Шепилов так описывает детали заседания политбюро 31 мая 1948 года: «Сталин подошёл к своему столу, взял папиросу и вытряс табак в трубку. Он проделал то же и с другой папиросой. Раскурил трубку и медленно прошёлся вдоль стола заседаний. Опять взглянул на меня долгим взглядом. Затем произнёс очень тихо, но мне послышались в его тоне зловещие ноты:
— Нет, этого так оставить нельзя. Надо поручить специальной комиссии ЦК разобраться с делом. Надо примерно наказать виновных. Не Юрия Жданова, он ещё молодой и неопытный. Наказать надо "отцов": Жданова (он показал мундштуком трубки на Андрея Александровича) и Шепилова. Надо составить развёрнутое решение ЦК. Собрать учёных и разъяснить им всё. Надо поддержать Лысенко и развенчать, как следует, наших доморощенных морганистов. Надо запретить Агитпропу так своевольничать. Кто дал право самостоятельно решать такие вопросы? Кстати, кто у нас Агитпроп?
М. Суслов, поднявшись со стула:
— Я, товарищ Сталин.
— А чего же вы молчите? Вы разрешали ставить такой доклад?
— Нет, не разрешал. Я не занимался этим вопросом. Я был занят другими делами.
— Бросьте вы, мы все заняты многими другими делами. А порученное дело ведём и отвечаем за него»{755}.
Хотя критика Жданова-младшего и не свидетельствовала о какой-либо «опале» нашего героя (о чём пишут некоторые исследователи), но для Андрея Жданова это, несомненно, был весьма неприятный момент. В своей записной книжке он, вероятно прямо на заседании или сразу после него, написал и резко подчеркнул слова: «Жданов ошибся»{756}.
Вспоминает Шепилов: «Андрей Александрович Жданов в ходе заседания не проронил ни слова. Но, судя по всему, этот эпизод причинил ему глубокую травму. Я не знаю, что происходило в эту ночь после заседания Политбюро. Но в следующий полдень Андрей Александрович вызвал меня. Он выглядел совсем больным, с большими отёками под глазами. Он прерывал беседу длительными паузами: его мучили приступы грудной жабы, астматическое удушье.
Мне показалось очень неожиданным и странным, что Андрей Александрович не только не начал меня распекать за вчерашнее, но не сделал ни одного серьёзного упрёка. Тоном большого сожаления или даже участия он сказал мне:
— Вы очень неосторожно вели себя вчера на Политбюро. Это могло кончиться для вас, а может быть и не только для вас, трагически. Вам теперь всё нужно начинать сначала (я тогда не понял смысл этой фразы). А мне, возможно, придётся поехать полечиться. Что-то сердце начало сдавать»{757}.
Ошибку Жданова-младшего должно было исправить запланированное постановление политбюро «О положении в советской биологической науке». Однако такое постановление с критикой доклада товарища Жданова Юрия Александровича так и не появилось. Либо Жданов-старший «подрессорил» ситуацию, либо сам Сталин отказался от слишком уж официального наказания Юрия, которому явно благоволил. Тем не менее проект такого постановления в секретариате Андрея Жданова с критикой его сына был подготовлен.
Спустя некоторое время Шепилов настоятельно посоветовал своему подчинённому Юрию Жданову: «Надо определить своё отношение к тому, что произошло на заседании Политбюро»{758}. (Напомним, что Шепилова и Жданова-младшего связывали не только чиновничьи отношения — они познакомились ещё во время войны на 3-м Украинском фронте.) Юрий написал Сталину письмо, где, отметив достижения Лысенко, всё же попытался обосновать свою критику. Спустя десятилетия он вспомнил рассказ отца, как в «узком кругу» членов политбюро Сталин зачитал его письмо вслух. Молотов суховато заметил, что Жданов-младший «недостаточно разоружился», а Берия обратился к Жданову-старшему: «Всё это, Андрей, конечно, крайне неприятно, но надо быть выше отцовских чувств»{759}.
Иосиф Сталин явно мог «быть выше отцовских чувств», о чём недвусмысленно свидетельствуют исторические факты. Тут Жданов точно не стал бы с ним соперничать — и, наверное, именно поэтому он был вторым человеком в той жестокой системе и не мог, даже не хотел, быть первым. Именно в те дни 1948 года он сказал сыну: «Я не хочу пережить Сталина»{760}.
Состояние здоровья Жданова ухудшалось. Напряжённая деятельность в 1920—1930-е годы, действительно каторжный труд во время войны и не многим меньшие нагрузки в 1946—1948 годах всё тяжелее сказывались на его больном сердце. Врачи настоятельно советовали ему изменить характер работы, предупреждая, что с таким напряжением он ходит по краю пропасти и ему осталось не более года. Свой отказ Жданов сформулировал коротко и афористично, в присущем ему стиле: «Лучше физическая смерть, чем смерть политическая»{761}.
Последним политическим действием Жданова стало второе совещание Коминформа (Информбюро коммунистических и рабочих партий). С конца марта 1948 года в переписке руководства СССР и Югославии было уже заметно растущее раздражение сторон. 4 мая в Белград ушло письмо с предложением рассмотреть советско-югославские разногласия «на ближайшем заседании Информбюро». Послание в адрес Тито было подписано Сталиным и Молотовым, но готовилось ими совместно со Ждановым — 2, 3 и 4 мая Сталин, Молотов и Жданов провели в кремлёвском кабинете вождя почти 12 часов, больше никто тот кабинет в эти три дня не посещал. Историки вполне справедливо говорят о «югославском шоке» — для сталинского руководства неожиданный раскол с социалистической Югославией стал не только политическим, но и тяжёлым психологическим ударом.
Обсуждать разногласия публично, в присутствии других компартий, Тито отказался. И Жданов начал готовить второе совещание Коминформа с запланированным осуждением «югославских ревизионистов». Май 1948 года прошёл для него в шифропереписке с лидерами европейских коммунистов. Первоначально совещание планировали провести на Украине, но потом перенесли поближе к Югославии — в румынский Бухарест. Письма лидерам зарубежных партий уходили за подписью Суслова, как начальника Отдела внешней политики ЦК ВКП(б), но готовились лично Ждановым. В архивах ЦК тщательно просматривалась документация Коминтерна, связанная с деятельностью Тито в 1920—1930-е годы. Одновременно Жданов подготовил проект итогового документа будущего совещания Коминформа — резолюцию «О положении в коммунистической партии Югославии».
15 июня 1948 года Сталин, Молотов и Жданов общались с Анатолием Лаврентьевым, вызванным в Москву советским послом в Югославии. На следующий день поздно вечером в кабинете Сталина состоялось заседание политбюро, на котором присутствовали хозяин кабинета, Жданов, Молотов, Микоян, Берия, Булганин, Маленков, Каганович, Вознесенский. Помимо них на заседание пригласили Суслова и лидера греческих коммунистов Захариадиса (ситуация в Греции была тесно связана с югославской и балканской политикой). В ночь с 16 на 17 июня политбюро приняло постановление делегировать на совещание Коминформа трёх представителей ЦК — Жданова, Маленкова и Суслова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});