Читать интересную книгу Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Нам туда нельзя, нам туда и не надо.

Она усмехнулась и стала спускаться по ступенькам.

*

Она проснулась от того, что кто-то прошёл по коридору мимо двери. В первый момент не поняла, где находится, потом узнала камин с вырезанными в чёрном мраморе лошадьми, и вспомнила — дворец, комнаты министра Шена.

«Он здесь?»

Она прислушалась, но не услышала ничего, зато увидела искру дракона и расслабилась. У неё ещё был шанс тихонько вернуться в постель и сделать вид, что там она и была всю ночь, и она всерьёз размышляла о том, чтобы так и сделать — начинать день с разборки не хотелось.

Завернувшись в плед, она пошла в столовую, выпила воды из графина и съела одно дубовое печенье от Булата, ещё раз обдумала всё в своей жизни и решила, что начать день с разборки — это наоборот отличная идея, намного лучше, чем весь день ходить в ожидании этой разборки. Съела ещё одно печенье, замёрзла и решила вернуться на диван, где укуталась в плед как гусеница, высунув наружу только ладонь с телефоном. На экране была открыта галерея, она пролистала вперёд до шифровки, потом назад до селфи с министром, дальше была фотография, которую сделал министр перед пикником на острове — Вера, в полный рост, в библиотеке третьей квартиры, сиреневое платье, белое кружевное болеро, на лице румянец, глаза горят.

«Вот только поза для этого платья сильно неподходящая, это поза для штанов, а в платье ног не видно вообще, поэтому они должны стоять ровно, а позировать надо руками и верхней половиной тела, может быть, как-то взаимодействовать с подолом и рукавами. Я никогда не фотографировалась в платье, почему-то. Как так получилось? Надо наверстать.

Ага, а перед этим погуглить, как делать это правильно. Мечтай, Вера.»

На следующем фото она была одета в уродливую юбку и одну из старых рубашек, это тоже снимал министр, ему понравилась поза руки-в-боки. По трезвом размышлении, Вера решила, что эта поза выглядит лучше, чем предыдущая.

«Надо быть собой, так всегда лучше. Хоть в тряпках, хоть в шелках — а собой быть красивее, через камеру это предельно ясно видно.»

Дальше было много фотографий драной-шитой спины министра, ей было больно на это смотреть, и она пролистала побыстрее. Потом была фотография, которую она не поняла с первого взгляда, потом вспомнила — кофе и какао, презент от второго Призванного.

«Нет, это не Коля. Он не прислал бы мне такую ерунду, ему бы в голову не пришло, что я так протуплю, что не догадаюсь спросить на рынке о плодах, а не о том, что из них делают — он считает меня самой умной в мире, потому что я не давала ему поводов думать иначе. Это не он. Он даже не знает, что я люблю кофе и шоколад — я не ем на работе, и даже чай не пью, только воду и печенье, потому что там ужасные туалеты и я не хочу ими пользоваться. Но я никому об этом не говорила, когда мне предлагали чай или кофе, я просто говорила, что не хочу. Там вообще думают, что я на вечной диете.

Кто ещё мог прислать мне цитату Алишера Навои?»

Мысли походили кругами и уткнулись в тупик, она стала листать фотографии дальше, там были чертежи и детали с работы, спящий за верстаком Лёха, которому пацаны веселья ради нарисовали на затылке смайлик, потом фото афиши кинотеатра, она сделала его, чтобы не забыть дату выхода фильма.

«Всё, можно удалять.»

Это окно в другой мир пробудило такие гадкие эмоции, на большую половину состоящие из жалости к себе, что она закрыла галерею, открыла книгу про сфокусированные корытца и стала читать с того места, на котором остановилась, это успокаивало — в первый раз она читала её на лавочке в парке, как только купила, она долго её ждала, поэтому глотала как лабрадор, не видя ничего вокруг, точно зная, что потом перечитает ещё раз десять минимум и всё упущенное точно найдёт.

Книга увлекла её, и когда в соседней комнате затрещал будильник, она улыбнулась от этого звука из домобильного детства, и продолжила читать. Министр шелестел одеялом, ходил по комнате, шумел водой в ванной, потом скрипел дверцами шкафа и шелестел одеждой, это дало Вере достаточно времени на то, чтобы морально подготовиться к серьёзному разговору и не прыгать ему навстречу как собачонка, заранее заявляя, что он может быть худшим человеком в мире, она всё равно будет ему всегда рада.

