…Вообще в СССР музыка, как в классической Древней Греции, была крупнейшим государственным делом. Духовное влияние крупнейших композиторов и исполнителей, формирующее умных и волевых людей, было огромным»{739}.
Упоминание классической Греции в связи с музыкальной политикой «позднего сталинизма», пожалуй, не случайно. Советским идеалом личности для Сталина и Жданова действительно представлялся такой «античный», всесторонне развитый человек. Поэтому рабочие в СССР должны были разбираться в музыкальной критике, а профессиональные музыканты изучать общественные науки… Такой вот культурный тоталитаризм.
Глава 36.
ПОСЛЕДНИЕ ПОЛГОДА
Куда больше сил, внимания и времени, чем тонкости философии или музыкальной теории, требовали от Жданова иные, более «приземлённые», но не менее важные заботы, связанные с внешнеполитическими проблемами ВКП(б) и Советского государства. Через три дня после завершения совещания композиторов, поздним вечером 16 января 1948 года, Сталин, Молотов и Жданов в кремлёвском кабинете вождя встречали представителя Югославии Милована Джиласа. Затянувшееся за полночь обсуждение политики на Балканах, где, ещё невидимый, уже зрел раскол между Тито и Сталиным, решили продолжить на даче хозяина СССР. В правительственном ЗИСе Жданов и югославский посланник разместились рядом, на заднем сиденье.
Милован Джилас сохранил для нас в своих воспоминаниях пусть и предвзятые, но любопытные детали той ночи:
«Ожидая, пока соберутся остальные, Сталин, Жданов и я оказались в вестибюле дачи перед картой мира. Я опять взглянул на круг, очерченный синим карандашом вокруг Сталинграда, — и Сталин опять это заметил… Жданов тоже заметил этот обмен взглядами, подошёл к нам и сказал:
— Начало Сталинградской битвы…
Если я хорошо помню, Сталин начал искать Кенигсберг, потому что его должны были переименовать в Калининград, и вокруг натыкался на места, которые всё ещё носили немецкие названия. Это привлекло внимание Сталина, он повернулся к Жданову и коротко сказал:
— Измените названия — бессмысленно, что эти места по-прежнему носят немецкие названия! — При этом Жданов до стал небольшой блокнот и записал указание Сталина маленьким карандашом…
Жданов был довольно низкого роста, с коричневатыми подрезанными усами, высоким лбом, острым носом и нездоровым красным лицом. Он был образован и считался в Политбюро большим интеллектуалом… Он также был циником — по-интеллектуальному, но поэтому ещё более отталкивающим, потому что за интеллектуальностью можно было безошибочно угадать властелина, который был "великодушен" к людям духовности и пера…
Жданов сообщил о замечании Сталина в отношении книги стихов о любви К. Симонова: "Надо было напечатать всего два экземпляра — один для неё и один для него!" При этом Сталин с притворной скромностью улыбнулся, а остальные расхохотались…
Однако самым важным из всего я считал атмосферу, которая нависала над словами и за их пределами на протяжении всех шести часов того ужина. За тем, что говорилось, было заметно нечто более важное — что-то такое, о чём следовало бы говорить, но никто этого делать не осмеливался. Навязываемый разговор и выбор тем заставляли это нечто казаться вполне реальным, почти постижимым умом. Внутренне я даже был уверен в содержании этого: то была критика Тито и югославского Центрального комитета. В той ситуации я расценил бы такую критику как равносильную вербовке меня со стороны советского правительства. Жданов проявлял особую энергию, но не каким-либо конкретным, ощутимым образом, а придавая определённую степень сердечности и даже близости разговору со мной.
…Слева от меня сидел молчаливый Молотов, а справа говорливый Жданов. Последний рассказал о своих контактах с финнами и с уважением подчеркнул их пунктуальность в доставке репараций.
— Всё вовремя, отлично упаковано, великолепного качества. Мы допустили ошибку, не оккупировав Финляндию. Всё было бы в порядке, если бы мы это сделали, — заключил он.
Молотов:
— А, Финляндия — это мелочь.
Как раз в то время Жданов проводил встречи с композиторами и готовил "постановление" о музыке. Он любил оперу и, походя, спросил меня:
— У вас в Югославии есть опера?..
Жданов был единственным, кто пил апельсиновый сок. Он объяснил мне, что делает это из-за больного сердца.
— Насколько серьёзна ваша болезнь? — спросил я. Сдержанно улыбнувшись, он ответил с обычной иронией:
— Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго…»{740}
Отметим, что Жданов тогда оставался единственным трезвенником на вечеринках у Сталина. Врачи запретили ему спиртное, и любивший порой подпоить соратников вождь следил, чтобы товарищ Жданов эти запреты не нарушал. Хотя ещё год назад, по воспоминаниям Никиты Хрущёва, бывало и совсем иначе: «Как-то, уже после войны (меня в тот раз не было), когда все обедали у Сталина, то дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит: "У вас есть своя квартира". И буквально выпроводил его. Об этом мне рассказал Маленков. Но Маленков рассказывал в другом свете, считая, что Сталин прав. А мне было жалко человека. Ведь споил его Сталин»{741}.
Несмотря на стариковское злословие отставного Никиты Сергеевича, сцена представляется реальной и очень жизненной — обратим внимание и на панибратские отношения, и на известную бытовую грубоватость Сталина, вероятно, порой утомлявшегося от общительного Жданова, и явную ревность Маленкова к особым отношениям Жданова с вождём…
Но вернёмся от алкоголя к большой политике. 10 февраля 1948 года, в тот день, когда Жданов и Сталин закончили редактировать постановление об опере Мурадели, куда больше внимания и времени у них заняла встреча с делегациями Болгарии и Югославии. Тогда, пожалуй, впервые открыто проявилось недовольство Сталина политикой Тито — обсуждали гипотетическую Балканскую федерацию и попытку ввода югославской дивизии в Албанию. Кстати, ещё летом 1947 года, готовя первое совещание Коминформа, Жданов предлагал покритиковать «ошибки слева» югославской компартии. Но тогда Сталин решил подождать с публичным осуждением самоуверенного поведения вчерашних партизан.
Через три дня, 13 февраля 1948 года, Жданов встречался с главой компартии Австрии Иоганном Копленигом. В годы Первой мировой войны этот австрийский социал-демократ, пленённый русскими, попал на Урал, здесь в 1918 году вступил в партию большевиков — так что у них со Ждановым были общие воспоминания о колчаковском фронте. Примечательно, что тогда же и там же в рядах большевиков воевал и будущий лидер послевоенной Югославии маршал Тито.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});