Наташа не сводила с отца глаз. Когда он кончил, перевела дыхание и сказала:
— Дик, ты очень устал от всего этого, правда? Даже поседел еще больше…
— Пора, доченька, и поседеть, — виновато улыбнулся Коваль.
— Ничего не пора, — запротестовала Наташа, — ты совсем молодой, только устал, переутомился. Так ведь, скажи сам? Отдохнешь вот месяц после трудного дела, сил наберешься… — Наташа засмеялась и пододвинула к себе тетрадь.
— Ну, работай, работай, не буду мешать.
Не зная, куда себя девать, подполковник опять подошел к чуть замороженному окну. На этот раз его внимание привлекли красногрудые снегири, прыгавшие по снегу. Потом он заметил, как приоткрылась калитка и женщина-почтальон что-то бросила в почтовый ящик, прибитый с внутренней стороны ворот.
— Почта! — обрадовался Коваль и направился в прихожую, чтобы выйти за газетами.
— Не надо, пап, я сейчас! — Наташа вскочила и, набросив пальто, выбежала во двор.
«Что это она так? — подумал Коваль. — Может быть, письма от кого-то ждет… Подозрительно!» И тут же отругал себя за то, что подозрительность доведена у него до автоматизма и он машинально распространяет ее даже на собственную дочь. Но эта мысль сразу же сменилась другой: его бесконечная занятость в конце концов приведет к тому, что он прозевает-таки то время, когда появится у Наташи своя, самостоятельная жизнь, в которую войдет и в которой займет свое место пока еще не известный человек. И, подумав об этом, невольно ощутил отцовскую тревогу и боль. Каким он будет, каким окажется этот неизвестный человек? Что принесет Наташке? Этого уж, несмотря на всю свою проницательность, Коваль угадать не мог…
Наташа запыхавшись вбежала в гостиную и произнесла разочарованно:
— Только тебе… Письмо.
— От кого?
— Не знаю. Местное. Фамилия отправителя написана неразборчиво.
— Читай.
Наташа разорвала конверт и пробежала глазами небольшой листок.
— Знаешь, от кого, — сказала она, — от художника Сосновского!
— Гм, — удивился Коваль, откладывая газеты и протягивая руку за письмом. — Ну-ка, ну-ка!
— Он пишет, — шутливо изображая испуг, ответила Наташа, — что хочет написать твой портрет.
— Что, что? — не понял подполковник. — Какой портрет?
Коваль взял в руки письмо и быстро пробежал его глазами. Потом прочел вслух:
— «Я понимаю, что Вам, возможно, не очень удобно будет удовлетворить мою просьбу. Я обращался к комиссару, и он рассказал мне о Вас. После того, что произошло, я не мог взяться за кисть. Но теперь, кажется, я смогу преодолеть свое неверие в людей. И я хочу написать портрет настоящего человека, человека долга и справедливости. Это моя художническая и духовная потребность. Помогите мне в этом, пожалуйста, своим согласием».
Коваль положил письмо на стол и задумался.
— Нет, — сказал он после долгого молчания, — не могу я ему в этом помочь.
Он взял газеты и встал.
— Слушай, Дик, — предложила Наташа, — ты почитаешь, я позанимаюсь, а потом давай вместе пойдем в кино!
— Давай!
— На комедию.
— Да. И чтобы она была не только веселой, но и совершенно пустой!
Вместо эпилога
В декабре в Верховный суд республики пришли две кассационные жалобы.
«В Верховный суд УССР
от заключенного Семенова Владимира Матвеевича.
Кассационная жалоба
Граждане судьи!
Меня считают жестоким убийцей. Какой я убийца, если у меня череп сшит после операции и нет половины желудка, посмотрели бы вы на меня. Я не думал ее убивать, когда ехал с нею встречаться. Мне и не снилось, что такое случится. Я думал поговорить с ней, чтобы Константина не выдавала. Но он сказал, чтоб убить. Я не помню, сколько раз ударил. Когда она упала, я испугался и убежал. Коронки я снял, только чтобы подумали, что это грабители убили.
А то, что я у немцев служил, так они меня тоже заставили, и за это я тоже отбыл. Мера наказания — расстрел — слишком тяжелая для меня. Прошу заменить мне меру наказания».
Вторая жалоба была значительно длиннее.
«В Верховный суд УССР
от осужденного по статьям 17, 93 п. «ж» — «з» и 194 ч. УК УССР Семенова Константина Матвеевича, он же — Петров Иван Васильевич.
Кассационная жалоба
Областной суд приговорил меня к смертной казни по обвинению в организации и подготовке убийства моей жены, а также за участие в убийстве в 1933 году Дегтяревых в Москве и Петрова в Одессе.
Эти факты действительно имели место. Я осознал и осознаю свою вину. По всем трем случаям я дал исчерпывающие и искренние показания. Дело о моем участии в убийствах Дегтяревых и Петрова в связи с истечением срока давности согласно ст. 48 УК УССР приостановлено.
Я еще раз подтверждаю, что в полной мере виновен в убийстве своей жены, хотя непосредственно его не осуществлял.
Мое моральное поведение является совершенно не таким, как отражено в приговоре суда. На это преступление толкнули меня сложные обстоятельства, среди которых — поведение жены, которая угрожала меня выдать.
Я еще давно имел намерение покаяться в ошибках молодости. Я устал на протяжении тридцати лет прятаться и жить под страхом. От переживаний уже в двадцать четыре года поседел, и у меня полностью подорвана нервная система. С каждым годом под влиянием нашего советского образа жизни я все больше убеждался, что в 1933 году совершил гнусные преступления, и все больше верил, что наше гуманное общество простит меня за мои старые грехи.
Но я оказался жалким трусом и так и не нашел в себе силы пойти и признаться, в чем теперь горько раскаиваюсь.
Из тридцати лет, которые я прожил под фамилией Петрова, я шесть лет учился (в техникуме и на высших инженерных курсах, которые окончил на «отлично»), двадцать четыре года работал в одной и той же системе. Бурил артезианские колодцы на юге Украины, в Одесской, Николаевской, Запорожской и Херсонской областях, в период войны обеспечивал водоснабжением оборонные строительные объекты в Средней Азии, за что был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». После войны я продолжал добросовестно трудиться на Украине.
В приговоре суд бросил мне упрек, будто я пробрался на руководящую работу.
По служебной лестнице — от мастера до управляющего трестом — меня выдвигал мой труд, на который, чтобы смыть позор прошлого, я не жалел ни времени, ни сил. Я глубоко осознал свою вину и готов нести заслуженное наказание в свете советских законов, но суд слишком сурово отнесся ко мне.
Я прошу Верховный суд внимательнейшим образом пересмотреть мое дело, отменить смертную казнь, заменив ее лишением свободы на заслуженный срок.
Весь остаток жизни буду честно, как и раньше, трудиться, чем принесу большую пользу нашему народу, нашей Родине».
* * *
А в январе в городской газете появилась краткая заметка «Убийцы наказаны». В ней говорилось о трагедии в Березовом и о судебном процессе над убийцами Нины Петровой. Заканчивалась она словами: «Приговор приведен в исполнение».
Дымер — Киев, 1968 г.