Когда министр вышел из комнаты, она окинула его взглядом, отмечая, что влезать в костюм он не стал, а надел один из своих чёрных пушистых халатов с кленовыми листьями, вероятно, даже без оружия. Министр остановился в дверях, она молча посмотрела на него пару секунд, потом без улыбки сказала:

— Утречко. Выспались?

— Как давно вы встали? — мрачно спросил он, она иронично указала взглядом на своё одеяло:

— Я ещё не вставала.

— Не делайте вид, что вы меня не поняли.

— Я не сплю с теми, с кем не состою в отношениях.

Эта фраза ей удалась, она мысленно репетировала её, пока он был в ванной. Он ответил ровно и спокойно, как будто тоже готовился:

— Вы состоите.

Вера показала ему безымянный палец, с таким выражением лица, как будто это был средний:

— Видите кольцо на этом пальце?

— Могу надеть какое захотите.

— Нет, не можете. И вы прекрасно об этом знаете, так что хватит врать себе и всему миру, вам давно никто не верит, о вашей ситуации знает весь рынок, там каждая собака уже в курсе, что вы скоро женитесь.

Он мрачно вздохнул, плотнее запахнул халат и сел в кресло. Помолчал, потом предельно серьёзно сказал:

— Вера, Виари ошибается. Старики не способны мыслить за пределами узких рамок своего опыта, они зарылись в своё «раньше было лучше» и думают, что смогут всё вернуть «как раньше», но время вспять не обратится, мир изменился, люди изменились, даже если они каким-то чудом переселят всех цыньянцев обратно в свои рабские условия, они всё равно не будут жить как раньше. Люди уже распробовали карнскую свободу и возможности, они не будут мириться с произволом аристократов, поколение сменилось, дети иммигрантов называют себя цыньянцами и повторяют как попугаи за родителями, что «раньше было лучше», но если их попробовать нагнуть как раньше, они взбунтуются. А у империи не хватит сил опрокинуть такой мощный бунт, особенно после войны, карнские цыньянские аристократы ничего с собой в империю не принесут, кроме непомерной гордыни и раздутых личных нужд, они не защитят и не укрепят империю, у них нет денег, нет армии, нет опыта управления большими территориями, старики постарели, а молодёжь училась теоретически, им гордыню привили, а технических знаний не дали. Вся эта «волна», которая «вернёт цыньянцев на родину», разобьётся о реальные проблемы очень быстро, сразу после войны, когда надо будет восстанавливать страну, а урожай просрали и полстраны калеки. Будет голод, и естественно, будет очередная кровавая резня, которая закончится сменой династии, я этого не допущу. Старики думают, что я не смогу, но я смогу, они ничего обо мне не знают, потому что лучшее оружие — то, о котором никто не знает. Я не собираюсь открывать им все свои карты, я не дурак. Но отдавать свой дом в лапы предателей тоже не собираюсь, просто они пока об этом не знают, пусть думают, что у меня нет выбора, и я рано или поздно сдамся. Но я не сдамся. А вы можете меня поддержать или не поддержать, в первом случае мне будет легче, но во втором — я всё равно выиграю. И тогда они все склонятся и всё одобрят, и я на тебе женюсь, Вера, и мать будет неистово за, потому что у неё не будет выбора.

— Хотите, чтобы я положила свой портрет в ту папку, которую вы уронили вчера в кабинете? Этого не будет.

— Этого и не нужно. Я рассматриваю варианты, потому что обязан их рассмотреть, это ничего не значит.

