Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

– Если тебе нравится – мила.

– Обворожительна?

– Если тебя это забавляет, – ты прав.

– А тебя не занимает это?.. Лгун! В ожидании, держу пари, ты уже выбираешь самый прекрасный цветок, чтобы предложить ей как залог твоего желания.

– Ты думаешь? Ну, если только необходимо только мое желание, чтобы обокрасть этот цветник, то бриллиант Иеддо может спать спокойно.

– Как! Жалея каких-нибудь пятисот франков, ты отказываешься от наслаждения, которое…

– Мой милый Людовик, я не мешаю тебе поглощать это наслаждение, если тебе дадут его, что более чем вероятно, – но ты достаточно знаешь меня, чтобы убедиться, что я не легко возвращаюсь к моим чувствованиям… Да, эта женщина хороша… чрезвычайно хороша! но она может внушить мне восхищение, а не желание… Не плата за её поцелуи, а самые поцелуи для меня отвратительны. Я не желаю их…

В то время как два друга разговаривали таким образом, со своей стороны сэр Гунчтон, стоя внизу эстрады, переменялся несколькими тихими словами с Чианг-Гоа. Куртизанка как-то особенно махала веером.

То был знак трём служанкам об окончании приёма, ибо они вскоре подали иностранцам их шляпы, которые были отобраны у них при входе в залу.

Потом они встали направо у открытой двери этой комнаты.

В это время Гунчтон сорвал камелию.

Д’Ассеньяк, более скромный, фиалку.

Данглад вынул из кармана три пиастра.

Наконец, сэр Гунчтон предложил вежливым знаком взойти первым на эстраду и положил символический цветок на колени Бриллианта Иеддо.

Д’Ассеньяк исполнил это не без смущения. Мы можем сказать, что граф был очень смущен, приближаясь к Чианг-Гоа.

Она, однако, очень грациозно ему улыбнулась. Также улыбнулась она и сэру Гунчтону.

Но улыбка исчезла с её лица, когда Данглад, важно поклонившись ей, догнал своих товарищей на пороге залы, разделил между тремя служанками три золотые монеты. Невольно, отдавая последний пиастр, и уже готовясь последовать за сэром Гунчтоном и д’Ассеньяком, Данглад бросил взгляд на Чианг-Гоа.

«Я считаю себя не трусливее других, – говорил он нам, – но признаюсь, что при этом быстром осмотре физиономии куртизанки, я вздрогнул… Для меня была ясна, как будто я читал в открытой книге, угроза, написанная на её лице: «Ты презираешь меня – и заплатишь за это!..»

* * *

Возвращаясь со своим другом и сэром Гунчтоном в квартал Танакавы, местопребывание большинства европейских миссий в Иеддо, Данглад должен был выслушивать иронические комплименты своих спутников насчет его целомудрия.

– Вы, право, пуританин, – сказал ему Гунчтон, – я преклоняюсь перед вашей добродетелью. Отказаться от такой сирены, как Чианг-Гоа, по-моему, более чем храбрость – это героизм!..

– То есть, – воскликнул д’Ассеньяк, – сам пресловутый Катон не годится в подмётки Дангладу! Воздержанный Катон, который отвечал Лаисе, требовавшей четыре тысячи франков за свою благосклонность, – «что он так дорого не покупает сожаления…»

– Это не Катон, а Демосфен отвечал Лаисе. Ты несчастлив в своих классических цитатах, мой милый Людовик, – сказал, улыбаясь Данглад.

– Ба! – непоколебимо возразил д’Ассеньяк, – так далеко от школы простительно забыть то, что учил. Наконец, я не знаю Лаисы, но видел Чианг-Гоа… и положу руку на горячие уголья, что если бы вместо Лаисы была она, Демосфен отдал бы четыре тысячи франков… А между тем, мой друг Данглад, более мудрый, чем мудрец древности, отказывается принести в дар красоте этой азиатской гурии пятьсот франков…

– Черта тем более достойная уважения, – добавил сэр Гунчтон, – что после того интереса, какой она высказала по отношению к Дангладу, он мог быть уверен, что его дар был бы принят чрезвычайно любезно. Всё заставляет меня предполагать, что вы, милостивый государь, имели особенный расчет относительно Чианг-Гоа.

– Положительно!.. Ты, Эдуард, прельщал Чианг-Гоа… это так и бросалось в глаза… она только на тебя и смотрела…

– А её постоянные вопросы, относившиеся к вам, к одним только вам, она удостоила узнать меня, и это, конечно, чего-нибудь да стоит, но что это значит в сравнении с той любезностью, какую она оказывала вам!..

– И за которую ты так хорошо отблагодарил её, бедняжку! Станешь ты еще говорить!.. – жалобно произнес д’Ассеньяк.

– Не считая, – продолжал сэр Гунчтон, – вопросов, которыми она засыпала меня о вас в то время, когда вы погрузились в осмотр её аквариума. Откуда этот француз?.. Долго ли пробудет в Иеддо?..

– Богат ли он?..

