— Кем были до этого?
— Командиром танкового взвода. Пятьдесят третья бригада, Третья танковая армия. Хотел бы, если это можно, вернуться в свою часть.
— Я не могу вас туда назначить, это в компетенции штаба фронта. Если хотите, дам туда направление. А лучше оставайтесь здесь. Вы ведь окончили не только танковое, а и пехотное училище. Взвод я вам и здесь дам.
— Лучше бы в свою часть, там меня, по крайней мере, знают, а это для меня, как вы, очевидно, уже догадались, крайне важно. У меня ведь, кроме бумаг, что вам прислали в пакете, никаких документов нет.
— Хорошо, я вам сейчас выпишу направление в штаб фронта. Впрочем, нет. Сначала вам надо привести себя в порядок. Идите на склад, получите обмундирование, я распоряжусь. Потом зайдете за направлением.
Штаб фронта располагался в Ровно. Коняхин добрался туда сравнительно быстро, но прибыл в очень неудачное время. В этот день погиб генерал Ватутин, и в штабе всем, начиная от писарей, опечаленных гибелью любимого генерала, просто было не до него. Все-таки ему удалось попасть в отдел кадров бронетанковых войск. Но там даже не сказали, где находится 53-я танковая бригада.
— У вас же, кроме направления, никаких документов нет. Эти справки — филькина грамота. Они даже без фотокарточек.
Спорить было бесполезно. Он знал, что и раньше 3-я танковая армия была засекречена, все назначенные туда проходили специальную проверку.
— Что же мне делать?
— Возвращайтесь в Двадцать седьмую армию, привезите какие-нибудь другие документы, ну хотя бы протокол допроса и заключение особого отдела.
— Я могу вам то же самое повторить. Хоть сейчас, слово в слово.
— Мало ли что вы можете наговорить. Все это надо будет проверять, а нам этим заниматься некогда.
Что же, наверное, они правы, им и в самом деле некогда заниматься проверкой. Тем более что в 27-й такую проверку, очевидно, делали, иначе его не выпустили бы.
Капитан Голенко встретил его как старого знакомого.
— Вернулся? Вот и хорошо, останешься у нас. Я тебя в хорошую дивизию направлю. А там, глядишь, и свою бригаду разыщешь. Только сначала тебе подлечиться надо. Госпиталь тут недалеко, полежишь месяц-другой, а потом опять ко мне.
В госпитале его вылечили за три недели. Выписавшись оттуда, Коняхин получил направление в 3-ю гвардейскую воздушнодесантную дивизию.
Там ему даже обрадовались:
— Танкист? Вот и хорошо, у нас в роте противотанковых ружей командира нет. Так что принимай роту, командуй. Опыта у тебя нет, зато знаешь, какие места наиболее уязвимы у танков, куда надо попадать из ружья.
Уязвимые места танков он действительно знал. А что касается боевого опыта, он приобретался ежедневно. Дивизия дралась под Яссами.
4
3-я воздушнодесантная гвардейская дивизия была укомплектована и вооружена лучше, чем другие соединения. Солдаты все молодые, здоровые, совсем нет женщин, даже санинструкторы — мужчины. В роте Коняхина ни одной винтовки, лишь автоматы и пулеметы, только станковых — двенадцать штук. Кроме того, в каждом взводе минометное отделение, да еще придано роте отделение огнеметчиков.
Зато и бросали эту дивизию на самые горячие участки фронта.
В те дни она буквально висела на плечах противника, отступающего на Бухарест. Измотанные в предыдущих боях, бойцы едва держались на ногах, надо было дать им отдохнуть хотя бы сутки. Но останавливаться нельзя, противник может даже за несколько часов укрепиться, и тогда его придется выбивать с занятых позиций ценой больших потерь.
Коняхину удалось отбить у немцев несколько машин. В роте нашлись бывшие трактористы. Водители из них не ахти какие, но помог им завести машины, показал, как переключать скорости, как тормозить. Солдаты садились в кузова с опаской, но ехать все-таки лучше, чем идти пешком.
Узнав, что Коняхин посадил роту на машины, комдив приказал ему двигаться на Плоешти. Немцы после капитуляции Румынии хотели взорвать нефтеперегонные заводы, надо было помешать им это сделать.
После взятия Плоешти повернули в Карпаты. Дивизия шла бывшим суворовским маршрутом вдоль старой просеки, а рота Коняхина двинулась по ущелью. На ту сторону Карпат в район Сибиу рота вышла раньше всех. Встретив дивизионных разведчиков, Коняхин попросил их передать комдиву, что будет ожидать подхода основных сил. Но вскоре получил другой приказ: ссадив роту, явиться с машинами на перевал. Оказывается, дивизия на перевал-то поднялась, а спуститься не может — у солдат уже нет сил.
А тут, как назло, разразился жестокий ливень. Дорога горная, узкая, порой задний скат нависает над пропастью, а покрышки совсем лысые. Как ни осторожны были водители, одна машина все-таки свалилась со скалы. Но за ночь спустили в долину всю дивизию.
Утром форсировали реку Турду, дивизия начала разворачиваться на правом берегу, но не успела. За ночь на этом участке немцы сосредоточили несколько пехотных и танковых дивизий, нанесли контрудар в стык фронтов, захватили город Турду. Обстановка создалась крайне опасная. Если противник закрепится на высоком правом берегу, выбить его оттуда будет трудно, придется форсировать реку второй раз. Надо во что бы то ни стало остановить его, остановить любой ценой, иначе через полчаса цена эта поднимется в пять, в десять раз, потери станут катастрофическими.
Рота лежит под перекрестным пулеметным огнем, как под свинцовой крышей. Нельзя поднять головы, но солдаты, лежа на боку, вжимаясь в землю, все-таки окапываются. Каким-то чудом из батальона прополз телефонист, и комбат кричит в трубку:
— Атакуй!
— Приготовиться к атаке! — передает по цепи Коняхин и, когда видит, что команда дошла до последнего левофлангового солдата, кричит: — Вперед!
Рота поднялась дружно и так же дружно залегла снова, оставив на поле несколько десятков убитых и раненых.
А в трубку теперь уже кричит сам командир дивизии:
— Слушай, Коняхин, нельзя медлить ни секунды. Если немцы выйдут к берегу, мы их никак не выковырнем. Понимаю, что тебе тяжело, но надо. Надо! Любой ценой! И немедленно, сейчас, только сейчас, иначе будет поздно.
А над головой непрерывно вжикают пули, дымятся вокруг фонтанчики земли, кажется, нет ни одного непростреленного сантиметра на этом исклеванном пулями поле. И на плечах многотонная тяжесть, словно кто-то огромный и невидимый вдавливает тебя в землю.
Вскочил рывком, поднял над головой автомат:
— За мной!
Ему показалось, что он взлетел и парит где-то высоко над этим дымящимся грохочущим полем, парит один, как орел в бездонной синеве неба…
Это ощущение длилось, может быть, всего секунду, а потом полоснула автоматной очередью тревожная мысль: «Неужели один?» И эта мысль держалась в сознании, наверное, тоже секунду или еще меньше, но ему показалось, что она уже долго пульсирует в мозгу, вонзаясь все глубже и глубже острой, нестерпимой болью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});