Читать интересную книгу Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Я бы непременно это сделал, дорогой сэр, — сказал он очень серьезно, — если бы я не надел гетр. Я бы выразил тем самым свое уважение обществу.

— Можете быть уверены, — сказал я, — что мои друзья пожалели бы об этом, очень пожалели бы, так как они им очень нравятся.

— Да неужели! — воскликнул мистер Пиквик с явным удовольствием. — Вы думаете, что им нравятся мои гетры? Вы всерьез думаете, что при мысли обо мне они вспоминают и мои гетры?

— Я в этом уверен, — ответил я.

— В таком случае, — сказал мистер Пиквик, — это одно из очаровательнейших и приятнейших открытий, какое я только мог сделать!

Я бы не стал записывать этот короткий разговор, если бы он не осветил маленькой черточки в характере мистера Пиквика, с которой я до сей поры не был знаком. Втайне он гордился своими ногами. Тон, каким он говорил, и взгляд, брошенный им на свои панталоны, убеждают меня в том, что мистер Пиквик взирает на свои ноги с весьма невинным тщеславием.

— Но вот и наши друзья, — сказал я, открывая дверь и беря его под руку, — пусть они говорят сами за себя. Джентльмены, позвольте вам представить мистера Пиквика!

Должно быть, в этот момент мистер Пиквик и я являли резкий контраст: я спокойно опирался на свой костыль с видом несколько изнеможенным и терпеливым, а он взял меня под руку и раскланивался направо и налево с грациозной учтивостью, выражая всей своей жизнерадостной физиономией добродушие, которое казалось безграничным. Разница между нами, должно быть, обнаружилась еще резче, когда мы приблизились к столу и любезный джентльмен, приноравливая свой бодрый шаг к моей неуверенной походке, старался относиться с величайшим вниманием к моим немощам и в то же время делал вид, будто нисколько не подозревает, что я в этом крайне нуждаюсь.

Я познакомил его с каждым из моих друзей по очереди. Прежде всего с глухим джентльменом, которого он рассматривал с большим интересом и приветствовал с величайшей искренностью и сердечностью. По-видимому, у него мелькнуло в тот момент какое-то туманное подозрение, что мой друг, будучи глух, должен быть также и нем, ибо когда последний раскрыл рот, чтобы выразить то удовольствие, какое ему доставила встреча с джентльменом, о котором он столько слышал, мистер Пиквик пришел в такое замешательство, что я поспешил ему на выручку.

Истинным наслаждением было наблюдать его встречу с Джеком Редберном. Мистер Пиквик улыбнулся, пожал ему руку, посмотрел на него сквозь очки и из-под очков и поверх очков, одобрительно покивал головой, а затем кивнул мне, словно говоря: «Это тот самый — вы были совершенно правы», — а потом повернулся к Джеку и сказал несколько задушевных слов, а потом проделал и повторил все сначала с неподражаемой живостью. Что же касается самого Джека, то он был в таком же восторге от мистера Пиквика, в какой пришел от него мистер Пиквик. Никогда с сотворения мира не встречались двое людей, которые могли бы обменяться более горячими и восторженными приветствиями.

Занятно было наблюдать разницу между этой встречей и последовавшей за ней встречей мистера Пиквика с мистером Майлсом. Было ясно, что сей последний джентльмен рассматривал нашего нового члена как некоего соперника, заслужившего расположение Джека Редберна, а кроме того, он не раз намекал мне конфиденциально, что хотя он нимало не сомневается в достоинствах мистера Пиквика, однако считает некоторые его подвиги неподобающими джентльмену солидному и в летах. Не говоря уже об этих основаниях для недоверия, одно из его непоколебимых убеждений заключается в том, что правосудие никогда и ни при каких обстоятельствах не может допустить никакой ошибки; он, стало быть, смотрит на мистера Пиквика как на человека, который справедливо поплатился деньгами и покоем за нарушение обещания, данного беззащитной женщине, и утверждает, что вследствие этого он обязан относиться к нему с некоторым подозрением. Эти причины привели к довольно холодному и официальному приветствию, на которое мистер Пиквик отвечал с тем же достоинством и подчеркнутой вежливостью, какие были проявлены другой стороной. Действительно, он принял столь величавую и вызывающую осанку, что я испугался, как бы он не разразился каким-нибудь торжественным протестом или декларацией, а посему усадил его, не теряя ни секунды, в кресло.

