Она уперлась полусапожками в основание сиденья напротив, где продолжали дремать ее попутчики, и глубоко вздохнула. Подпрыгивая на рессорах и кочках, карета быстро катила в серо-зеленую тьму деревьев, спускаясь с холма. Девичье сердце неистово стучало в груди, и Саша закрыла глаза, представляя, как у экипажа вдруг вырастают крылья и он вот-вот воспарит над землей. Она слышала легкое позвякивание конской сбруи. Дробный стук копыт о просохшую землю звучал все глуше и глуше по мере спуска в низину. Окрики кучера и форейтора, сдерживающих лошадей, тоже такие знакомые и изрядно надоевшие звуки, сейчас складывались в давно известную и любимую мелодию, предвещавшую скорый отдых, хороший обед и чистую постель, а Данила отвязал сменных лошадей, и они скакали вдоль обочины. Парень повернул голову к карете, что-то озорно и весело прокричал и, подстегнув лошадь, приблизился к экипажу. Склонившись к окну, он улыбнулся, блеснув в подступивших сумерках зубами, и, вытянув руку вперед, возбужденно возвестил:
– Смотрите, барышня! В райские ворота въезжаем!
Серафима и Аким, подняв головы, завертели ими в недоумении. Саша выглянула в окно, и сердце ее замерло от восхищения. Дорога уходила на юго-запад прямо под темно-серую с фиолетовым оттенком тучу. Подобно гигантской арке, она перекинулась с одного края горизонта до другого. Невесомые облака, словно изысканные брюссельские кружева на шейке великосветской красавицы, располагались по самому краю зловещей тучи. Заходящее солнце окрасило их в неестественно багровый цвет – жуткая и одновременно завораживающая картина! Последние лучи, точно гигантские булатные мечи в руках древних богатырей, пробили мрачные глубины, вырвались на свободу и затерялись где-то у подножия холмов, за которыми угадывался большой город.
Дрожь восторга пронзила Сашу. Она засмеялась, притянув к себе Серафиму, и уже вдвоем они принялись наблюдать за сотворенным природой чудом. Они не слышали криков ездовых, не обращали внимания на резкие толчки и опасный крен кареты. От большой скорости девушки испытывали легкое головокружение, теплый, напоенный запахами весны и счастья ветер бил им в лицо тугой струей, заламывал поля шляпок, играл с выбившимися прядками волос, но так не сумел загасить возникший на девичьих щека румянец, охладить разгоряченные лица.
Саше хотелось, чтобы это чудесное предчувствие полета продолжалось вечно, но истошные крики ездовых неожиданно вторглись в ее сознание. Она почувствовала, что лошади замедляют бег, а воздушный поток, будто ласковый котенок, мягкой лапкой скользит по ее щекам. Девушка судорожно вздохнула. Всего на мгновение ей представилось, что это сильные мужские пальцы легко коснулись ее кожи, сердце вновь блаженно сжалось, и Саша поняла, что все попытки избавиться от охватившего ее наваждения напрасны. Она сама выбрала свой крест и теперь отныне и до века будет проклинать свою нерешительность на балу, из-за которой ей никогда не быть счастливой!
Саша отодвинулась от окна. Прикрыв глаза, откинулась головой на спинку сиденья. Спуск кончился, они пересекали узкую впадину между холмами.
Сюрпризов никто не ожидал, и коварный подвох в виде разобранного мостика через ручей был настолько неожиданным, что форейтор, заметивший его в последний момент, растерялся и попытался с ходу на большой скорости проскочить препятствие. Кучер же, наоборот, решил осадить свою пару, натянул поводья, и карету, не выдержавшую таких маневров, сначала развернуло поперек дороги, а потом и вовсе завалило набок.
