Читать интересную книгу Чужую ниву жала (Буймир - 1) - Константин Гордиенко

- Ты? Ты чего тут?! Ты как смеешь? Батько жив, а ты на сходе? Невыделенный? А уже в дела мира ввязываешься? Тебе какое дело? Вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!

Хозяева, в свою очередь, набросились на парня, который осмелился нарушить давно заведенный обычай. Еще не выделенный, отец не умер, сам не женат, живет на отцовском дворе, а уже в обществе трется, поучает бородатых хозяев, на честных людей взводит поклеп! Волочился бы себе за девчатами и не лез, куда не следует. Никто этого не потерпит!..

Вслед за этим хозяева тяжко задумались. И было отчего. Сколько прожили, и в уме такого не было, никогда не ожидали - спокон веку имели дело с зерном, салом, считали, что на этом свет держится, и никогда не думали, что человеку может понадобиться грамота, что бессовестный парень может использовать эту грамоту таким постыдным образом!

Одни встали против Павла, другие вступались за него. Снова поднялась большая заваруха: завели, заспорили, закричали, особенно возмущались зажиточные мужики - взбунтовал людей голодранец! Под натиском угроз, бурных выкриков Павел вынужден был уйти, но брошенная им мысль крепко засела в головах. Сермяги, свитки похвалили парня: до чего вовремя отозвался. Когда станут выборными молодые грамотные мужики, то уж богачам не править и старшине не удержаться!

Смятение долго не стихало, люди горячились, кричали, выкрикивали. Мамай обращался к людям, - блестело красное, как маков цвет, лицо, половицы шатались под ним - отчаянно призывал сход одуматься, опамятоваться:

- Люди добрые! Не выбрасывайте меня за тын! Еще пригожусь.

- Василь бабе тетка! - отозвался Грицко Хрии остротой. Не даст он Мамаю морочить голову.

Никто не остался равнодушным, не промолчал. В бурном споре, которому не видно было конца, каждый высказал свое мнение. Иван Чумак - ему на этих выборах принадлежало не последнее слово - глубокомысленно заметил:

- Эге, тут нужно семьдесят семь человек и чтобы у каждого было по семь голов! - До того безнадежным показалось ему положение.

На старшине будто потемнела медаль от этих неожиданностей, случившихся в волости. Государев знак, словно святыня повешенный на шею, не оправдал надежд. Правда, открыто никто не посмел оскорбить старшину при медали - можно было и этого ожидать, - да разве все непристойное сборище, где взяла верх голытьба, сермяги, не дает понять? А перед старшиной еще не одно общество, не одно собрание.

...Роман Маркович выходил из волостного правления, как из парильни, ошеломленный, опущенный, опечаленный. Он закончил собрание посрамленным, осмеянным. Сегодня не как у людей... И эта превратность - только начало, а еще не одно общество надо объехать. Неспокойно сердце - в этом году выборы будут постыдные.

Остап Герасимович Мамай, который сегодня больше всех перестрадал, наслушался злых слов, узнал столько несправедливости, глумления, безнадежно сказал:

- Раз Грицко Хрин да Захар попали в выборные, добра не жди.

Старшина убедился - плохо подготовились. Мысленно корил себя, не подмагарычили хорошенько бедняков-крикунов.

Надежда на Захара не оправдалась, - видно, Грицко Хрин да сын Павло сбили его, руководят им. Надо, чтобы в других обществах такого не случилось. Несколько утешало старшину, что третьим выбрали Луку Евсеевича.

14

Свекровь еще лежала, когда Орина выдоила коров, процедила молоко. Всю ночь она промучилась - отвратительная, плюгавая нечисть то и дело храпела, сопела, хрюкала. Орина забилась к самой стенке, не помнила, как задремала, уже к самому утру... Вздрогнула, проснулась, - свекор уже стучит в двери, будит молодых:

- А ну, не пора ли молодым вставать? До каких пор спать? Бока пооблезут. Со спанья не купишь коня!

Старшина заботится о хозяйстве, не заснет спокойно, не поест. Конечно, это о снохе отозвался свекор резким словом.

Невестка подходит к печи, целует руку свекрови, принимает благословение на день грядущий. Ключи бренчат на поясе свекрови, большая связка ключей - везде понавешаны замки. Ганна проворно слезла на пол, доски под ней согнулись, наказывает Орине, что делать.

Орина наносила дров, вычистила хлев, задала корм свиньям и теперь стала чистить картофель. Дочь Ульяна, ленивая, румяная, раскинулась на своей постели, разоспалась, вылеживается. В хате появилась невестка дочке можно полежать подольше, поспать. Издавна так заведено, что на невестку выпадает забота по хозяйству. Теперь дочь свободна, ничем не связана. Недолги девичьи дни, пусть хоть немного побалуется, понежится. День начинался. Ганна пошла в светлицу проведать мужа, спросить панотца, что прикажут сегодня готовить, какое кушанье варить.

