обнять его, но Эндиан, нахмурившись, попятился назад, точно обозначив между ними границы «холодной войны». – Я переживал, боялся, что не увижу тебя сегодня. Это было бы очень досадно. Посмотри, какой бал я устроил в честь твоего дня рождения! Все, как и всегда, на высшем уровне.
– Все о балах и о высшем уровне печешься?! Хотя, это неудивительно, если рассматривать твои приоритеты, – язвительный тон Эндиана не мог не задеть такого себялюбивого эгоиста, который никогда не задумывался о более высоких целях, чем развлечения и бесполезная во многом роскошь.
Больше всего на свете Эндиан не мог вынести своей похожести на отца. Он бы мог еще смириться с этими непослушными курчавыми медовыми прядями своих волос, постоянно переливающихся всевозможными золотыми оттенками, но вот этот особенно ненавистный им золотисто-медовый цвет глаз уже значительно портил ему жизнь. Единственное, в чем он видел утешение, были его миловидные черты лица, румяные губы и тонкий нос, став бесценным наследством его давно погибшей, но до сих пор горячо любимой матери, которая всегда была для него неким особенным божеством.
– То, что было, давно прошло. Эндиан, если бы ты знал, как я хочу снова стать частью твоей семьи, – голос Эрхарда звучал как-то неестественно, мягко и одновременно серьезно. Даже если бы помыслы его были чисты, Эндиан уже никогда не смог бы принять проклятые слова извинений.
– Я давно перестал считать тебя своей семьей. Настолько давно, что временами я забываю о том, что у меня есть отец. Я бы мог простить тебе все, что угодно, но…, – Эндиан в какой-то момент остановился, опустошенно опустив голову. – Я помню тот жалостливый крик, медленно растворяющийся в огне. – Перед его глазами снова встали жуткие эпизоды его раннего детства, заполоненные предательским огнем. Сквозь шумную толпу я слышал, как бешено стучало его отравленное дымом сердце. – Тогда ты сказал, что она предала тебя, поэтому ты был вынужден так поступить с ней, – голос Эндиана дрожал, становясь все тише. – Вынужден был? Но в честь чего? Она лишь сказала тебе, что ей не нравится то золотое колье, больно сжимающее ее шею, а ты… ты так легко поднес к ней свечу, нисколько не сожалея после о сделанном. – Его обожженные руки затряслись, уже не зная, как остановиться. – А сейчас ты просишь у меня прощение? Да ты ведь никогда не испытывал то, что мне пришлось тогда испытать мне, будучи ребенком. Знаешь, что тебя должно было тревожить в течение этих лет больше всего? – Эндиан поднял на него взгляд, в котором внезапно загорелась ярость. – Чарлз легко смог заменить мне тебя, что временами я считал его своим отцом, а Энгиса, – он почему-то замолчал, посмотрев на меня сквозь толпу, который было все равно, что происходит в семье Лаограсс в эту минуту, – своим братом.
Некоторое время, не говоря ничего, Эрхард молча смотрел на сына, точно пытаясь ощутить на себе все то, что когда-то пришлось испытать ему, став невинной жертвой дьявольского всепожирающего огня Лаограсс. Мог ли он вообще понять ту стихию, что бушевала в душе Эндиана? Он никогда бы не смог поверить в то, что его родной сын вот так легко мог позабыть его, найдя свой приют в некогда светлых стенах поместья Кёллер, свет и надежду которому придавала Тереза.
Его смиренный взгляд был непоколебим, как-то особенно бережно касаясь Эндиана.
– Кем бы ты ни был, кого бы ни поддерживал, чью жизнь бы ни проживал, я всегда буду помнить даже твой бунтарский характер, – голос Эрхарда стал настолько тихим, что Эндиан едва мог расслышать его, – ведь на то я и отец, который никогда не позабудет, как когда-то твое лицо было усыпано забавными веснушками. – Слова его въелись в голову Эндиана, напоминая о себе каждую секунду, заставляя весь мир вокруг замереть, стать с ним единым организмом.
