Читать интересную книгу "Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книги 1, 2, 3. Самая полная версия - Алексей Львович Шерстобитов"

не уверен в положительном необходимом ответе, лучше молчать». Поэтому уже на судебном заседании концентрация достигла бешеного уровня. И почти всегда основой служила импровизация, отталкивающаяся от состояния, настроения и возможностей людей, выступающих свидетелями. Не всё предполагаемое оправдывалось, но если человек, которого я хорошо знал, в обычных ситуациях мог и обмануть, и съязвить или, не сдерживая эмоций, говорил правду, то, попадая в атмосферу судебного заседания и под взгляды обвиняемых, судьи, присяжных заседателей, обвинителей и адвокатов, глаза которых буравили каждую его клеточку, а уши ловили каждый вылетающий из уст звук, он мог просто замкнуться в себе. Последствия могли выражаться в чём угодно, вплоть до истерик.

Кстати, откровенность, наигранность, ложь или надуманность в такой обстановке видны как на ладони.

К примеру, один из признанных потерпевших (правда, только морально) до дачи показаний, поставил выбор перед адвокатом: либо «хорошие» показания (правда, я не понял, в каком смысле хорошие в моей ситуации) за миллион рублей, либо показания, которые меня утопят (куда уж глубже). Разумеется, отказавшись от подобного предложения и прежде выдав о содеянном исчерпывающее повествование, я приготовился к обещанному. То, о чём говорил я и о чём сейчас рассказывал он, был эпизод с покушением с помощью взрыва в лифте, повлекшего за собой ранения ног его брата, слава Богу, восстановившегося полностью. Наигранность в даче показаний, растянутость и чрезмерное, буквально, смакование некоторых подробностей сыграли роль, обратную предполагаемой и не произвели желаемого впечатления на присяжных. Я был не против того, что он говорил и как он говорил, к тому же сам описал во всех подробностях всё произошедшее, предварив его рассказ, но здесь говорю об откровенности и о влиянии судебной ауры на людей.

Большое значение имеют и принимаемые позы, и мимика, и открытость, всё это описывает психология и стараться это учитывать обязательно нужно, хотя не всегда возможно. Так, скажем, скрытое лицо и взгляд исподлобья или прикрывание лица газетой, скрещенные на груди руки, заброшенная на ногу нога, злые ухмылки на обвинительные и обличающие речи и так далее – всё это даёт свои эффекты, формируя либо приязнь к твоим реакциям, либо, наоборот, действует отталкивающе. В любом случае – нужно быть самим собой.

Может показаться, что раскаяние вкупе с чистосердечным признанием никак не могут быть в одной связке с расчётом и подготовкой. Это сложный вопрос. Мало того, поначалу мне действительно было совершенно безразлично, чем всё закончится. Оставшись живым при задержании и получив в подарок добавочное время, я решил открыть правду о своей жизни, что продолжаю делать и сейчас.

Поступая так, постепенно начал понимать, что это время может затянуться и далее приговора. С каждым днём мысль о неслучайности происходящего, пульсирующая всё с большей силой, становилась чуть ли не основной, приводящей к пониманию необходимости сделать что-то, что могло бы возместить потерянное хотя бы родственникам. Может быть, эта книга сможет стать и предупреждением кому-то или хотя бы на что-то раскрыть глаза тем, кто взял её в руки. Существует ещё много причин, которые заставляли меня стремиться изменить мою судьбу и добиться всё-таки конечного срока. Всего не перечислишь, да и не нужно, каждый из читающих по себе может понять, что хотел бы успеть сделать в своей жизни и какой след оставить после себя…

* * *

На двух судах я проходил как свидетель: над Пылёвым Андреем и сразу над несколькими моими бывшими знакомыми, где, в том числе, рассматривалось убийство «Солоника» – дело нашумевшее, а персона раздутая. Это происходило ещё до предъявления мне обвинения.

Мои показания не могли повлиять на ход процессов. На втором суде рассматривалось десять убийств о которых я не имел, ровным счетом, никакой информации, и что-то повествовал лишь о репрессивной дисциплине, что могло облегчить судьбу некоторых из обвиняемых, а также рассказывал кое-что о происходившем в Греции. По всей видимости, важнейшим моим знанием была общая картина этого общества, иерархия отношений между людьми, в принципе четкое понимание чего у всех уже было из показаний самих же подсудимых.

Заходя в зал, где должно жить правосудие, я разглядывал знакомые лица людей, которых давно не видел. Большинство из них смотрели с надеждой, улыбались и даже махали руками. Надеюсь, я оправдал возлагаемое на меня со стороны этих парней, но главная их ошибка в том, что все они без исключения отказались от суда присяжных. Все, кроме одного, давали почти исчерпывающие показания, основные направляющие векторы смотрели в сторону Олега Пылёва. Он, кстати, как я уже писал, поражал своей позицией, сваливая свои вины на всех подряд, при этом почему-то ожидая, что никто не предпримет ответного демарша. Судьи прекрасно понимали всю абсурдность подобного и имели лишнюю возможность оперировать этим бредом, опрокидывая его линию защиты. Зная из прочитанных материалов, но более из жизни настоящее состояние дел, я пытался упорядочить информацию и создать правильную картину дела у судьи, чем полагал облегчить участь большинства, находящихся в клетке, разумеется, кроме Олега.

Правда, подсудимые и их адвокаты воспользовались этим далеко не полностью, возможно, поверив в гуманность суда. Но в основном у большинства были защитники, нанятые государством. Это не значит, что они плохо выполняли обязанности, просто в таком случае суд был для них второстепенным делом, помимо обязательной и, что немаловажно, оплачиваемой работы в их конторах. И потому им элементарно не хватало времени и сил охватить весь массив информации. Возможность содержать адвоката могли позволить себе только главные персоны, которые не помогали финансово своим бывшим подчинённым (в чем была и была одна из главных их ошибок), хотя по всем принятым в подобных организациях нормам это их и прямая обязанность, а главное – заинтересованность.

Нищета и брошенность – в таком состоянии оказались арестованные рядовые участники. И что уж удивляться – в подобном положении раскаяние приходило само собой, за ним сразу следовала дача показаний, причём начиная со своих преступлений.

Я понимал, как они себя чувствуют, и всю боль пропускал через себя уже при их выступлениях на своих судах. Все они проходили длинными вереницами по два – три человека в день, давая показания таким образом, что они скорее освещали мои светлые стороны, нежели темные, и тем более были мягче моих же о себе признаний. Каждый из этих когда-то молодых людей старался смягчить и оправдать мою деятельность, не в пример сидящему рядом Олегу Пылёву, имеющему уже «пожизненный срок» (второй мой суд прошёл вместе с ним, на одной скамье) и, может быть, Сергею Махалину и Олегу Михайлову, процессом раньше. В какой-то