Читать интересную книгу Бортовой журнал 2 - Александр Покровский

И только во время, отведенное распорядком дня, – с ним на плац.

Мороз под тридцать, ветер, а ты его в казарме одеваешь потеплее, проверяешь наличие теплых носков и кальсон, и на плац – а все в казарме смотрят на все это дело в окошко.

И сорок пять минут. Никаких поблажек ни себе, ни ему. Ножку на весу я держать умею и носок тянуть умею. Так что кто кого передержит – это даже не вопрос. Через десять минут он ходил вместе со мной по плацу только строевым. Он потом еще сутки вскакивал и принимал стойку «смирно», если я входил в кубрик. Причем он делал это рефлекторно.

А какое впечатление производила на испытуемого фраза: «Товарищ матрос!» – у него сразу спина выпрямлялась.

В наше время считалось, что если ты посадил человека на гауптвахту, то грош тебе цена, поскольку ты с ним не справился. А если не справился с ним с помощью только одного устава, то какой же ты, к чертовой матери, командир?

Все зависит от командира. Абсолютно все.

А теперь какие у нас командиры? Получил письмо от одного своего товарища. Он переслал мне письмо своего друга. Тот служил на тех же лодках, что и я в Гаджиево.

Вот выдержки: «На столетие подводного флота познакомился с нашим выпускником 2000 года. Послушал его с ужасом. Не наш человек по психологии! Как же надо так опустить тех, кто должен сидеть в прочном корпусе? Вот смотри, когда они учились в системе, то всячески скрывали свою принадлежность к подплаву, придумывали версии, что они секретные сотрудники ФСБ, потому что если девки узнавали, что они подводники, то даже бомжихи-лимичитцы убегали. Еще: они мусор выкидывали из казармы на улицу. Я сказал, что нормальные офицеры, будучи курсантами, мусор из окон гальюнов на улицу не выбрасывают, на что получил ответ, что это минеры и штурмана выбрасывали мусор на улицу, а «приличные» ракетчики только во внутренние дворы…

Предыстория такова – я зашел в гальюн, а там не только стекол, но и рам нет. Я спросил, почему это у них так, на что мне ответили, что курсантам лень выносить мусор, они сначала открывали окна, затем выбили стекла, когда окна забили, а потом вырвали рамы, когда окна забили досками…

Во время службы этот выпускник ни разу (за 4 года на Камчатке) не получал РБ (рабочее платье) и тапочки (покупал в магазине), 5 дней (за 4 года в линейном (!!!) экипаже) был в море, а что такое морской паек – слышал по рассказам, из мяса только тушенка, да и та просроченная. И главное: командир БЧ-2 прилюдно бил морду СПК (старпому) за то, что тот поставил его в новогодний наряд. Вот такие у нас командиры БЧ-2! А во время ссоры этого выпускника образца 2000 года с коллегами два старлея его держали, а третий прижигал ему рожу окурками…

Там еще были разные истории, но от ужаса я их тут же забыл…

Такую «офицерскую» службу я себе не представляю…

Это, блядь, пиздец, приехали!..»

* * *

«Если же, вы, дорогая Эмили, запасетесь терпением и снисходительностью на мой счет, то я расскажу вам, каково это кататься на коньках против ветра во Фландрии. Нет, нет, нет! Я не родился в этой шелудивой, злосчастной стране. Я родился в другой стране, почти столь же злосчастной и шелудивой. Но я уверен, что катание на коньках против ветра имеет во всяком месте общие, незабываемые черты. Почему же я подумал о Фландрии? Хороший вопрос! Я подумал о ней, потому что некие классики именно там и подхватывали скарлатину уже в зрелом возрасте.

Так вот, о коньках. Стоя на этом сложном для ходьбы инструменте, вы хотите сохранить равновесие и в это мгновение, совершенно непроизвольно, открываете свой рот. И что же? Он надувается случившимся порывом ветра. После этого вы уже не занимаетесь сохранением равновесия, вы увлечены только тем, что всеми силами пытаетесь освободиться от такого количества попавшего в вас воздуха. Каков же результат? Результат всегда таков: ноги ваши взлетают выше головы, а тем, к чему они почти у всех нас крепятся, вы с неистовой мощью впечатываетесь в оледенелую твердь. И что же ветер, успевший до этого наполнить воздушными массами ваше существо? Он стихает чудеснейшим образом, а лишний дух покидает ваш рот и грудь.

Через естественные дырочки.

Не кажется ли вам, что я злоупотребил вашим терпением, и все, что здесь сказано, величайшая чушь? Но сознайтесь, что читать это вам было весело.

Засим остаюсь, всегда ваш,

Сомерсет Моэм»

* * *

Умерла Ольга Ивановна Глебова. Вдова моего начальника училища – Глебова Евгения Павловича. Маленькая такая старушечка. Близкие ее называли Бубенчиком.

