Читать интересную книгу Ришелье - Франсуа Блюш

В части произведения, принадлежавшей Кольте, он посвятил шесть александрин описанию Тюильрийского пруда. Похоже, эта короткая часть весьма порадовала кардинала, «совершенно потерявшего разум». После завершения чтения министр в буквальном смысле осыпал своего поэта благодарностями: Кольте получил 600 ливров (4200 евро) за шесть стихов о пруде. Самые удачливые поэты — Малерб, Делиль, Бирон — никогда не получали столько за такие короткие тексты. Приятно удивленный Кольте не замедлил поблагодарить своего покровителя двустишием:

Арман, за мои шесть стихов давший мне шесть сотен ливров,Не могу ли я по той же цене продать тебе все мои сочинения?

Кардинал пообещал ему шестьдесят пистолей, добавив, что «король не так богат, чтобы оплатить остальное».

Взамен похвал и подарков (кто скажет, что Ришелье не был либералом?) автор замысла «Тюильрийской комедии» осмелился предложить небольшую поправку в столь великолепно оплаченный текст. Там, где поэт написал заурядную александрину «Тростник погрузился в водный ил», кардинал предлагал заменить погрузился глаголом окунулся. XVII век любил — и еще больше при Людовике XIV — туманные, возвышенные слова. Ришелье считал окунулся «более точным и живописным» (Т. Готье). Министр был прав, считает автор «Гротесков», и Кольте, будь он поучтивее, склонился бы перед поправкой своего великодушного покровителя. Но нет, Кольте отказался заменять погрузился на окунулся: это низкое слово, подходящее для прозы и невообразимое в поэзии. Ришелье настаивал, требовал. Усугубляя свое положение, Кольте, вернувшись домой, в пространном письме изложил министру свои мотивации и законные требования.

Это «весьма развеселило кардинала»; и когда некоторые придворные поздравляли его с тем, что никто не осмеливается ему возражать и что он воистину великий триумфатор, он отвечал им со смехом, как об этом пишет Пелиссон: «Господа, вы ошибаетесь, поскольку вот Кольте, который спорит со мной из-за одного слова и превосходным образом мне сопротивляется».

Великий министр проявил себя великодушнее многих, а Кольте — более упрямым, чем обычно. Упрямый стихотворец любой ценой отстаивал свой глагол погрузился. Кардинал часто обманывался, согласно Менажу, то есть уделял излишнее внимание предметам совершенно бесполезным.

РИШЕЛЬЕ И ЖЕНЩИНЫ

Сладострастно живи в согласье с телом… Плотских утех желай лишь таких, как у Герцогини.

Аноним. Наставления кардинала Р.

Кардинал любил женщин; но он боялся короля, бывшего сплетником.

Таллеман де Рео

Кардинал, много писавший, никогда не вдавался в детали своей частной жизни. Подобная строгость не слишком обычна в эпоху барокко, время всяческих излишеств. Однако уникальное положение, заставлявшее министра быть священником и прелатом, побуждало его к тайне и сдержанности. Была ли у него частная жизнь, которая сохранилась в семейных разговорах (с его племянницей, аббатом Буаробером, с его секретарями), во время отдыха, размышлений, за чтением, медитацией, молитвой, составлением заметок? Неизвестно. Хранил ли он какие-нибудь личные секреты? Было ли ему что скрывать? Опять-таки неизвестно. Зато на его счет существует множество домыслов и обвинений, редко когда невинных.

Ги Патен, этот злопыхатель, считал, что за два года до смерти — то есть в 1640 году — у кардинала-министра «еще было на содержании три любовницы». Первой была герцогиня д’Эгийон. Второй, которую фамильярно звали Пикардийкой — маршальша де Шольн. «Третьей была некая прелестная парижская девица по имени Марион Делорм». Патен, несомненно, получил этот букет сплетен от маршала Бассомпьера, вряд ли проникшегося симпатией к кардиналу за двенадцать лет пребывания в Бастилии.

Два первых обвинения были чистой воды клеветой. Мадам д’Эгийон (1604–1675), вдова господина де Комбале, отличавшаяся скорее интуицией, чем умом, любимая племянница Его Высокопреосвященства, боготворила своего дядюшку, более двадцати лет председательствовавшего в ее салоне. Она всячески нежила его, холила, лелеяла, с обожанием на него смотрела; словом, создавала полную видимость несуществующей любовной связи. На смертном одре Ришелье сказал ей: «Помните, что я любил вас более всех других». Это были практически его последние слова. Такого не говорят любовнице, если испытывают постоянный страх перед адом, тем более когда умирающий является священником и смерть уже совсем рядом.