Этот маневр вполне удался. Едва усевшись, мистер Пиквик обозрел всех нас с самым благожелательным видом и в течение целых пяти минут не переставал улыбаться. Наши церемонии интересовали его чрезвычайно. Они не очень многочисленны и не сложны, и описать их можно в нескольких словах. Так как о нашем церемониале уже упоминалось на этих страницах, а равно и впредь должно упоминаться, то он не требует детального описания.

Собравшись все вместе, мы прежде всего обмениваемся рукопожатиями и весело друг друга приветствуем. Памятуя о том, что мы собираемся не только для того, чтобы способствовать личному нашему благополучию, но с целью внести что-нибудь в общий фонд, мы отнеслись бы к вялому и равнодушному виду кого-либо из членов нашего общества как к своего рода измене. У нас никогда не бывало таких преступников, но если бы таковой оказался, несомненно ему был бы сделан очень строгий выговор.

По окончании приветствий мы молча заводим почтенную древность, у которой заимствуем свое название. Эту операцию всегда совершает сам мистер Хамфри (да будет мне позволено прибегать в повествовании о клубе к стилю исторических сочинений и говорить о самом себе в третьем лице), который, вооружившись большим ключом, влезает для этой цели на стул. Пока длится эта процедура, Джек Редберн должен находиться в дальнем конце комнаты под охраной мистера Майлса, ибо он, как известно, лелеет некоторые честолюбивые и кощунственные замыслы, связанные с часами, и даже позволил себе однажды заявить, что если бы он мог на день или два вынуть механизм, то, по его мнению, ему удалось бы его усовершенствовать. Мы прощаем ему такую самонадеянность, принимая во внимание добрые его намерения в соблюдение им почтительного расстояния; на этой последней мере мы настаиваем, опасаясь, как бы он, стремясь усовершенствовать предмет нашего внимания, не повредил тайком какой-нибудь чувствительной его части и не поверг нас всех в смятение и ужас.

Эта процедура доставила мистеру Пиквику величайшее удовольствие и, если это только возможно, возвысила Джека в его добром мнении.

Следующая операция заключается в том, что мы открываем футляр от часов (ключ от коего находится опять-таки у мистера Хамфри), вынимаем оттуда столько рукописей, сколько может понадобиться для нашего вечернего чтения, и прячем туда те новые вклады, какие были доставлены со времени нашего последнего собрания. Это мы делаем всегда с особой торжественностью. Затем глухой джентльмен набивает и раскуривает свою трубку, и мы снова занимаем свои места вокруг вышеупомянутого стола, мистер Хамфри исполняет обязанности председателя, — если можно говорить о председателе там, где все находятся на одной и той же ступени социальной лестницы, — а Джек — секретаря. Теперь наши приготовления закончены, и мы начинаем беседу на любую тему, какая придет в голову, или же приступаем немедленно к одному из наших чтений. Во втором случае выбранная рукопись вручается мистеру Хамфри, который тщательно разглаживает ее на столе и загибает уголки каждой страницы, чтобы легче было перелистывать; Джек Редберн снимает нагар с фитиля лампы маленькой машинкой собственного изобретения, которая обычно ее гасит; тем не менее мистер Майлс взирает на это с полным одобрением; глухой джентльмен придвигает свое кресло, чтобы следить за чтением по рукописи или по губам мистера Хамфри, как ему вздумается; а сам мистер Хамфри с величайшим удовольствием, бросив взгляд на присутствующих и на свои старые часы, приступает к чтению.

Лицо мистера Пиквика во время чтения его рассказа привлекло бы внимание самого тупого человека. Блаженное покачивание головой и указательным пальцем, когда он потихоньку отбивал такт и подчеркивал ритм воображаемыми паузами, улыбка, расплывавшаяся на его лице при каждом шутливом замечании, и лукавый взгляд, который он бросал исподтишка, наблюдая произведенное впечатление, спокойствие, с каким он закрывал глаза и слушал какое-нибудь описание, живая мимика, которой он мысленно сопровождал диалог, желание, чтобы глухой джентльмен понял, о чем идет речь, и страстная потребность исправлять чтеца, если тот запинался на каком-нибудь слове в рукописи или заменял его другим, — все это было равно достойно внимания. Когда же, наконец, после неудачной попытки объясниться с глухим джентльменом посредством ручной азбуки, с помощью которой он составлял слова, не существующие ни на едином языке цивилизованных или первобытных народов, он взял грифельную доску и написал крупным шрифтом, по одному слову в строке, вопрос: «Как — вам — это нравится?» — когда он это написал и, протянув доску через стол, ждал ответа, с физиономией, просиявшей и похорошевшей от сильного волнения, тогда даже мистер Майлс смягчился и не мог не взглянуть на него внимательно и благосклонно.