— Не сердитесь. Я вас с папой люблю. Через девять дней вернусь.
— Неблагодарная! — оскорбилась родительница и разразилась пословицей: — На свете все найдешь, кроме отца и матери. А ближе матери друга нет! — Она всхлипнула.
Ручеёк народной мудрости грозил превратиться в поток слёз и смести плотину выдержки.
— Мамочка, дитя хоть и криво, да отцу, матери мило, — зачастила Алиса. — Я знаю, что вы меня любите. Целую вас и отключаю телефон.
Наступили долгожданные «покой и воля», которые через пень колоду продолжались на новом месте.
Глава десятая,
в которой паршивцы натворят дел и — в кусты
Свет фонаря успешно боролся с ночью, пронизывая темноту ярко-белым лучом. Алиса повела в сторону потухшего костра, задержалась на углях, охватила сучковатую корягу, скользнула по влажной траве, и уперлась кружком света в брезентовое крыло палатки. Она обрадовалась, завидев временное пристанище, и автоматически выключила плеер.
На соседней полянке заключительным аккордом простонали гитарные струны. Наступила тишина. По верхушкам сосен пронёсся ветер, умиротворяюще пошелестел листвой берёз и улетел на противоположный берег озера. Алиса почти блаженствовала, но разгулявшаяся Кристина разразилась демоническим хохотом, который подобострастно подхватил дребезжащий Графин.
Откинув полог, Алиса подвесила фонарик так, чтобы он освещал внутреннее убранство палатки, которое, по всей видимости, подверглось нашествию потомственной татаро-монголки. Кочевница Громова, по обычаю, выпотрошила любимый рюкзак, раскидав личные вещи в художественном беспорядке.
Алиса поморщилась, сняла кроссовки и влезла в палатку. Не сетуя, свернула Дашин свитер, куртку и джинсы, выставила за порог пыльные берцы, после чего добралась до своего рюкзака. Она воздала хвалу небесам за то, что подружка не заинтересовалась ее багажом, и вещи остались на прежнем месте. Вооружившись зубной пастой и щеткой, она еще раз сходила на озеро, после чего переоделась в спортивный костюм и занялась вынужденной уборкой. Аккуратно сложенные вещи Громовой возвратились в рюкзак хозяйки.
Справившись с хозяйством, Алиса выключила фонарь. Она залезла в спальный мешок и с удовольствием потянулась. Уютная темнота накрыла её с головой, обволакивала и убаюкивала. На соседней поляне, вероятно, объявили антракт, и она целую минуту радовалась благословенной тишине, пока совсем рядом не раздался отчетливый хруст ветки. Потом еще один.
Алиса села в спальном мешке. Около палатки кто-то ходил!
— Дашуня? — тоненьким голосом позвала она, нащупывая впотьмах электрошокер. Пластмассовой палкой он торчал из кармана рюкзака и выглядел обычным фонариком.
Никто не отозвался, отчего ноги противно задрожали. Темнота в палатке казалась не уютной, а угрожающей. Посидев еще минутку во мраке, Алиса включила фонарь-шокер и полезла наружу. Следующие пять минут она медленно водила лучом по поляне, вглядываясь в каждое подозрительное очертание. Ничего страшного обнаружено не было, но она всё-таки решила установить на поляне контрольное освещение.
— Когда же вы придёте? — бормотала она, включая и устанавливая фонарик Эдика. Луч света, направленный на корягу возле костра, стал чётким ориентиром для отдельных загулявшихся личностей.
Ворочаясь в спальном мешке, Алиса слушала, как у соседей начался очередной виток веселья: у многострадальной гитары лопнула струна, Графин нещадно фальшивил, Громова хохотала. Наушники и плеер решили проблему с нежелательными звуками. Уснула она под скрипичный концерт Брамса, и привиделся ей чудесный сон.
Если у Шуйская наслаждалась чудесным сном, то Громова — всей жизнью. Люди вокруг нее — во, какие суперские! Даша допела бредовый куплет и танцующей походкой отправилась за палатки. Несколькими минутами раньше, подмигнув на прощанье, за палатки удалился искуситель Филимон. Намёк она поняла, о чём просигналила налобным фонариком.
Ноги несли послушное тело, а про порхающую душу-бабочку и говорить нечего. В дебрях соснового бора бабочка нашла свое счастье. Это пьяное счастье полулежало за мотоциклами и потягивало из фляги живительный нектар.