Случай с Марион Делорм не таков. Эта дама, которую Бассомпьер зло называл «публичной шлюхой», будущая подруга Сен-Мара, Сент-Эвремона и Великого Конде, фигурировала среди светских осведомителей, которые при дворе и в городе тайно работали на Его Высокопреосвященство. Александр Дюма понял это. Таллеман де Рео и кардинал де Рец считали, что у нее была краткая связь с Ришелье. Согласно Таллеману, у них было всего два любовных свидания. Если это правда и если правда, что Марион отвергла сто пистолей, предложенных кардиналом, остается только заключить, что министру не хватило щедрости, а мадемуазель Делорм не хотела, чтобы ее считали проституткой, даже высокого полета.

Легенда, согласно которой герцогиня д’Эгийон имела двух детей-бастардов, прижитых со своим дядей, столь абсурдна, что не заслуживает даже обсуждения. Другая сплетня превратила графа Шавиньи (1608–1652), министра и «воспитанника» Ришелье, в сына молодого епископа Люсонского и мадам Бутилье, урожденной Мари де Бражелон. Факт возможный, но маловероятный — во всяком случае, не поддающийся проверке.

Когда заслуживающий у нас доверия Таллеман пишет: «Кардинал любил женщин», он имеет в виду, что он не был содомитом. Если бы он был таковым, то, имея стольких врагов, которых нажил себе Ришелье, об этом непременно прослышали бы памфлетисты и рифмоплеты. Что же касается амурных связей, мы можем приписать ему только вероятную связь с мадам Бутилье в двадцать два года и интрижку с Марион Делорм. Остается вопрос с королевами. Злые языки сделали Ришелье любовником Марии Медичи. Доказательств нет, предположение слабое. Множество авторов приписывают ему неразделенную любовь к Анне Австрийской, но кто при дворе не был влюблен в прекрасную испанку?

В любом случае досье получается очень тонким. В 1625 году соперником Его Высокопреосвященства стал Бэкингем; вскоре кардинал понял, что Анна Австрийская «испытывает к нему стойкое отвращение» (С. Бертьер). Все позволяет считать, что пресловутое дело с алмазными подвесками было придумано Ларошфуко. Мадам де Мотвиль заявляла, что Ришелье в один прекрасный день решился поведать королеве о своих чувствах, но был прерван неожиданным появлением Людовика XIII. И, наконец, де Рец пишет в своих «Мемуарах» по поводу 1629 года: «Королева-мать предупредила короля, что Ришелье влюблен в королеву, его жену; это заявление возымело свой эффект, и король был этим чрезвычайно задет».

Эти анекдоты ничего нам не дают, кроме того, что несколько приоткрывают завесу над личностью великого министра. Складывается впечатление, что Ришелье благодаря болезненной религиозности контролировал свои чувства и сопротивлялся искушениям. (Если он и вправду сбил мадам Бутилье с пути истинного, то до того, как принял руководство над своим епископством.) Если красота Анны Австрийской и волновала его, его отношения с ней чаще всего заключались в том, чтобы умаслить ее, в попытках шпионить за ней, в постоянном стремлении отвлечь ее от тоски по испанскому прошлому и сделать большей француженкой. То есть в основном это была политика. А вот история с подвесками совершенно абсурдна: как в 1625 году, через год после своего вхождения в Королевский Совет, только лишь терпимый королем, но еще не любимый им, министр мог бы из мести королеве обвинить ее перед супругом? И, наконец, как верить мадам де Мотвиль по поводу несвоевременного объяснения в любви, когда известно, что в 1631 году кардинал отказался от тайной встречи с королевой, заподозрив в этом западню, подстроенную послом Испании?

По темпераменту Ришелье никогда не страдал от пылких чувств. Он был слишком поглощен публичными делами, слишком озабочен своим долгом, слишком ревнив к своей власти, чтобы рисковать положением ради любовных интрижек. Это не был ни Арамис, ни кардинал де Рец. Ему не была ведома наука соблазнения. Соблазнитель не нуждается в молодости и красоте. Соблазнитель — это тот, кто умеет говорить с дамами и говорит им то, что они желают услышать. Кардинал умел говорить с мужчинами — с королем, министрами, послами, людьми церкви, со своими «воспитанниками», агентами, шпионами, с военными, моряками; женщин он совершенно не знал. Его совместная жизнь с мадам д’Эгийон в глазах общества была неуместной: его брат Альфонс, кардинал Лионский, не раз пытался заставить его это понять. С королевой кардинал почти всегда вел себя по-мальчишески. Вдали от нее он был во власти фантазий, вблизи — бормотал глупости. Он был так же неестествен и неловок с прекрасной, благородной и пугливой Анной Австрийской, как бедный Людовик XIII со своими фаворитами и фаворитками. И в политике, и в частной жизни их поведение часто оказывалось одинаковым.