Вера усмехнулась и промолчала. Опять взяла телефон, стала делать вид, что читает, но краем глаза смотрела на министра Шена, напряжённого и мрачного. Он тихо сказал:

— Вера, я улитка. Дом — мой панцирь. Он может быть старым, драным некрасивым, на нем может быть написано ругательство, он может быть покрыт плесенью, он может треснуть и причинять боль, но это единственное, что меня защищает. Без него я слизняк, каких тысячи, меня раздавят, никто не будет слушать то, что я говорю. Потому что не может править страной, городом и даже захудалой деревней мужчина, который не смог привести к процветанию хотя бы свою семью. Староста хутора — мужчина с самым большим домом. Мэр города — мужчина с самым большим бизнесом в городе, для которого нужны связи, в первую очередь, родственные, у него в каждом предприятии кум, сват, брат, дядя или друг, за которого он выдаст дочь или племянницу. Губернатор провинции — мужчина с родственниками в верхушках всех крупных городов и с друзьями в каждой деревне, обычно он родственник графа. Граф — обычно родственник короля или его приближённых, хотя бы дальний. И у него огромная сеть связей, огромный замок, огромный загородный дом, способный принять огромное количество людей на праздниках, на которых эти связи формируются и поддерживаются. Нет, вы можете со мной поспорить, и будете правы — бывает так, что к власти приходит человек без сильной руки, которая его подняла, крайне редко, обычно в тех случаях, когда прежняя власть забыла о своих обязанностях и проморгала конкурента. Но в этом случае первое, что делает этот человек — покупает дом, настолько большой, насколько позволяет его положение, и женится на девушке из семьи, которая свяжет его со старой властью и подарит его вознесению иллюзию логичности. Но это в Карне, здесь так исторически сложилось, Георг Первый был кузнецом, он мастерил оружие и инструменты, это был его хлеб, благодаря которому он кормил свою большую семью, руками, Георги никогда этого не отрицали. А его брат, предок Рональда, охотился в горах на диких коз, с копьём, как простой смертный, и охотился хорошо, потому что его большая семья не голодала. В Карне нет «недостойной» работы, здесь королю не зазорно подмести в своём кабинете, если он там намусорил, а графу не зазорно заниматься коммерцией. В Империи всё совсем по-другому, там правители — дети богов, они только правят, иногда занимаются искусством, но чаще просто красиво сидят на троне в блестящих костюмах и отдают мудрые распоряжения, а вокруг толпа приближённых, которые эти распоряжение выполняют. Правитель не метёт пол, не думает о нуждах своего тела, он мыслит либо о прекрасном, либо о великом, о глобальных вещах. А его едой, костюмом и крышей над головой занимается его старшая женщина, потому что дети Золотого Дракона взяли в жёны земных созданий, духов, которые связали их с планетой. И эти женщины тоже не метут пол, потому что они потомки священных существ, повелевающих планетой, всеми стихиями — землёй, водой и живыми существами, они не занимаются ерундой всякой, их сверхзадача — обеспечить комфортную жизнь мужу и наследнику, которые относятся к стихии воздуха и вечно парят в облаках. Правитель никогда не голоден, он ест потому, что жена так сказала, а ей виднее, когда, что и сколько должен есть каждый в её доме. Правителю не дует — он живёт в доме, построенном его женой так, как ей комфортно, и если она хочет стены, то пусть будут стены. Правителя одевает жена, камин зажигает жена, и детей от него хочет тоже жена, он сам ничего не хочет, кроме вселенской гармонии земли и космоса. Стихи изобрели для общения с женщинами-потомками духов, потому что оскорблять их слух неизящными словами недопустимо, дети Дракона освоили все земные языки и превратили их в гармонию, исключительно и только ради женщин. Музыкальные инструменты, краски и кисти, вышивка, скульптура, танцы — это всё начинали женщины, а доводили до совершенства мужчины, потому что это было способом взять материал из планеты и подарить ему гармонию космоса, это был способ донести до женщин-духов, что приняв космическую энергию детей Дракона, они изменят свою планету в лучшую сторону, вы сами говорили, красота математически обоснована, дети Дракона нашли формулу и применили её ко всему, до чего смогли дотянуться, только ради женщин. Правители не играют на музыкальных инструментах, не читают стихов и не показывают картины друг другу, это делается только для женщин. Соревнования по музыке, где все участники, зрители и судьи мужчины — это оксюморон, тема для сатирической пьесы, потому что такое выступление может быть только с целью повыделываться перед другими мужчинами своим умением впечатлять женщин, а выпендрёж детям Дракона не свойственен, они и так космос, им не надо никому ничего доказывать, только своим женщинам, только то, что они сделали правильный выбор, и делают его каждый день, оставаясь рядом.