Колумбию. Мы гостили у друзей в живописной деревушке на полуострове Саншайн-Кост. Любовались древней, сильно изрезанной береговой линией и крохотным островом далеко-далеко. Однажды, когда мы сидели на камнях и наблюдали волшебную картину: стая дельфинов взяла да перепрыгнула залив – мой младший сын объявил, что хочет жить у «Специфик океана» (имея в виду Тихий – «Пасифик» – океан) вечно. Эта прелестная оговорка заставила меня задуматься об идее «места», о том, где мы находим свои тихие оазисы, где душа успокаивается, где чувствуешь себя своим.
У меня не выходил из головы вопрос: каково бы мне жилось, будь у меня неизменная точка отсчета: у Торо был Уолденский пруд, у Уиллы Кэсер – Небраска, у Энни Диллард – Тинкер-Крик, у Рейчел Карсон – Силвер-Спринг. Я же всегда чувствовала солидарность с перекати-полем и перелетными птицами: с теми, кто родом ниоткуда и много откуда одновременно, с теми, кто (по необходимости) приучился переселяться и адаптироваться по-быстрому. Мои друзья в основном принадлежали к каким-то диаспорам, к гибридным культурам, к рассеянным народам. Но увидев, как горячо привязался мой младший к океану, я спросила себя: что мы упускаем в жизни – чего нам недостает?
Задумалась: уж не упускаем ли мы шанс почувствовать, что нам вообще недостает чего-то, шанс скучать по каким-то местам, приобрести те свойственные старожилу доскональные знания, которые вдохновляют защищать этот клочок земли из последних сил? Когда мы воспринимаем природу как что-то факультативное: мол, «природа» – непременно что-то отдаленное, мол, «природа» осталась в прошлом, – то лишаемся права о ней заботиться. Или сбрасываем с себя ярмо этого права.
Книга, которую я в итоге написала, – «Специфик океан» – про места, которые дают нам жизненную энергию. О том, как отрадно и печально привязаться к чему-то всей душой. Печально – потому что, полюбив какое-то конкретное место на земле со всей его спецификой, мы становимся беззащитны перед особенной печалью оттого, что это место изуродовали или закрыли нам дорогу к нему.
⁂
Моя близкая подруга испытывала форменные родовые муки, дописывая книгу об изменениях климата. Позднее она написала, что слушала «лекцию великого поэта-фермера Уэнделла Берри о том, что каждый из нас обязан любить свое «родное место» сильнее, чем любое другое на Земле». После лекции она подошла к Берри. «Спросила, не посоветует ли он что-нибудь таким, как я и мои друзья, – перекати-полю, тем, кто живет в своих компьютерах и как бы беспрерывно подыскивает новое жилье». «Сделайте остановку где-нибудь, – ответил он. – И постарайтесь узнать эти места – работа на тысячу лет».
⁂
Музыкант пока не выздоровел, и я решила взять на наблюдения за птицами своих сыновей. Шла третья неделя апреля. Я запаслась чипсами и печеньем, и мы отправились в бухту Эшбриджес на восточной окраине Торонто. День был холодный, но солнечный. Младший начал ныть в ту же секунду, как мы доехали до места. То он замерз, то проголодался, то у него всё чешется, то в бинокле всё расплывается. Свою порцию еды он прикончил в первые же пять минут, едва мы вышли с парковки.
В парке смотреть было особо не на что. Я показала детям красноплечего черного трупиала, а потом мы понаблюдали за несколькими дроздами: они сновали по траве: скок-поскок-стоп-скок… Я твердо намеревалась найти еще каких-нибудь птиц, но так и не смогла.
В итоге младший потащил нас к бухте, где заметил косяк маленьких нырковых уток. Их было три пары, и мы сидели и смотрели, как они погружаются синхронно, исчезая из виду в вязкой от водорослей зеленой воде и появляясь снова.
Так прошел целый час, и я смекнула, что младший скучал и раздражался не из-за птиц, а из-за того, что я старалась вести детей за собой и поучать.
Я обнаружила, что моим сыновьям не нужен проводник или вожатый. Им требуется лишь, чтобы я привела их туда, где обычно обитает красота, взмахнула рукой и сказала: «Мне кажется, вон в той стороне, может, что-нибудь и есть».
⁂
Лечащий врач разрешил музыканту ходить пешком. Колено заживет быстрее, если давать ему щадящую физическую нагрузку. Так что мы спланировали вылазку на болота за городской окраиной – всего-то сорок пять минут езды. Бонапартовы чайки облачились в брачный наряд: выглядели впечатляюще, сами стройные, бело-серые, а головы черные как смоль.
План сорвался. На одиннадцатой минуте машина забарахлила. Мы съехали юзом на обочину автострады, а из-под капота повалил столб дыма. Вердикт механика: бак переполнен, утечка топлива и (самое серьезное) шаровая опора поломалась. Вероятно, именно шаровая едва не отправила нас в кювет, и нам еще повезло, что колесо не отвалилось, а двигатель не взорвался. Нам еще повезло, что мы остались живы.
⁂
Меня начало трясти, и музыкант предложил для успокоения нервов совершить долгую пешую прогулку. До вечера еще масса времени. Найдутся и другие птицы, на которых стоит посмотреть.
От ходьбы настроение у нас улучшилось. Мы дошли пешком до кафе, перекусили. Потом сделали несколько петляющих кругов по Хай-парку, где увидали нарядных каролинских уток, печного иглохвоста – по форме он точь-в-точь сигара, а также зимородка, большую белую цаплю, ночную цаплю в черной шапочке и одиночного самца серой утки, который так долго не шевелился, что я успела плениться его изящным оперением «в елочку».
Я смотрела на музыканта с новым восхищением. Жизнь преподала мне новый урок: оказывается, человек может совладать с огромным стрессом, даже если с мелкими бытовыми стрессами борется не очень-то успешно. Я была счастлива, что иду рядом с таким человеком, во многом похожим на моего отца. Знала: если мы нарвемся на критическую ситуацию, он будет действовать с редкостной решимостью.
Начался дождь. Мы присели на корточки в траве, и музыкант научил меня отличать самца американского певчего воробья (красно-бурая грудка в полоску, с черной точкой посередине) от домового воробья (плотное сложение, черный слюнявчик, серая головка) и белошейной воробьиной овсянки (полосатый хохолок, желтый лоб). Я узнала, что, когда идет дождь, птицы спускаются с небес, а еще узнала, что, когда идет дождь и вдруг осознаешь, что ты жива, дождь уже не наводит тоску, а бодрит.
Потом я уехала домой, а музыкант остался в парке и обнаружил трех особей обыкновенной воробьиной овсянки – самой крохотной из воробьинообразных. Потом он написал мне: «Такие милые попрыгуньи, и мне захотелось подобраться к ним поближе, но так, чтобы они не пугались, и я сказал: „Ну и денек у нас сегодня, живешь только раз, ничего твоей коленке не сделается“, и лег плашмя на мокрую землю, и, конечно, милые крошки подлетели ко мне, близко-близко, и это было здорово».
⁂
В ту ночь я не ложилась спать – читала в постели, заползла обратно в свое гнездышко из книг, испытывая все те переживания, которые не удалось вытеснить