Однажды утром Фосетт заметил цепочку каких-то отпечатков на илистом берегу. Он наклонился, чтобы осмотреть их. Это были следы человека. Фосетт обыскал близлежащий лес и обнаружил сломанные ветви и примятые листья. Их выслеживали индейцы.
Фосетту говорили, что по берегам реки Абунан обитают индейцы пакагуара, которые, по слухам, похищают всех проходящих чужаков и уносят их в глубину леса. О двух других племенах (паринтинин, жившем севернее, и каничана, обитавшем на южных равнинах Можо) поговаривали, что они — людоеды. Один миссионер в 1781 году писал: «Когда [каничана] ловят пленников во время своих войн, они либо вечно держат их в рабстве, либо жарят их, дабы пожрать на своих пирах. Из черепов убитых они делают чаши для питья». Хотя западные люди были в свое время чересчур увлечены самой идеей людоедства (Ричард Бертон[45] вместе с некоторыми друзьями даже устраивал регулярные вечеринки — «Клуб каннибалов») и часто преувеличивали его масштабы, стремясь оправдать завоевание аборигенов, нет никаких сомнений, что некоторые амазонские племена его практиковали, будь то в ритуальных целях или из мести. Гуаяки, практиковавшие ритуальный каннибализм по отношению к умершим соплеменникам, четвертовали тела покойников бамбуковым ножом, отсекая голову и конечности от туловища. «Голову и кишки готовят по иному „рецепту“, нежели мышечные ткани или внутренние органы, — объяснял антрополог Пьер Кластр, который в начале 1960-х некоторое время изучал это племя. — Голову сначала тщательно бреют… затем варят в глиняных горшках, точно так же, как и кишки. Что касается годных в пишу мышц и внутренних органов, то их помещают на большую деревянную жаровню, под которой разведен огонь… Мясо медленно поджаривается, и жар вытапливает жир, который постепенно собирают с помощью кото [щетки]. Когда мясо считается „готовым“, его делят между всеми присутствующими. То, что не съедается на месте, оставляют в корзинах у женщин и используют в пищу на следующий день. Что касается костей, то их разламывают и высасывают из них мозг, до которого особенно лакомы женщины». Из-за пристрастия гуаяки к человеческой плоти сами они именуют себя «аче кирава» — «гуаяки, поедатели человечьего жира».
Фосетт изучал окружающий лес, высматривая индейских воинов. Амазонские племена умели выслеживать и преследовать врагов. Некоторые любили заранее оповестить о нападении, но большинство предпочитало использовать лес в качестве дополнительного прикрытия. Они разрисовывали тела и лица черным древесным углем и красным соком ягод и фруктов. Их оружие — духовые трубки и луки — разило безмолвно, не давая жертве времени убежать. Были такие племена, из-за которых лес делался особенно опасным для Фосетта и его людей: эти индейцы смазывали концы стрел смертоносным ядом пресноводных скатов и лягушек-древолазов или же использовали кусачих муравьев-солдат, чтобы затянуть свои ранения во время битвы.
Напротив, у Фосетта и его отряда не было никакого опыта жизни в джунглях. Они были, как признался Костин во время своего первого путешествия, «желторотыми новичками». Большинство — больны, истощены и голодны: идеальная добыча.
В эту ночь Фосетт и его люди находились в крайнем напряжении. Перед тем как тронуться в путь, Фосетт заставил каждого согласиться с, казалось бы, самоубийственным приказом: они не должны стрелять в индейцев ни при каких обстоятельствах. Когда в Королевском географическом обществе узнали о распоряжениях Фосетта, один из его членов, знакомый с особенностями региона, предупредил, что этот метод может «способствовать массовой расправе». Фосетт соглашался, что его подход, не опирающийся на насилие, сопряжен с «безумным риском». Однако он заявлял, что выбор такого метода продиктован не только соображениями нравственности: для небольшого отряда, который туземцы легко могут одолеть благодаря численному перевесу, это единственный способ продемонстрировать свои дружественные намерения.
И вот — потрескивал костерок, все лежали в гамаках и вслушивались в неумолкающий шум леса. Путешественники пытались распознать каждый звук: вот орех упал в реку, вот трутся друг о друга сучья деревьев, вот зудят москиты, вот ревет ягуар. Вдруг им показалось, что в джунглях все замолкло, и тут темноту прорезал какой-то скрип. Сами они не могли никого разглядеть, но знали, что их могут увидеть. «Очень неприятно все время знать, что за каждым твоим движением наблюдают, и почти совсем не видеть тех, кто за тобою следит», — писал Фосетт.