Данила, яростно выругавшись, попытался подпереть экипаж плечом. Но испуганная лошадь шарахнулась в сторону, чуть не сбросив его под колеса. Следом оглушительно лопнули ремни, сдерживавшие чемоданы и сундук. Багаж рассыпался и еще больше напугал лошадь. Она резко вскинулась на дыбы и сбросила парня прямо под ноги бившейся в постромках и храпящей от ужаса второй ездовой паре. Кучер и форейтор, не обращая в запале внимания на поверженную карету, старались растащить запутавшихся в сбруе лошадей. Сделать это в навалившейся на ложбину темноте было невозможно. В суматохе они лишь мешали друг другу, и неизвестные поганцы могли быть довольны – экипаж валялся на боку, лошади окончательно запутали всю упряжь, а двое слуг приготовились обменяться затрещинами.
Первым вспомнил о своих основных обязанностях Данила. Запалив факел и приволакивая ногу, он приблизился к экипажу и заглянул внутрь. Сквозь разбитое окно наружу высунулась бородатая физиономия Акима. С помощью брата он открыл перекосившуюся дверцу, которая тут же слетела с петель и осталась в могучих руках лакея. Саша, пошатываясь и опираясь на руку Акима, выбралась следом за ним, помогла выкарабкаться Серафиме. Петруха, младший сын и помощник кучера, которому отец доверял управлять лошадьми на легких участках пути, перехватив у Данилы факел, поднял его повыше, и путешественники с ужасом поняли, что на сегодня их поездка закончилась. Слишком жалкое зрелище представляла их карета с оторванными дверцами, выбитыми стеклами, помятыми верхом и боками. Ездовые обрубили постромки и теперь пытались успокоить лошадей.
С заходом солнца резко похолодало и вдобавок ко всему заморосил мелкий надоедливый дождь.
В переделку они попали основательную, приходилось изрядно поломать головы над тем, что же делать дальше.
До города было далековато, дожидаться под доедем с пронизывающим ветром, когда добудут посланцы другой экипаж, никому не хотелось. В конце концов решили Терентия и Петруху оставить на месте караулить вещи и карету, чудом поставленную на колеса. Хозяйка, ее горничная и остальные трое слуг должны верхом вернуться на заставу, дожидаться там утра, найти новый экипаж или по крайней мере мастера, чтобы починить карету.
Внезапно лошади, которых ездовые держали под уздцы, испуганно захрапели и попятились от края дороги, увлекая за собой людей. В дрожащем свете гаснущего факела Саша с ужасом разглядела не менее десятка вооруженных пистолетами и дубинками человеческих фигур, скачками спускавшихся с ближних холмов. Нападавшие молча окружили их плотным кольцом. Опешившие было Данила и Аким попытались выхватить из-за кушаков оружие, однако тут же от удара дубинкой свалились. Петруха в этот момент вскочил на лошадь, но несколько грязных рук протянулись к нему, сбросили на землю. Дубинка прошлась по его спине, и парнишка, жалобно вскрикнув, скорчился у ног испуганно всхрапывавшего коня. Серафима, завопив не своим голосом, изо всех сил лягнула в живот бродягу, удерживавшего ее за руку, а потом от резкого толчка в спину, которым ее угостил другой оборванец полетела на землю. Вне себя от злости, забыв страх, но отнюдь не уроки старого тибетского монаха, Саша с размаху всадила два сжатых вместе пальца правой руки прямо в подключичную ямку обидчика своей горничной. Бродяга захрипел и упал навзничь. Один из трех уркаганов, стерегших Терентия и второго форейтора, попытался схватить графиню за руки, но она, высоко подобрав юбки, повторила опробованный Серафимой прием и, не обращая внимания на истошные вопли жертвы, бросилась на помощь Терентию. Кучер умудрился вырвать у одного из противников дубинку и яростно отбивался от нападавших. Верная Серафима, придя в себя и ухватив поверженного хозяйкой разбойника за волосы, отчаянно колотила его головой о землю. Саша, краем глаза углядевшая блеснувший в руке бродяги нож, выдернула из-за голенища сапога Данилы кнут и, раскрутив его над головой, захлестнула вокруг давно немытой шеи.