- Кныши, - торжественно осведомила она домашних. - Роман Маркович велели напечь кнышей.

Он на таком высоком посту, медаль носит, ест кныши. А когда идет из волостного правления, все дрожат... Разве старшина будет хлебать одну юшку?

Каждое утро Ганна заботливо спрашивает заспанного мужа:

- Панотец, что будем сегодня варить?

Старшина иной раз не отзовется, не то спит, не то надсадно думает. Известно, до того ли ему! У человека немало хлопот в голове, важные заботы, как блохи, обсели, а тут еще докучная домашняя дребедень не дает отдохнуть, собраться с мыслями. Иногда старшина срывается со сна, гремит, налитые кровью, вытаращенные глаза нагоняют страх на жену, она возвращается к печи, укоряя себя, что разгневала мужа. И поэтому, переступая порог светлицы, жена обращалась прежде всего к пресвятой деве.

На этот раз все обошлось спокойно. Старшина долго не думал, не тревожил жену, наказал на обед сварить борщ, на завтрак галушки, а то обойдется огурцом, картофелем, что придется по вкусу.

- А вам что? - рада она угодить мужу.

Хвала богу, муж у нее неприхотливый. Что приготовит, то и будет есть. Сегодня ему кнышей захотелось. Об обеде он не сильно заботится - в Буймире гостеприимный народ, всегда рады видеть старшину за своим столом, будут считать честью.

День перед Ганной ясный, сегодня муж обошелся с ней приветливо, обласкал, похлопал по гладким бокам, не сказал скверного слова, велел только, чтобы сноха минутки не сидела без дела, и Ганна успокоила его - об этом уж пусть не думает.

В кладовую свекровь идет сама, даже дочке не доверяет ключа. Немало там всякого добра, как бы не растрясли... Чтобы пореже утруждать себя, чтобы все у нее было под рукой, свекровь под изголовными подушками держит рыбу, сахар.

Ганна трясет боками, сеет муку, вымешивает, мнет тесто. Орина сзывает кур, уток, гусей, кормит их. Нелюбую невестку свекровь отсылает в хлев, к скоту, не допускает к тесту. Вместе с дочкой хозяйничает около печи, и обе осуждают Орину:

- По экономиям ходила. Выкинуть навоз, ухаживать за скотиной - это по ней. А для теста, да еще белого, нет у нее хватки, понимания...

Невестка появилась в хате - есть кого осудить, обругать, о ком почесать языки, - облегчение дочке и матери.

Не приспособилась невестка, с первого дня не сумела угодить свекрови, неловкая, неповоротливая, угловатая. Не знает, где стать, где сесть, только сердит свекровь: то под ногами мотается, крутится по хате, то положит платок не на место, Ганна схватит, швырнет - там нельзя... Невестка голову повесила, ходит как черница, чтоб люди видели... На все село прославилась, запаскудила честный двор.

Орина находила себе покой, укрывалась от нападок и брани свекрови только в хлеву, около скотины, возле навоза. Мало и в хату заглядывала. Когда Орина принесла в хлев большой оберемок овсяной соломы, неожиданно прибежал Яков. Орина бросила оберемок. Помутневшими глазами смотрел Яков на жену. В хлеву стояли испарения свежего навоза. Плотоядно раздулись у Якова ноздри. Он накинулся на жену, пытался бросить на солому. Орина с силой толкнула его. Яков еще больше распалился. Он хрипел, хватая ее за груди, бил, поминал Павла, обзывал скверными словами. Орина вырвалась, выбежала из хлева. На дворе, перед окнами хаты, он не посмел тронуть ее, люто шипел, ругал, грозил при случае расправиться с ней. Навеки обозлила она мужа... Стоя у хлева, вытирала слезы.

Горластая свекровь стала звать невестку, дочку - пусть идут завтракать и дадут ей покой. Старшина поехал в волость, теперь жена полновластна в хозяйстве. Куда Ульяна делась, исчезла с глаз? Пропала пропадом! Ульяна! Исчезла девка. Матери ничего не сказала. Гуляет где-то...

Орина знала - золовка к подруге подалась. Языком трепать, судачить да охаивать невестку - хватит теперь пересудов для болтливых языков. Однако когда Ганна, встретив возвращавшуюся по улице Ульяну, напустилась на нее с руганью, Орина стала просить свекровь:

- Мама, ругайте и меня... - Побоялась, чтобы золовка на нее не обозлилась.

Свекровь обмочила перышко в бутылке с маслом, накапала на огурцы. Сдобренные душистым конопляным маслом огурцы хрустят на зубах, от картофеля пар идет, вся семья сошлась за столом, чавкает, полднюет. Орина стоит возле стола, не смеет сесть, тянет из миски огурчик, рука у нее дрожит. На столе стоят горячие пшеничные кныши, и от запаха их захватывает дух.