— Сколько тебя ждать?! — возмутился Филимон и потянул Дашу за руку. — Садись, давай.
Она упала рядом с ним в траву и сфокусировала взгляд.
— За тюнинг и аэрографию!
Он чокнулся с картинкой на мотоцикле, сделал хороший глоток и замычал от удовольствия.
— Пятый раз одно и то же, — фыркнула Даша — Напряг у тебя с креативом.
— Двигай тост, — разрешил Филимон.
— Ветра в спину!
— А чо? Нормально. Давай.
Она как раз приложилась губами к фляжке, когда из темноты вынырнул Эдик. Пойманная с поличным, сестрица поперхнулась и глухо закашлялась.
— Может, не стоит пить? — вежливо поинтересовался брат. Склонившись, он постучал преступницу по спине.
Даша вытерла выступившие слёзы. Ткнула фляжкой в грудь Филимонову.
— Ты у нас, оказывается, еще маленькая, — насмешливо протянул тот, поднося флягу к губам. — Под присмотром.
Маленькая раздражённо отмахнулась и поднялась с травы.
— Не проболтайся Алиске, — приказала она Эдику.
— Не проболтаюсь. Да, только запах. Наверняка задаст вопрос, а ты соврёшь. Или правду скажешь? В любом случае, обещание ты нарушила.
— Я же держусь, не курю.
— Давай закурим! — обрадовался Филимонов.
— …она залупится, вещи утром соберёт и уедет. Графин с огромным удовольствием проводит ее до автобуса.
— Сильно пахнет?
— Как от бочки.
— Трындец. Что делать?!
— Окуни башку в озеро, покушай зубной пасты.
Проштрафившаяся топнула ногой и ударила себя по щеке.
— Чо психуешь? — Филимона корчило от смеха. — Подружка сильно правильная? Так мы можем…
Громова опустила голову. Её весёлый напарник заёрзал по траве, прикрывая лицо ладонью.
— Не твое дело, клубень хренов, кого я испугалась. Я титановый болт…
— Балин! — Свет фонаря беспощадно слепил глаза. — Прикрути прожектор. Если надо, для таких случаев у меня есть «Антиполицай».
Он приподнялся и опёрся спиной о колесо мотоцикла, похлопал себя по бокам и достал из джинсового кармана пачку леденцов.
— Гони свой «Антиполицай»! — Громова вырвала упаковку из подающих пальцев, чем слегка обидела спасителя:
— Я здесь при чём? Сама согласилась.
Эдик издал стон разочарования: на подобные фразы у сестрицы выработался условный рефлекс. Будет просто замечательно, если она всего лишь припомнит услужливый титановый болт, а не врежет ему с носка между ног.
Взбешенная Громова толкнула незадачливое счастье обеими руками — он так и прилёг в траву — и проорала на весь лес:
— Во-от! Натворите дел, паршивцы, и в кусты!
— Каких дел?! — испугался паршивец.
— Таких! — прорычала фурия и обернулась к брату. — Пошли к озеру. Макнешь меня.
Обиженный Филимон еще некоторое время лежал возле мотоцикла в одиночестве. Потом поднялся с травы, хлебнул из фляги, пробормотал нечто обидное про всех контуженных баб и, слегка покачиваясь, отправился в лес.
Поляна медленно погружалась в полумрак: огонь уже не был высоким и оранжевым. Насупленная Кристина сидела с гитарой в руках возле догорающего костра. Она неумело терзала струны, извлекая тоскливое «дзын-нь». Графин страдальчески держался за щёку, мечтая об окончании банкета. Данила с полотенцем в руках вернулся от озера, присел на стульчик и подбросил в огонь хвороста. Казалось, он не замечал экспериментов с расстроенной гитарой.
— С утра искупаемся, — повернулась к нему Кристина. — Потом можно устроить покатушки на мотоциклах.
— Без меня, — мотнул головой Данила. — Ребята просили дорогу показать.
— Куда это? — ревниво откликнулся Графин.
— В одно бывшее село сходим.
Следующие два вопроса прозвучали одновременно:
— Чего меня не попросили?
— С ними? — Кристина изменилась в лице, потом перевела взгляд на кусты, которые разделяли две полянки, и сильно дёрнула за струну, извлекая пронзительно-высокий звук. — Это неправильно! Ты — наш проводник.