class="p1">— Нет, не пробовал.
— Интересно, а Айрон? Зачем ему в доме печь и столько специй? — Она открывает дверцу шкафа и показывает все запасы.
— Может, он иногда нанимает слугу.
— Я слышала, что нет, он живет один. А ты что, опять не выспался? — Ларрэт смотрит мне в глаза. — Ведь можешь взять отпуск. У тебя, наверное, тоже есть поместьице.
— Нет.
— Здорово же иметь собственный уголок, обставлять его на свой вкус.
— Мне это не нужно.
— А где ты проводишь отпуска? Я помню, ты иногда оставлял Дэма.
— В разных местах, в основном на окраинах, где никого нет. Да и было-то пару раз.
— Я думал, мы позавтракаем в городе, — говорит Айрон из гостиной. — Что это тут у вас горит? — Он заходит на кухню в ночной рубашке.
— Кажется, я сделала что-то не так.
— Для первого раза неплохо. — Он с улыбкой смотрит на испорченный завтрак.
— Я не хотела.
— Да ничего, чувствуй себя как дома. — Чешет затылок, краснея.
— А давно ты здесь живешь?..
— Со времен учебы.
— Но университет же на Западе.
— Мы почти у границы, тут идти недолго. А Восток мне нравится больше. Я знаю здесь каждую песчинку. Кстати, сегодня ты увидишь кое-что потрясающее.
***
К обеду мы уже прошлись по многим примечательным местам и обошли весь рынок. Айрон не умолкал всю дорогу, увлеченно рассказывал обо всем, что знает, а госпожа слушала. Сначала вполуха, то и дело уходила в себя или смотрела по сторонам, а потом Айрон захватил все ее внимание. Постепенно, не сразу, но она ожила и открылась. Этого я и добивался.
Рыночная площадь — удивительное место, где можно встретить людей из самых разных сословий. Вот идут рука об руку две хорошенькие девушки в приличных платьях и смеются невесть чему; повернешь голову налево — там мужчина в оборванной рубахе, с намозоленными ногами и печальным, усталым лицом держит за руку маленького сына, напротив, счастливого и с простенькой игрушкой в свободной руке. Пройдешь еще немного, оглянешься по сторонам — вон двое мужчин обедают и обсуждают сделку, а слева от них сидит сгорбленная старушка и продает безделицу из дома.
Людей много, но большинство не замечают друг друга. Каждый занят своим делом, а если вдруг и слышишь чьи-то голоса, так это продавцы во всеуслышание восхваляют товар или покупатели пытаются сторговаться. В общем-то, и хорошо, что на нас не обращают внимания.
— Ну как тебе? — спрашивает Айрон у нее.
— Это так замечательно! Я аж чувствую себя человеком. Нормальным, обычным человеком, который может спокойно выйти на улицу, увидеть мир, людей… Этого мне не хватало всю жизнь.
— Я чувствовал то же самое, когда впервые тут оказался. До десяти лет меня одного никуда не выпускали, а если отец и брал меня с собой, так держал чуть ли не за шкирку.
— Неудивительно. Он боялся потерять тебя в этой суете.
— Вон, видишь, мальчишки лет пяти закупаются едой, а те вообще сами торгуют. А мне десять было.
— Ты рассказал отцу о нас?
— Нет. Я частенько ухожу без спроса, он не будет меня искать.
— А если ты ему пригодишься?
— Да он скорее сделает что-то сам, чем поручит мне.
— Но тебе же нужно набираться опыта. Тебе же идти по его стопам.
— Неправда.
— По-моему, ты поступаешь нехорошо.
— Ты не представляешь, как я мечтаю о сестре или брате, но отец упрямится и не хочет смотреть ни на одну женщину после моей матери.
— Он до сих пор любит ее?
— Наверное, да. Я ее плохо помню, да и давайте не об этом. Мы почти дошли до того самого места.
С утра я проронил ни слова. Я следую за ними тихим шагом, чтобы они даже не чувствовали моего присутствия. Здесь, в окружении бесчисленных ларьков и лиц, наблюдая за госпожой и Айроном, и чувствую себя обделенным. Я пытаюсь убедить себя, что это моя работа и я должен свыкнуться с мыслью, что отныне всегда буду третьим лишним.
Я оглядываюсь и вижу повсюду людей не одиноких, с семьями, с друзьями, с любимыми. Я чувствую себя безликим, пустым, никчемным. Я родился обычным человеком и должен был прожить обычную жизнь со всеми ее радостями и горестями, но у меня все отняли. Но я злюсь не на мир, а на себя. В момент, когда я мог бы все изменить, я не смог представить себя другим. Наверное, кто-то мне и позавидует, ведь теперь я и вправду многое себе могу позволить, но… может быть, было бы лучше, будь я тем оборванным, уставшим от тягот человеком, который держал за руку своего ребенка.
***
— Сколько?!
— Тысяча двести ступеней, — говорит Айрон. — А что?
— Ты с ума сошел! Я столько не осилю.
— Да ладно тебе, дорогая, это не так много. То, что ты увидишь с вершины, стоит того.
Мы стоим у основания башни. Она настолько высока, что ее можно увидеть из Дворца, но, когда стоишь у основания и смотришь вверх, она кажется бесконечной, а эти тысячи двести ступеней — непосильными. Ее много раз хотели снести с тем предлогом, что ничто не может быть выше дворцовых стен, но оставили. Как-никак обзор с вершины открывается только на противоположную от Дворца сторону — в сторону Адаса. Башня в случае конфликта может стать стратегически важным объектом.
— Там стража, — говорит Ларрэт. — А если они догадаются, кто я, и устроят засаду?
— Эти меня не знают, — Айрон присматривается к ним повнимательнее. — Не догадаются.
— Мне страшно.
— У нас два кинжала на троих. Если что, одолеем. Да, Вен?
— Да, конечно.
— Не сопротивляйся, милая, ты уже согласилась.
— Перестань меня так называть.
— А хочется…
— Это приказ.
— Приказы здесь не работают. Ты сама захотела побыть человеком. — Он берет ее за руку.
Мы легко пробираемся через охрану и залезаем внутрь башни. От основания до вершины пролегает узкая круговая лестница, вмещающая на своей ширине не более одного человека. Через каждые пару шагов пути — окно, но настолько маленькое, что внутри темно, как ночью. Первые сто ступеней мы преодолеваем без труда, затем госпожа начинает задыхаться.
— Мне нужна передышка, — просит она.
— С такими темпами мы только к ночи доберемся. — Айрон все же останавливается. Они по-прежнему держатся за руки.
— Интересно, как там во Дворце. Наверное, меня уже ищут.
— Лар, иногда полезно рвать связи с миром. Ни о чем не думай.
На пути к вершине мы делаем еще несколько остановок, и вот наконец, уставшие до предела, преодолеваем последнюю ступень.
— Я сейчас упаду, — вздыхает госпожа. —