Никто его лишать воздуха не собирался, во всяком случае — пока.
— Что дальше? — инквизитор даже пожал плечами для убедительности.
Сей же момент отражение в зрачке шара изменилось. Показался парусник, который он не далее, как сегодня, грузил всяческим королевским барахлом. Но этот образ почти сразу же вытеснился другим: он сам, Жан де Бетенкур во всей своей красе. На груди — блестящий панцирь. На плечах — пурпурная накидка. На голове венец из желтого металла. На лице — зверская мина, смесь самодовольства и вседозволенности.
— Я король, — едва слышно прошептал инквизитор. — Я буду королем.
7. Белый корабль
Бетенкур стоял за сараем и глядел на широкую реку Сена, которая несла свои воды в канал, разделяющий Великобританию и прочую Европу. Куда-то умчались все тучи, небо вызвездило, и дышалось всей грудью очень даже хорошо. Жан в который раз переживал разговор, состоявшийся в сарае над стеклянным (или хрустальным) шаром. Можно было бы общаться дольше, да свечи черные истаяли на нет, а обычные, как выяснилось, для беседы не годились.
Инквизитор видел не только образы, у него в голове иной раз каким-то манером отображались слова. Например:
— Я — Вий.
— Я не знаю тебя, — прямодушно ответил Бетенкур.
— Я — владыка. Я ви-жу.
Последнее слово было произнесено на старом кельтском языке, причем каким-то образом в нем выделился первый слог.
— Чего владыка? — поинтересовался Жан.
— Нави.
Слово было жутким, и инквизитор почувствовал какую-то тоску и страх, словно перед прыжком через пропасть: страшно прыгать, тоскливо, что можно оборваться вниз, но иного пути нет. А иначе «охотник живым заберет»[41].
Вместе со страхом к Бетенкуру пришло осознание того, что он переживет сегодняшнюю ночь, переживет и последующие ночи. А вполне могло случиться и так, что поутру нашли бы его окоченевший труп с вываленным языком где-нибудь за поленницей дров, и шар, и пирамидка — все при нем. Вот была бы незадача. Нельзя остаться невинным, когда вершатся богопротивные отношения между человеком и нечеловеком.
Вий, вероятно, дьявол. А что же такое тогда тот ужасный череп, что открылся его взору в шаре? Можно предположить, что он, Бетенкур, видел лишь то, что созерцал сам нечистый, что нашло отражение в его «всевидящем оке».
Господь создал день, создал и ночь. Свет и тьму. Его творения — те, что предпочитают быть видимыми и те, что сокрыты мраком. Это неизбежность, потому что образуется баланс, который в итоге создает божественный порядок и саму жизнь, в конце концов. Чтобы этот порядок не нарушался, надо прилагать какие-то усилия, тратить энергию, бороться. Но можно забить на все это дело, плыть по течению, и тогда наступит хаос. Может быть, этот тихо клацающий челюстью череп и есть порождение беспорядка? И эта мулька, что болтается у Жана на шее, отражает новую силу, могущество которой преумножается при бездействии и равнодушии, силу разрушения?
Та мертвая голова — не порождение Творца, она — не детище дьявола. Она сама по себе. Это — самозванец, который стремится в их мир. Как же запутанно все это! Жан понимал, что объяснить себе ничего не сможет, только мозги закипят. Вий какой-то, хаос — ему-то что за разница? Видел же он себя во всей королевской красе — вот это именно то, на что следует обратить внимание.
— Что мне делать? — спросил он, обращаясь к невидимому собеседнику.
— Белый корабль, — ответил тот, и свечи, одна за другой испустив чадные облачка, потухли. Связь прервалась.
Захотелось выйти из-под крыши, чтобы ветер в лицо, дождь за шиворот и тьма — хоть глаз выколи. Однако погода не оправдала ожиданий: тихо, ясно и даже видимо, потому что — луна.
Навь, Явь — это две поверхности одной монетки. Вообще-то с отцом Меуром они никогда всерьез не относились к такому делению мира, пришедшему от древних язычников, вооруженных, как считали те сами, крестом и Верой. Их с попом понятия — Ад, Рай. В Аду — грешники, и сатана там правит бал. В Раю — верующие в церковь, играют на арфах. Дуализм в чистом виде. Явь и Навь создают другую картину. Явь — это при жизни, Навь — это уже не при жизни. Ну, тогда должна быть еще и Правь! Правь — это те, кто правит: попы и слэйвинские князи, бароны и их ставленники — судьи, стражники и прочая шелупонь. Остальные — рабы божьи. Божьи, но рабы. Пусть считают, что они рабы одного лишь Творца — так им легче жить. А они — Бетенкур уже мыслил по-королевски — представители Господа на земле. Правь! И дело их править.
Что там про Белый корабль? Blanche-Nef, White Ship — да пусть хоть как он называется, дело-то не в названии. Главное то, что это судно Прави. И когда-нибудь обязательно наступит момент, что подобных Белому кораблю у него, Бетенкура, в распоряжении будет достаточное количество. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы сделаться королем.
В Руане с этим сложно. Конечно, потомков готов, кельтов и прочих ливов медленно, но верно выводят на чистую воду, делают им ручкой, и те уплывают куда-то вдаль, либо уходят под воду. То есть, истребляют их всеми доступными государственными способами: или вымирай здесь, или ищи себе другую долю там, за горизонтом. Однако иногда набегают, точнее — наплывают норманны и вступаются за своих кровников. Тут уж никакое государство не защитит. Надо идти на юг, где влияние старинного уклада жизни уже изрядно подточено новыми людьми, где можно развернуться и проявить себя настоящим представителем Прави.
Все это понятно, уходить следует немедленно, собрать все свои пожитки, деньги — и двигаться к славе и благосостоянию[42]. Вот только одна неувязочка. Жан скривился, когда подумал об этом. Денег-то нету! Да их и никогда не было. Вот тебе и будь Правью без гроша в кармане.
Бетенкур словно второй пинок получил за сегодняшнюю ночь. Это же надо — остался живым после общения с самим сатаной, узрел свое величие, а на деле полная катастрофа. Все упирается в жалкие ничтожные деньги. Точнее, в их отсутствие. Эх, был бы тут отец Меур, с головой бы ушел в работу, в инквизицию. Собрал бы капитал, хотя, чего уж тут мечтать — и его было бы недостаточно. Тогда что делать?
Его взгляд остановился на реке, слабо отсвечивающей лунными бликами. Где-то на излучинах горели огни, которые специально обученные люди разжигали, посылая редким кораблям сигнал: тут не пройти, тут долбанешься о камень и вовсе потонешь. Бакены и бакенщики. Неожиданно в голову Жана пришла мысль, которая, несмотря на всю свою неоригинальность, показалась здравой. В смысле — здравой для осуществления цели.
Он свернул свое толковище с иным миром, то есть, убрал в котомку шар и пирамидку, запихнул туда же свернутый в трубочку кусок кожи. Не скоро ему это вновь понадобится. И дело даже не в том, что где-то надо доставать смрадные черные свечи. Просто служить, кому бы то ни было: Господу, либо сатане — он не стремился. Пора заботиться только о себе самом. Судьбы мира его нисколько не тревожили. Хаос? Пусть будет хаос. Любая надпись на коже, пусть даже bhalla seva — это ничего не меняет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});