В один из таких дней лодки достигли череды порогов, лоцман вышел на берег и отправился в глубь леса, чтобы найти, где их можно обогнуть. Прошло уже много времени, но от него не было ни слуху ни духу, так что Фосетт вместе с несколькими своими людьми отправился на поиски. Они прорубались сквозь джунгли на протяжении полумили — и вдруг набрели на тело лоцмана, пронзенное сорока двумя стрелами.
Ими стала овладевать паника. Однажды, когда лодки подошли к череде порогов, Уиллис вдруг закричал: «Дикари!» И в самом деле, те стояли на берегах. «Их тела были сплошь раскрашены, — писал Фосетт, добавляя: — Мочки их ушей были оттянуты так, что свободно свисали, из ноздрей торчали иглы дикобраза». Он попытался установить с ними контакт, но остальные находившиеся в лодке стали кричать и яростно грести прочь. Индейцы навели свои шестифутовые луки и стали пускать в них стрелы. «Одна из них с каким-то злобным чмоканьем пробила борт лодки — доску толщиной в полтора дюйма», — сообщает Фосетт. Затем лодка понеслась по стремнинам, на время оставив племя позади.
Еще до этого столкновения Фосетт видел, что его люди все больше расклеиваются — особенно Чиверс. Фосетт заметил, что он «начал сдавать», и решил, освободив Чиверса от его обязанностей, вместе с несколькими другими участниками экспедиции отправить обратно на фронтир. Между тем двое его людей умерли от лихорадки. Сам Фосетт тосковал по своей семье. Какого же надо свалять дурака, недоумевал Фосетт, чтобы сменить комфорт его прежней армейской службы на подобные условия? В его отсутствие родился его второй сын Брайан. «Я испытывал сильное искушение отказаться от продолжения экспедиции и вернуться домой», — признавался Фосетт. Однако, в отличие от своих спутников, Фосетт чувствовал себя хорошо. Он страдал от голода и лишений, но кожа у него не пожелтела, температура оставалась нормальной, и его не рвало кровью. Позже Джон Келти, секретарь Королевского географического общества, написал жене Фосетта: «Я не понимаю, как он мог выжить, разве что он обладает исключительной конституцией». Фосетт отмечал, что в этих краях «здоровый человек считался уродом, исключением, чем-то из ряда вон выходящим».
Несмотря на свое страстное желание вернуться домой, Фосетт вместе с Уиллисом и переводчиком продолжал геодезические и картографические исследования границы между Боливией и Бразилией, прорубаясь в джунгли все дальше и дальше, миля за милей. В мае 1907 года он прошел весь маршрут и представил результаты своей экспедиции членам Южноамериканской демаркационной комиссии и КГО. Те восприняли их с недоверием. Фосетт заново прочертил границы в Южной Америке — и проделал это почти на год раньше намеченного срока.
Глава 9
Секретные документы
Во время пребывания в Англии я попытался разыскать потомков Фосетта, которые, возможно, сумели бы рассказать мне больше и о самом путешественнике, и о его пути к городу Z. Жена и дети Фосетта давно умерли, но в уэльском Кардиффе я нашел одну из его внучек — Ролетт де Монте-Герин, чья мать Джоан была единственной дочерью Фосетта. Ролетт жила в одноэтажном доме с оштукатуренными стенами и окнами в деревянных рамах: неожиданное место, совсем не соответствовавшее той славе, которая некогда окружала ее семью. Это была миниатюрная энергичная женщина пятидесяти с лишним лет, с коротко подстриженными темными волосами и в очках; она любовно называла дедушку инициалами — ПГФ. («Так всегда звала его мама и все в нашей семье».) Жена и дети Фосетта, после того как их годами преследовали репортеры, в конце концов укрылись от глаз публики, но его внучка Ролетт радушно пригласила меня прямо на свою кухню. Когда я рассказал ей о своих планах разведать маршрут Фосетта, она заметила:
— Вы не очень-то похожи на путешественника.
— Пожалуй.
— Вам надо бы получше питаться, если вы собрались в джунгли.
Она стала открывать буфеты, доставать горшочки и сковородки, а потом повернулась к газовой плите. Вскоре кухонный стол был уставлен едой: здесь были чаши с ризотто, овощи, отваренные на пару, хлеб домашней выпечки и горячий яблочный пирог.
— Это все вегетарианское, — сообщила она. — ПГФ считал, что такая еда повышает выносливость. И потом, ему не нравилось убивать животных без особой необходимости.