Она была трогательна и строга. Ей понравилось то, что я написал о Евгении Павловиче в «Системе». Их дочь, Наталья, нашла меня через кучу приятелей, и мы перезнакомились, подружились. Ольга Ивановна говорила, что она знает наизусть пятую главу этого сочинения. На той встрече она сильно волновалась, и голос ее немного дрожал. Она все говорила про Глебова и говорила. Что-то не очень значительное, из чего потом составляется жизнь.

Она его очень любила, своего Глебова, очень гордилась им, а сама всегда была на вторых ролях, никому не перечила.

На поминки пригласили близких, друзей, соседей, садовников, врачей. Все хорошо говорили.

Теперь они будут лежать вместе. В одной могиле. Огромный Глебов и его маленькая жена.

* * *

Мы их можем только любить. И больше ничего. Даже если кирпичи с неба падают, на манер дождя. Вот они падают на твоих глазах, а ты что бы ни говорил – все мимо ушей. Думаю, у Бога с человеком такие же проблемы. То есть родители, все абсолютно, немножко боги. Они могут только наблюдать и любить. И хорошо, если их в ответ тоже полюбят.

* * *

Гантман Александр Иосифович (наш большой книготорговец) рассказал мне анекдот. На корабле в открытом море капитан встречает незнакомого человека и спрашивает у него: «Вы боцман или лоцман?» – «Я – Коцман!» – отвечает тот.

Я рассказал анекдот Нате. Она смеялась, и на следующий день она рассказала его в своем отделе, но там никто даже не улыбнулся.

«Что-то с этим анекдотом не так, – говорила мне она потом, – мне он показался смешным, а наши – даже не улыбнулись!»

Потом она рассказала его мне: капитан спрашивает у незнакомца в море: «Вы лоцман или боцман?» – «Я – Гантман!» – отвечает тот.

После этого я позвонил Александру Иосифовичу и рассказал ему его анекдот еще раз.

* * *

Вчера участвовал в сцене. У нас на улице Большой Зелениной множество всяких дорожных знаков, и все время появляются новые. В основном – против автомобилистов. Есть один очень подлый знак: «Остановка запрещена, эвакуатор». Он висит рядом с автобусной остановкой, и его не видно подъезжающим – он повернут в другую сторону; и вроде как он для тех, кто едет навстречу, а тот, что для этой стороны, – он на перекрестке установлен, но там он висит так, что переезжающие его тоже не замечают, потому что перекресток очень сложный и всем хочется его побыстрее миновать, так что на знаки смотреть некогда.

Вот эвакуаторы и собирают каждый день знатный урожай.

Об этих подлых знаках знают только местные – так что случайно остановившиеся попадаются.

Вчера идем с Натой, а эвакуатор забирает черную «Тойоту», и рядом мечется молодая женщина вся в слезах и умоляет не забирать ее машину, потому что у нее ребенок болеет, и она остановилась, только чтоб зайти в аптеку. Зрелище поганое – женщина плачет, руки у нее дрожат, она уже лишена всяких признаков человеческого достоинства.

Мы, конечно, остановились, и я сказал милиционеру, что он не имеет права забирать машину в присутствии владельца – это противозаконно. Он может только выписать счет за неправильную парковку. Все остальное – нарушение закона. Я еще много чего сказал о Конституции, о праве на частную собственность и о том, что милиция должна защищать граждан, а не ненавидеть их за то, что они ездят на дорогих иномарках.

А милиционер сказал, что я мешаю ему выполнять его долг, и он сейчас заберет меня в отделение. А я сказал ему, что он сейчас выполняет не долг перед народом, а нарушает закон, и я ему об этом говорю. Кроме того, он провоцирует меня на вмешательство, угрожает мне и тем самым превышает свои служебные полномочия.

В общем, они отпустили девушку, она никак не могла вставить ключ в машину, Ната дала ей валидол.

Я потом ночью плохо спал.

* * *

У Сашки одиннадцать хвостов. Они еще с первого курса тянутся. Я когда узнал, у меня просто руки опустились. Как же так? Я столько старался, а оно все время идет прахом. Что они за люди? Глаза не горят, жить отдельно не могут и не взрослеют, хоть ты тресни.

Не будет учиться – попадет в армию. А это не та армия, что мы когда-то все служили, это жертвенник. Там каждый день осуществляются жертвоприношения. Кровь пускают.

И вот его туда? Таким неприспособленным?

Мой опыт не нужен, своего получать не хотят. А вокруг – садок с крокодилами.

Мне было очень плохо. Я сидел, и такая тяжесть вдруг навалилась со всех сторон – руки не поднять. О Господи! Может, это мне испытание такое, а? Может, я должен что-то в этой жизни понять? А что я должен понять, а, Господи? Хоть бы намек какой, маленький!