Все эти переговоры велись, конечно, не в той последовательности, как я описываю. Такой африканский деспот, из привычки и хитрой политики, слышит лишь то, что он хочет слышать, и отвечает, когда ему нравится. Все же я был доволен приемом, так как получил от короля несколько определенных ответов и разрешение делать закупки для Эмин-бея. Помимо этого, разговор касался и других вопросов, король вынес решение по некоторым жалобам, что заняло больше всего времени. Особенно долго тянулось дело встреченной нами у катикоро принцессы, которая очень многословно излагала свою жалобу и была выслушана королем терпеливее, чем я. Другие жалобы были рассмотрены скорее, причем выигравшая сторона каждый раз кричала: «Нианзи, нианзи, нианзи!» Эти слова, при всяком удобном случае десятками раз выкрикиваемые в честь короля, являются выражением благодарности ему за решение дела, милость, подарок и т. п., при этом сложенными руками делаются движения от лица к земле. Я не встретил у Мванги какого-либо интереса к себе или к чужим обстоятельствам. Хотя он часто пристально оглядывал меня и делал катикоро замечания на мой счет, все же ни одного вопроса он мне не задал и даже обрывал меня на полуслове, когда я хотел сообщить что-либо, перескакивал с одной темы на другую; кроме того, все время несколько сановников говорили одновременно. Поэтому Макей посоветовал мне уточнить подробности посылок Эмин-бею лишь при второй приватной аудиенции, так как тогда можно будет легче говорить с королем.
После двухчасового заседания король поднялся и ушел через заднюю дверь. Когда мы покидали зал, пошел дождь, от которого мы укрылись в одной из покрытых шкурами хижин. Здесь меня догнал посланный короля с сообщением, что его величество желает получить от меня красную арабскую обувь, вырабатываемую в Хартуме. Посланный пошел со мной к миссии, где я, не имея такой обуви, передал ему пару красивых матерчатых туфель, полученную мной недавно от французских миссионеров.
Усталый от пестрых впечатлений королевского двора, я после обеда лег отдыхать.
Теперь требовалось склонить к нашему делу всесильного катикоро, а также колучи, с тем, чтоб обещания короля не остались пустыми словами. Подарки для них я уже приготовил, и мы передали их на следующий день. Катикоро получил мою складную железную кровать с белым меховым одеялом, большие, излюбленные в Буганде бусы, 25 талеров и различные безделушки. Колучи же я дал мой последний охотничий нож, бусы, суданские плетеные изделия и другие мелочи.
Министр не постеснялся точно пересчитать талеры и пообещал нам, наконец, после убедительных уговоров Макея, также со своей стороны послать людей к Эмин-бею. Маленькая приемная, в которой мы нашли катикоро с его женами, отличалась от других. Она была выстроена в память Мтезы, у которого катикоро тоже был первым министром. Посредине она была разделена синей материей, к которой внизу были так нашиты различные пестрые куски материи, что она напоминала гробницу.
Колучи также выстроил себе подобную хижину в память Мтезы. Мы пошли и к нему, и он пообещал нам все возможное. Лишь поздно вечером вернулись мы в миссию.
Я начал готовиться к путешествию, для чего многое надо было обдумать. 27 июня я посетил французскую миссию; мон-синьор Ливинак и о. Жиро должны были ехать вместе со мной. Как удивившую меня деталь отмечу, что письменное и устное общение английских и французских миссионеров проходило на туземных языках — кисуахели или киганда.
Тридцатого июня я опять отправился с Макеем к королю, чтобы договориться о посылке Магомеда Бири к Эмин-бею, так как без него вряд ли можно было направить посылку. Мванга разрешил послать Магомеда Бири с купленными товарами, которые мы, однако, должны были предварительно показать «для просмотра» колучи. Это было строгое предписание для всех товаров, отправляемых в Буниоро, причем при осмотре особенно искали ружья и амуницию для Кабреги. Арабы, правда, ухитрялись посылать ему этим единственным путем новые запасы пороха, часто упаковывая его между тканями.
До сих пор прямая торговая дорога на запад вокруг озера Виктории через Карагуэ не была открыта, и все торговцы приходили из Кагейи через Виктория-Нианца в Рубагу. Для этого в каждом отдельном случае требовалось разрешение короля и новые подарки. Естественно, что при этом расцветала контрабанда, немало доходов приносившая пограничным начальникам. Кабрега лелеял мечту открыть прямой сухопутный путь для подвоза товаров из Занзибара, но для этого у него не хватало предприимчивости, хотя его область простиралась далеко на запад, и живущие там племена бахи-ма или вахума были частично подчинены ему.
Эти народности представляют собой пришедшие с севе-ро-востока племена пастухов, происходящие от галла. Светло-коричневые, с тонко очерченным профилем — они безусловно самые красивые люди, встреченные мной в Центральной Африке. Как абиссинок и девушек галла покупают нубо-арабы, так и девушек вахума охотно приобретают, как рабынь, занзибарские торговцы, привлекаемые цветом их кожи и стройностью фигур, и платят за них очень дорого.
Я часто встречал людей этого племени у Кабреги, а также в Буганде. Путешествие в их область, о котором я уже было договорился у Кабреги с управителем округа одной из южных провинций, не состоялось, так как я договаривался об этом путешествии только на случай, если бы Мванга не разрешил мне входа в его страну.
Обязанность показать колучи в его доме все вещи, закупленные мной для посылки, была, наконец, выполнена 9 июля. Занятые мной в Дуфиле 700 талеров я полностью истратил. Но с разрешением на отъезд Магомеда Бири все еще тянули. Как ни старался я, чтоб он уехал до моего отъезда, это мне не удалось, и даже на последнем приеме у короля, на котором я был вместе с Магомедом Бири, я ничего не добился. Но зато деспот на этот раз окончательно разрешил мне уехать и назначил пажей или гонцов, которые должны были проводить меня через озеро. В этих областях это — знак окончательного разрешения на отъезд.
Этот день приема у короля отличался от других. Громадная толпа заполняла дворы перед приемным залом и даже самый зал его величества.
Вскоре к королю подвели нескольких человек. Это были гонцы, вернувшиеся из Буниоро, которые (может быть, их предварительно научили этому) открыто и громко повторили, как якобы Кабрега ругал народ ваганда, и рассказали о разных насилиях ваниоро на границе. Во время их доклада слушающие ваганда демонстрировали свое возбуждение, постепенно выросшее в сильное волнение, что, по-видимому, нравилось повелителю. После длинных речей и громких восклицаний Мванга, наконец, сказал свое решающее слово. Это было объявление новой войны Буниоро. Оно было принято с бурным одобрением, как если бы король оказал народу неслыханную милость, и все собрание несметное количество раз выкрикивало благодарственное «Нианзи! Ни-анзи! Нианзи!»