– Нет! Клянусь всем, что свято, Данглад, Чианг-Гоа ни слова не сказала мне об этом…

– Пусть так! Но что бы ни сказала она, как бы ни забавлялись вы надо мною, – я не имел и не буду иметь её… Увидав Чианг-Гоа, также как и до этого свидания, я держусь своего убеждения: пусть она свободно отдается своим богам… У меня свои, и я держусь их. Но вот мы и дома. Во всяком случае, благодарю вас, Гунчтон, и до завтра!..

На другой день, ожидая ответа Бриллианта Иеддо, д’Ассеньяк не хотел выходить.

– Понимаешь ли? – говорил он своему другу, – а вдруг один из её лакеев или служанка принесёт в моё отсутствие одно слово, назначающее мне свидание? Посол, не найдя меня, быть может, вернется с письмом назад – это будет очень неприятно…

Страдая невралгией, Данглад охотно согласился остаться дома. Между тем день угасал, и никто не являлся от Чианг-Гоа, объявить любезному графу, что его ждут.

У д’Ассеньяка вытянулось лицо.

Данглад хохотал.

– Нечему смеяться! – вскричал граф. – Если прекрасная Чианг-Гоа отказывается принять меня, – так это твоя вина.

– Как моя вина?

– Конечно!.. Ты отвернулся от неё спиной; она сердится на меня за твою невежливость. Она мстит мне за твое презрение…

– Упрек твой странен, – сказал Данглад. – Ты увидишь, что с этого времени, как только ты встретишь женщину, которая тебе понравится, я буду любезничать с нею в одно время с тобой.

– Да нет же!.. Ты перевертываешь вопрос!.. Не в том дело!.. Но если бы только из любопытства, в качестве артиста, как говорил Гунчтон, разве тебе было бы трудно?..

– Домогаться чести быть одним из пятисот или шестисот любовников «бриллианта Иеддо»? Ясно, что трудно, потому что я согнулся под тяжестью этой чести. Но ты сердишься, мой милый Людовик, ты печалишься и обвиняешь меня в своих страданиях… Ты не подумал, что другой мог быть причиной запаздывания, вследствие чего Бутон-Розы не может доказать, что аромат твоей фиалки достиг до её сердца.

– Другой?.. Кто?..

– Да хоть бы сэр Гунчтон. Любовь… Нет, не станем профанировать этого слова! Неужели же до такой степени расстроился твой мозг, что ты забыл, что сэр Гунчтон твой соперник у этой Аспазии Иеддо? Ты объяснился фиалкой, он – камелией… Что если ей больше понравился последний цветок, чем первый? Тогда всё очень просто, что она предпочла одного на счёт другого. Так где же моя вина? Без сомнения настанет и очередь фиалки, только после камелии. И притом, когда платят пятьсот франков за ночь наслаждения, то должны иметь несколько терпения, если плата дороже!..

Д’Ассеньяк замолчал. Насмешки его друга тронули его. Д’Ассеньяк говорил самому себе, что его безнадежность не имела ничего успокоительного. Но вдруг он радостно воскликнул; в комнату вошел сэр Гунчтон.

– Ну что? – вскричал граф, бросаясь навстречу англичанину.

– Я прихожу, – возразил последний, – посмотреть, счастливее ли вы меня?

– Счастливее ли? Что это значит? У вас нет новостей от…

– Нет, я получил… только плохие. Вот что сегодня утром мне передали от Чианг-Гоа… смотрите…

Сэр Гунчтон подал д’Ассеньяку лист бумаги, на котором было написано китайскими чернилами по-английски два слова:

«К сожалению!..»

Ч. Г.

– К сожалению?.. к сожалению! – повторил д'Ассеньяк. – Что это значит?

– Очень ясно, – возразил сэр Гунчтон, с несколько натянутой улыбкой. – Это значит, что Чианг-Гоа отклоняет возможность подарить мне еще ночь любви, которую я у неё просил.

– А! Вы полагаете? – возразил д’Ассеньяк голосом, в котором слышалась радость. Аксиома говорит правду: «в несчастье наших друзей есть всегда нечто, что доставляет нам радость». Неудача претерпенная его соперником смягчила беспокойство д’Ассеньяка. Чианг-Гоа отказывала сэру Гунчтону, желая сохранить себя для д’Ассеньяка. Самолюбие, где ты скрываешься?

– Я так верю этому, – сказал сэр Гунчтон, – что не буду пробовать бороться против подобного решения… А вам, граф, не присылали послания?..

– Нет… Я жду.

– И он решил дожидаться до второго пришествия, – смеясь, сказал Данглад.

– И я не стану противоречить д’Ассеньяку, – возразил сэр Гунчтон. – Хоть и вытесненный из рая, я, который испробовал всю сладость, признаю необходимость познакомиться с ней. А вы, Данглад, который ничего не ожидает, не хотели ли вы быть с нами? Мы едем, я, Лорд Мэльгрэв, сэр Вельлеслей дня на три в Бентен.