Читать интересную книгу После либерализма - Иммануэль Валлерстайн

Если африканцы погрязнут в трясине претензий на включение их в миросистему в ее нынешней ипостаси, они будут сражаться с ветряными мельницами. Если африканцы покажут путь к тому, как можно сочетать краткосрочные местные улучшения со среднесрочными изменениями ценностей и структур, они помогут не только Африке — тем самым они помогут нам всем. Не просите ни меня, ни других неафриканцев составить какой-то конкретный план действий в этом направлении. Мы не можем этого сделать. Пальма первенства здесь должна принадлежать самим африканцам.

Еще мне бы хотелось поделиться одним заключительным соображением. Я отнюдь не утверждаю, что если Африка попытается это сделать, она обязательно достигнет успеха. У Африки — как и у всех нас — в лучшем случае есть половина шансов на то, чтобы в результате этого переходного периода прийти к чему-то лучшему. Вовсе не обязательно, что история окажется на нашей стороне, и если мы окажемся в плену этой иллюзии, она будет работать против нас. Но все мы в огромной степени являемся важной и неотъемлемой частью этого процесса. И если нам удастся обеспечить его движение в правильном направлении, мы и в самом деле сможем создать такой тип миросистемы, какой захотим. Именно в этом направлении мы должны направлять наши коллективные усилия, и хотя путь к достижению цели труден, и исход его неясен, эта цель стоит того, чтобы за нее бороться.

Часть II. Становление и триумф либеральной идеологии

Глава 4. Три идеологии или одна? Псевдобаталии современности

Сюжетная линия нового времени — если говорить об истории развития общественной мысли или политической философии — нам хорошо знакома. Вкратце ее можно сформулировать таким образом: в девятнадцатом столетии возникли три основных течения политической теологии — консерватизм, либерализм и социализм. С тех пор все три течения (в постоянно меняющихся обличьях) непрестанно боролись друг с другом.

По существу, все сходятся в двух общих положениях относительно этой идейной борьбы. Одно из них состоит в том, что эти идеологические течения представляли собой реакцию на то обстоятельство, что в ходе Французской революции сложилось новое общественное мировоззрение, которое привело к осознанию необходимости разработки особых политических стратегий, применимых в новых обстоятельствах. Второе сводится к тому, что ни одно из этих трех идеологических течений никогда не выражалось в какой-то одной определенной форме. Совсем наоборот; создавалось впечатление, что каждое из них стремилось принять такое количество обличий, которое соответствовало числу их идеологов.

Естественно, большинство людей полагают, что между этими идеологическими течениями имеются некие существенные различия. Но чем внимательнее мы присмотримся либо к их теоретическим положениям, либо к практике их политической борьбы, тем больше обнаружим разногласий между ними как раз по вопросу о том, в чем эти различия состоят.

Единство мнений отсутствует даже тогда, когда речь заходит о том, сколько существует различных идеологических течений. Есть немало теоретиков и политических руководителей, полагающих, что на самом деле их только два, а не три, хотя вопрос о том, к какому именно дуэту следует свести наше трио, сам находится в стадии дебатов. Иначе говоря, существуют консерваторы, которые не видят никаких принципиальных различий между либерализмом и социализмом, социалисты, которые говорят то же самое о либерализме и консерватизме, и даже либералы, доказывающие, что между консерватизмом и социализмом нет серьезной разницы.

Такое положение уже само по себе достаточно странно, но на этом странности не кончаются. Термин идеология во многих его значениях никогда не был тем словом, которое отдельным людям или группам нравилось бы употреблять применительно к самим себе. Идеологи всегда отрицали свою принадлежность к идеологам — за исключением Дестута де Траси, который, как говорят, и придумал этот термин. Но Наполеон вскоре использовал это слово против него, заявив, что политический реализм предпочтительнее идеологии (под которой он понимал теоретическое учение), и с тех пор многие политики разделяют именно такой подход к проблеме.

Спустя полстолетия Маркс в «Немецкой идеологии» использовал этот термин для характеристики мировоззрения, которое было с одной стороны неполным, а с другой — служившим лишь собственным целям, отражая классовую позицию (буржуазии). Идеология, писал Маркс, должна была быть заменена наукой (отражавшей взгляды рабочего класса, который был призван стать ведущим во всем мире). В период между двумя мировыми войнами Мангейм пошел еще дальше. Он был согласен с Марксом в том, что идеологические учения были неполными и служили собственным целям, но к числу таких учений относил и сам марксизм. Он хотел заменить идеологические учения утопическими, которые рассматривались им как творения интеллектуалов, не принадлежащих к какому-либо определенному классу. А после Второй мировой войны Дэниел Белл показал, что мангеймовские интеллектуалы устали и от идеологических, и от утопических учений. Когда Белл провозгласил конец идеологии, он в первую очередь имел в виду марксизм, который, по его мнению, уступал место некоему мягкому, деидеологизировакному либерализму, прекрасно отдающему себе отчет в ограниченности возможностей политики.

