воздушный поцелуй какому-то счастливчику. Каждый мужчина, сидящий в том самом зрительном зале, мог поклясться, что этот поцелуй предназначался только ему! Они невольно ерзали в своих креслах, плотоядно рычали, стискивали зубы: «Ах-х, какая женщина! Мм-м-м!..» В этот момент не одна чья-то жена посылала Валентине под купол мысленные проклятия…
Я в тот раз вслед за Валентиной сделал свои два бланжа. Пришел на мостик и в точности повторил все ее жесты. Исполнил это так по-женски и так точно, что зал взорвался аплодисментами и хохотом. Не забыл я и о воздушном поцелуе, который послал на галерку. Конкретно твоему отцу. Знал, что делаю!.. Как минимум, половина цирка туда обернулась. Все обалдели, увидев, кто там стоит. У доброй половины зрителей явно возникло предположение… На это и рассчитывал. Я по Пашкиным улыбающимся губам прочитал, как он оценил мою хохму: «Придурок!..»
Он тут же рванул с галерки за кулисы «благодарить» меня…
Ладно, все это лирика. Так уж и быть, расскажу немного о себе. Может, пригодится, как не стоит жить…
…На нас с Валентиной Главк тогда подал документы в Министерство культуры о присвоении звания заслуженных артистов. Давно пора. Столько лет в воздухе. Столько призов за плечами. Короче, дело почти решенное. Валька ходит спокойная, равнодушная. Ей это как-то… Любые побрякушки хоть моральные, хоть материальные ей всегда были до фонаря – баба самодостаточная до коренных зубов. У меня же зуд! Родители дожили – сын-то каков! Всю жизнь маялись вопросом – с какого перепоя в их семью цирк затесался? Как объяснишь, с какого? Кисти, мольберты, холсты, персональные выставки, каталоги – понятно. Ноты, клавиры, партитуры-политуры – тоже. Манежи, конюшни, полеты-залеты – это было выше их понимания. Но я уже им столько раз доказывал, что моя жизнь прекрасна и удивительна! Вот еще будет аргумент. Их устроители выставок, организаторы концертов, администраторы, критики-искусствоведы – мне фигу. Их персональные мнения почти всегда зависят от количества устроенных в их честь банкетов, лизаний блюд, и не только. Я от этого свободен! И счастлив! Особенно, когда поднимаюсь наверх, туда, на мостик, над сеткой. Здесь все зависит только от меня. Хотя бы на эти мгновения…
Хожу, делюсь со всеми предстоящей радостью направо-налево. Язык развязался. Душонка тщеславная ликует!..
Тут неожиданно пасквильная статеечка подоспела. Да еще в центральной прессе. Тогда на это серьезно обращали внимание. В ней о том, как артисты советского цирка привозят из-за рубежа, в частности из Японии, дорогую аппаратуру, автомашины и здесь по спекулятивным ценам толкают. В статье наши фамилии и имена еще нескольких артистов. Написано так, что в тридцать седьмом расстреляли бы на месте! В статье мы покушаемся на экономическое благосостояние Родины. Мы – аморальные типы, фарцовщики-спекулянты. Разложенцы! Позор советского искусства! Ату их!..
Нас в Главк. «Было?» «В общем-то, было, но совсем не так, как описано…»
Нас вышвыривают из списков на звание. Меня – за конкретные преступные деяния. Валентину – как руководителя номера, ответственного за все. Недоглядевшего, недовоспитавшего своих партнеров. Меры приняты! Отчет летит в вышестоящие органы. На полгода нас убирают из всех поездок, которых и так не предполагалось. Смешно! Хитрованы! Следующий контракт уже подписан на Австралию. Он через семь месяцев. Кто его будет нарушать?..
Все считали, что нам повезло. Ну, в общем-то, да. По тем временам так оно и было. Других сделали бы невыездными до конца дней. Нас попробуй! Мы – валюта, экономическое благосостояние той самой страны, которая берет с зарубежных импресарио бешеные деньги, а нам платит суточные.
Валентина ходит, улыбается, спокойная как удав. Она никогда за шмотки-цацки не держалась. Душа широкая, добрая, ничего не могу сказать. Вечно все раздаривала. Я же стираю зубную эмаль от злости. Мы там по три представления в день, до обмороков от усталости и голодухи, на лапше и консервах, концентратах и кашах, чтобы хоть что-то привезти. Здесь – статья о нашем непатриотическом сволочизме! Мы из-под Одессы, с Ильичевска, с таможни гоним машины, отбиваясь от бандитов и на каждом блокпосту давая взятки гаишникам, до этого заплатив все положенные налоги и пошлины. Тут – позор на всю страну! Рвачи-спекулянты! Можно подумать, мы всё это не заработали своими горбами, а украли!
Самое главное, не мог понять, откуда такая осведомленность у автора этой нашумевшей статейки? Фамилия его мне абсолютно ничего не говорила – Михайлов…
– В ту пору был у меня друг. Настоящий. Мы с ним с детства не разлей вода. Вместе в одну школу ходили, за одной партой сидели. Он теперь известный журналист. Сейчас, поговаривают, то и дело на экране мелькает, вещает о великих, которых он когда-то фотографировал. Тогда был простым фотокором «Известий». Работал и в других изданиях, пока имя не заработал. Журналист хороший, ничего не скажешь. Смазливый был такой, бойкий, чернявенький, с усиками. Бабы на него виноградными гроздьями вешались. А вот человек оказал ся… – Художник отвернулся к окну, посмотрел поверх деревьев в небо, сбивая горловой спазм. Несколько раз глубоко вздохнул, словно обеззвучил затаенные рыдания.
Зашел я, как-то тут, к одному. У него телек включен. Смотрю, сидит мой друг детства, неторопливо вещает с экрана, усы поправляет. Такой же щеголь, пижон, только совсем седой. И летом, и зимой кутается в красный шарф, словно ему все время зябко. Это он, наверное, так свою душу прикрывает, чтобы случайно не рассмотрели. Чтобы не увидели, что она у него отнюдь не белая и пушистая. Красное ему всегда шло…
Знаешь, дорогой мой Жара-два, если не хочешь, чтобы тебе однажды тоже стало холодно, очень холодно, до обморожения, заклинаю тебя, не совершай подлостей! И, главное, береги свое пространство, охраняй его! Не подпускай никого ближе расстояния вытянутой руки. Кто бы он ни был, хоть брат родной. Чтобы не получилось, как у меня…
– …У нее глаза были, как у совы. Такие же огромные. Желто-золотистые, с какой-то медно-янтарной подпалинкой. Короче – рыжие глаза…
– A-а! Я понял! – Пашка вскинулся. – Вот откуда на картине сова с зонтиком под рыжим листопадом!
– Не перебивай, дешифратор. Ты так скоро все тайны моих картин познаешь.
Пашка в прощении сложил руки.
– Совулю, то есть, Олю я встретил, когда мы в Москве работали. Была у меня одна традиция – любил я за пару часов до представления пройтись по парку Цветного бульвара. Так, для настроения, туда-сюда. Она сидела на скамейке лицом к цирку и плакала – какие-то неприятности. Мимо проходят «москвичи и гости столицы», всем по фигу. Ну, сидит девчонка, согнувшись, платочком слезы утирает,