Он не понимал, лукавил ли сейчас Эрхард, говоря эти слова так, словно все эти потерянные годы он действительно страдал, желая хоть раз увидеть сына, страшно ненавидящего его с самого детства.
Для чего он вообще сказал это? Что он имел в виду? Какой реакции он ожидал от сына, в чьей жизни он всегда был монстром, случайно выпущенным из темного шкафа какого-нибудь маленького, душного мирка, в котором существуют такие, как он, бредя лишь идеей о своем обогащении?..
Голова Эндиана гудела, как переполненный пчелами улей, никак не находя здравой мысли или хотя бы предположения. Зачем он вообще приехал сюда в этот вечер? Это все ради него, не так ли? Но обманывает ли его отец, говоря таким убедительным тоном, не довериться которому было просто невозможно.
Пальцы рук на его ладонях заледенели, казалось, от его внутренней пустоты и неопределенности, которые безжалостно изматывали его и без того одичалую душу.
Мог ли Эрхард вот так чисто, от всего сердца, говорить, не заподозрив ни капли зла и корысти по отношению к Эндиану? Он всю жизнь лгал и лишь сейчас нашел оправдания всему, что творил ради самого себя? В это Эндиан поверить не мог, как бы не хотел прекратить эти ненавистные отношения с отцом. Они давили на него, выедали изнутри, но сделать он с ними ничего не мог, ведь о прощении он никогда и не слышал в стенах своего кукольного дома. Да и стоит ли простить того, кто всегда думал лишь о себе?..
Красивая музыка, как и дорогое игристое шампанское, лилась через край, не зная меры и большей дозволенности. Кукольный домик с его жителями был фантастичен, настолько искусственен, что вряд ли можно было бы подумать, что весь этот бал в честь Эндиана был всерьез.
И это то, что называется радостью? Почему-то мне невесело наблюдать за неунывающим блеском золота, за трепетными огоньками позолоченных свечей, за движениями каждого гостя, которому было все равно на повод для радости. Каждый хотел попробовать это чувство на вкус, каждый хотел испытать его снова, но сами того не замечая, многие стали заложниками в цепких позолоченных лапах этого чувства. Радость была дозволена лишь людям, мы учились у них, наблюдали, перенимали опыт на свою сторону, но мы не поняли того, что стали шутами своего достижения.
Радость была придумана не для нас, а для тех, кто знает, что это такое на самом деле. Как так можно было ошибиться, проделав долгий путь к изучению человеческих чувств? Это слепота, которая была с нами с самого рождения. Мы слепы, но не потому, что не хотим открыть глаза от страха этого мира, а от того, что попросту не можем этого сделать. Находясь здесь, в мире, полном лицемерия и фальши, я все сильнее убеждаюсь в том, что радость придумали не для нас.
Кукольный мир поместья Лаограсс оказался не тем безобидным местом, как казалось всем. Тисненое чувство озлобленности я почувствовал сразу, как только смог прислушаться к учащенному дыханию старого дома, полного притаившейся угрозы. Она исходила отовсюду, тихо посмеиваясь и нагло обсуждая каждого из присутствующих.
Не зная меры, тайная озлобленность на все живое легко касается каждого, точно изучая слабые места навязчивых гостей. Пробираясь под кожу, она самовольничает, медленно подбираясь к животрепещущему сердцу, а после вонзает в него свои острые клыки, яд которых быстро отравляет разум.
Мое внимание ненароком привлекает фигура Эрхарда, сияющая золотом. Хозяин поместья плавными шагами ступает по лестнице из чистого золота, останавливается посередине, медленно разворачивается в сторону гостей, окидывая каждого каким-то неживым взглядом. Никто не обращает на него внимания, не отрываясь от своих пустых разговоров, идеально отточенного вальса, который мне кажется излишне вычурным. Он продолжает наблюдать за каждым, точно ожидая какого-то удобного момента, но для чего?..
Пламя в его глазах становится все сильнее, и Эрхард, легко выдыхая горячий воздух, закрывает глаза. Я вижу, как хрустальная капля бежит по его щеке, невольно разбиваясь о золотую ступеньку изящной лестницы. Музыка