Таким образом, на протяжении двух столетий своего существования понятие «идеология» воспринималось негативно, как нечто такое, что следует либо отвергнуть, либо не обращать на это внимания. Но разве это позволяет нам понять, что такое идеология, какие цели люди пытались достичь с помощью идеологии? Я попытаюсь разобраться в этом понятии, поставив пять вопросов, ни на один из которых я не дам исчерпывающего ответа, но все они представляют собой попытку осмыслить понятие «современность» и ее связь с понятием «идеология».

1. Какая разница между идеологией и Weltanschauung (или мировоззрением)?

2. Кто является «субъектом» идеологии?

3. Какова связь идеологических учений с государством (государствами)?

4. Сколько на самом деле существовало различных идеологических течений?

5. Можно ли не обращать внимания на идеологию, иначе говоря, можно ли действовать без идеологии?

Мировоззрение и идеология

Есть один анекдот, возможно, апокрифичный, о Людовике XVI, который, услышав от герцога де Лианкура о штурме Бастилии, говорят, спросил: «Это мятеж?», на что получил ответ: «Нет, ваше величество, это революция» (Brunot 1937, 617). Здесь не место вновь обсуждать вопрос об истолковании Французской революции, за исключением одного соображения. Одно из ее главных последствий для миросистемы заключалось в том, что она впервые сделала допустимой мысль о «нормальности», а не исключительности таких явлений на политической арене — по крайней мере, на современной политической арене, — как изменения, нововведения, преобразования и даже революции. То, что поначалу явилось статистически нормальным, скоро стало восприниматься как нормальное с точки зрения морали. Именно это имел в виду Лабрус, говоря о том, что II год был «решающим поворотным пунктом», после которого «Революция стала играть пророческую роль провозвестника, несущего в себе всю ту идеологию, которая со временем должна была раскрыться во всей своей полноте» (Labrousse 1949, 29). Или, как говорил Уотсон: «Революция [была] той тенью, под которой прошел весь девятнадцатый век» (Watson 1973, 45). К этому я хотел бы добавить: и весь XX в. тоже. Революция знаменовала собой апофеоз ньютоновской науки XVII в. и концепций прогресса XVIII в.; короче говоря, всего того, что мы стали называть современностью.

Современность представляет собой сочетание определенной социальной реальности и определенного мировоззрения которое сменяет или даже хоронит другое сочетание, определенно указывая на то, насколько оно уже себя изжило, сочетание, которое мы теперь называем Ancien Regime[29]. Очевидно, что не все одинаково относились к этой новой реальности и этому новому мировоззрению. Одни приветствовали перемены, другие их отвергали, третьи не знали, как на них реагировать. Но было очень мало таких, кто не отдавал бы себе отчета в масштабности произошедших изменений. Анекдот о Людовике XVI в. этом отношении весьма показателен.

То, как люди в рамках капиталистической мироэкономики реагировали на этот «поворотный пункт» и справлялись с невероятными пертурбациями, вызванными потрясениями Французской революции — «нормализация» политических перемен, к которым стали теперь относиться как к чему-то неизбежному, происходящему регулярно, — составляет определяющий компонент культурной истории этой миросистемы. Может быть, в этой связи было бы уместным рассматривать «идеологии» в качестве одного из способов, с помощью которых людям удается справляться с такой новой ситуацией? В этом плане идеология представляет собой не столько само мировоззрение как таковое, сколько один из способов, с помощью которого, наряду с другими, утверждается то новое (мировоззрение, которое мы называем современностью[30]). Очевидно, что первая, почти непосредственная идеологическая реакция имела место со стороны тех, кто пережил наиболее сильное потрясение, кто был отторгнут современностью, культом изменений и прогресса, настойчивым отрицанием всего «старого». Поэтому Берк, Местр и Бональд создали идеологию, которую мы стали называть «консерватизмом». Великий британский консерватор лорд Сесиль в брошюре, написанной в 1912 г. с целью популяризации основных положений доктрины «консерватизма», делал особый упор на роли Французской революции в зарождении этой идеологии. Он утверждал, что некий «естественный консерватизм» существовал всегда, но до 1790 г. не было ничего «похожего на сознательно разработанное учение консерватизма» (Cecil 1912, 39). Естественно, с точки зрения консерваторов,