глазком заглянуть в то самое прошлое. Хоть краешком глаза «увидеть» в этом прошлом себя. Через отца…
– Дядь Жень! А вы могли бы мне еще что-нибудь рассказать об отце?
Пауза затянулась. Мхатовцы за это время успели переумирать от зависти и снова родиться, а ответа все не было. Разве свою жизнь опишешь в двух словах? И как рассказать о чужой жизни, если в собственной столько белых пятен и скелетов в шкафу…
– Мы с твоим отцом приятельствовали. Сначала даже и этого не было. Что у нас общего? Он пацан, мне за двадцать. Тогда это казалось существенным. Он служащий. Я артист. Молодой, да ранний – прима! Но вот это, как раз, для меня особенно существенным и не было, но тем не менее. Валентина на него сразу глаз положила. Вдруг. Именно это меня тогда царапнуло. Я на нее поглядывал, прицеливался. Она хоть и молоденькая, ровесница твоему отцу, но не по годам взрослая, привлекательная. За ней тогда весь «Союзгосцирк» ухлестывал. У всех слюни текли. Вокруг нее такие кадры крутились – цирковое дворянское гнездо! А тут какая-та дворняжка несовершеннолетняя из Воронежа без роду и племени. Да еще служащий!.. Захарыч за него горой стоял. Виктор Петрович, отец Валентины, тоже когда-то начинал служащим по уходу за животными. То ли вместе с Захарычем в одном номере, то ли в другом. Виктор Петрович в старике души не чаял. Были как родственники. Тут не попрешь. Пашка за компанию тоже попал в эту семью в «свояки»…
Бывший полетчик вспомнил их первую встречу. Он тогда даже не догадывался, что пройдет всего-то ничего, и они станут друзьями.
Бывает, проходит много лет, но человек помнит запахи, цвета, конкретную музыку, отдельные слова. Женька же помнил, как билось сердце человека, которого уже давно нет. Остался звук. В ладони…
…Валентина в который раз медленно взбиралась по веревочной лестнице к куполу цирка, устало перебирая руками. Партнеры сочувствующе молчали. Отец, Виктор Петрович, недовольно сопя, качался, сидя на ловиторке. Даже яркие прожекторы репетиционного света как-то съежились, чуть потускнели, виновато бросая свои лучики на хромированные детали аппаратов воздушного полета. Страхующая сетка еще покачивалась после очередного падения Валентины. Сегодня репетиция явно «не клеилась»…
– Послушай, дочка! Рано раскрываешься. Немного выжди и докрути. Не хватает совсем чуть-чуть, чтобы тебя взять. «Яму» не забывай. Двойное – это двойное!
Его делали единицы среди баб!..Я хотел сказать… – Отец неловко замялся, как бы извиняясь за «баб», но, не найдя подходящих слов и сравнений, продолжил:
– Ладно, давай еще разок. Соберись!..
Отец откинулся в ловиторке и начал раскачиваться лицом вниз. Набрав нужную амплитуду, он привычно хлопнул в ладоши, оставив облако сбитой магнезии, и коротко скомандовал: «Ап!»
Валентина оттолкнулась от помоста, мощно качнулась на трапеции, ударив вытянутыми носками купольное пространство, подобралась в уголок и тугим мячиком закрутилась в воздухе. Лишь кончиками пальцев левой руки она прошлась по цепким кистям своего отца – одного из лучших ловиторов, и, беспорядочно кувыркаясь, полетела в откос. Страховочная сетка, даже через трико, больно обожгла спину, приняв Валентину в свои объятия.
– Мимо! – тихо выдохнул Пашка, наблюдавший за репетицией.
Виктор Петрович, хмурясь, постепенно останавливал качающуюся ловиторку, разматывал бинты, предохраняющие кисти. Тем самым как бы говоря: на сегодня – всё!..
