка изнасилования +
Знал картину —
Алиби в момент убийства +
Фото Семенова найдено у него во дворе —
Но родственников у него нет +
Показания старика, жителя Березового —
Дальше шли отдельные фразы:
«Почему Нина Андреевна пошла на поляну с незнакомым человеком?
С чужим человеком не пошла бы.
Если не с Сосновским, то с другим хорошо знакомым человеком.
Но этот человек должен знать картину.
Как попала фотография жителя Брянска Семенова в наш город, во двор, где живет Петров?
Кто разорвал и выбросил ее: Петров? Нина Андреевна?
Кто такой Семенов? Подробнее!
Знала ли его Нина Андреевна?
Где он был семнадцатого мая? Мог ли быть в Березовом?»
Все эти фразы, написанные то по линейкам, то наискосок, были связаны стрелками с другими, менее разборчивыми, которые состояли из нескольких сокращенных слов и множества вопросительных и восклицательных знаков.
Помимо всего этого, Коваль начертил еще и несколько схем, где имена и фамилии лиц, так или иначе соприкасавшихся с делом Сосновского, тасовались, как карты в колоде, то оказываясь рядом друг с другом, то разъединяясь, то снова возвращаясь в исходное положение.
Неожиданно, что-то вспомнив, Коваль схватил телефонную трубку и набрал номер:
— Семен Корнеевич! Комиссар приехал? Меня? Я вроде бы все время на месте. К нему и собираюсь. И вчера искал? Вчера я весь день просидел в прокуратуре. Хорошо, скоро буду.
По дороге в управление Коваль думал, как лучше вести предстоящую беседу с комиссаром. Накануне вместе с Тищенко он был у заместителя областного прокурора Компанийца, который выступал государственным обвинителем по делу Сосновского. Разговором с ним Коваль остался недоволен. Впрочем, подполковник ничего хорошего и не ждал, понимая, как трудно остаться объективным человеку, который обвинял художника в убийстве.