Валентина, обняв колени, сидела на покачивающейся сетке, словно в гигантском гамаке, и кусала губы от досады и боли. Дула на свои ладони, которые горели огнем от натертых и сорванных мозолей. Сдерживаемые слезы разочарования душили ее. Она потихоньку злилась – давно задуманный трюк пока оставался несбыточной мечтой. Сегодня у одного из «Ангелов» погода была явно «не летной». Партнеры по номеру успокаивали расстроенную девушку.
Помнится, он тогда сказал Валентине:
– Тише едешь – дальше будешь…
– Дольше будешь! – делая акцент на первом слове, Валентина резко прервала его. – Так что мне эта поговорка, Женечка, не подходит!
Валентина сошла с сетки на манеж и подняла голову к мостику. – Понял?
Тот, словно сдаваясь, поднял руки вверх.
– Всё! Умолкаю навеки! – он приставил указательный палец к виску. – Быджщь!.. – громко озвучил «выстрел». Театрально изобразив смерть героя, полетел с верхотуры подвесного моста в сетку и там, покачиваясь, замер.
– Ладно, «самоубийца», прощен, воскресай. – Отец Валентины скупо улыбнулся. – Сетку освободи, я схожу.
Руководитель полета, крепкий мужчина средних лет, отпустил ловиторку и, раскинув руки, спиной тоже приземлился на сетку.
Валентина только сейчас заметила Пашку, все это время стоящего в боковом проходе цирка. В ее оживших глазах заиграли лучики прожекторов и какие-то явно хитроватые, потаенные мысли.
– Иди сюда! – позвала она его. – Хочешь полетать?
Пашка Жарких нерешительно пожал плечами. Особого желания «летать» у него не было.
– Не трусь! Это легче, чем на канате у Абакаровых. Я же видела, как ты у них пробовал себя в роли канатоходца. – Валентина белозубо и по-лисьи хитро улыбнулась, – Тут совсем просто! Ну, что, разрешим ему полетать? А, папа?
– Хм, ну-ну… – Двусмысленно хмыкнув, согласился папа. Легкость этих жанров он испытал на своей шкуре.
– Я и не трушу! – пожал плечами Пашка.
– Виктор Петрович! – подал голос недавний «самоубийца» Женька. – Пусть попробует, я подстрахую.
Женька лихо по веревочной лестнице снова забрался на помост, с которого он только что падал в сетку. Махнул Пашке рукой.
– Давай ко мне, тут весело!..
…Молодые ребята, воздушные гимнасты, с улыбкой смотрели на юного парня, служащего по уходу за лошадьми из номера джигитов «Казбек», который так легкомысленно согласился познать вкус «свободного парения».
– Лонжу не забудь надеть, Икар! – Отец Вали, сам любитель розыгрышей, держал в руках стропы страховки. Пашка затянул на поясе широкий кожаный ремень, от которого отходили страхующие веревки.
– Давай к Женьке на мостик. Трапецию он подаст…
Валентина, с интересом и нескрываемым удивлением, провожала глазами неуклюже карабкающегося по веревочной лестнице новичка. Тот, часто срываясь, не попадая в узкие, то и дело ускользающие из-под ног перекладинки-ступеньки, медленно двигался к площадке подвесного моста. Виктор Петрович, вовремя успевал подтянуть лонжу, лестница вновь оказывалась в объятиях Пашки. Ободренный его голосом, шаг за шагом, он двигался к цели.
Женька на мостике комментировал происходящее:
– Внимание, внимание! Говорит и показывает Москва! До выхода человека в открытый космос остается несколько минут…
Начинающий воздушный гимнаст, поднявшись метра на три от сетки, глянул вниз и на секунду замер, переводя дух.
– Еще немного! Давай! Шайбу! Шайбу! – резвился Женька.
Рубашка на Пашке взмокла, местами вылезла из брюк. Пот заливал глаза, мешая взбираться. Вот, наконец, и мостик. Он оказался узкой полоской из хромированного металла и потертого оргстекла. Пашка навалился на него грудью, цепляясь за тонкие нити