Председатель. — Так что, вы считаете, что первоисточником слухов о вас, как о стороннике немецкого влияния при русском дворе, является среда русских князей, с которыми у вас были личные счеты по службе, не во дворце, а в строю?
Воейков. — Безусловно. Тоже и Николай Николаевич был против меня. Государь ко мне очень хорошо относился, а у него была зависть. Всякая поездка должна быть при моем участии, а когда была эта неудачная поездка государя в Галицию, ее устроили скрытно; я, когда узнал, возмутился, сказал Николаю Николаевичу, что совершенно не время ездить; после этого он совершенно перестал со мной разговаривать.
Председатель. — Отчего вы находили эту поездку неудачной?
Воейков. — По ходу военных событий. Все это завоевание Червонной Руси было, на мой взгляд, абсурдом с точки зрения политической; можно только тогда объявлять о завоевании, когда укрепишься, а когда всего три корпуса…
Председатель. — Какие назначения на посты министров в последнее время прошли при участии бывшей императрицы?
Воейков. — Об этом я затрудняюсь вам доложить, в этих разговорах я не участвовал.
Председатель. — Например, вы знаете назначение кн. Голицына?
Воейков. — Кн. Голицын, насколько мне кажется, рекомендован Протопоповым. Протопопов, одно время, приезжал почти через день в Царское Село и пользовался громадным влиянием; он приезжал в какой-то лазарет, к какой-то сестре милосердия, в которую был влюблен; бывал он во дворце или нет, этот вопрос был не всегда ясен.
Олышев. — Чем объясняется такое влияние Протопопова на царскую семью? Нечто вроде Распутина второго издания?
Воейков. — Он заменил Распутина.
Председатель. — Какими качествами он мог заменить Распутина?
Воейков. — На меня он не производил, а на других производил впечатление умного и знающего человека. Я предупреждал, что это — человек, которому доверяться вполне нельзя; а причина у меня была следующая: когда мы приехали после убийства Распутина, он рассказал мне о самом факте, что было найдено, и обещал после расследования сообщить всю обстановку. Затем я узнал, что доклад состоялся, но мне он этого доклада не показал, я и до сих пор не знаю всего, что было при этом.
Председатель. — Вы говорите, что Протопопов казался в Царском Селе умным и знающим человеком. Но ведь Распутин, которого он заменил, имел влияние не потому, что он умный и знающий человек. Значит, если говорить о замене, то какими-то другими свойствами своей личности Протопопов заменил Распутина?
Воейков. — Это я не могу сказать, какая была психология в этом деле.
Председатель. — Был убит такой близкий, страшно ценимый, человек в царской семье, как Распутин; министром внутренних дел в этот момент был Протопопов, который должен был охранять особу этого человека; чем вы объясните, что Протопопов не только сумел удержаться, но сумел даже увеличить свое влияние и стать на место убитого Распутина?
Воейков. — Я затрудняюсь на это ответить.
Председатель. — Не вели ли вы с Протопоповым переговоров о политических событиях?
Воейков. — Насчет политических событий почти никаких переговоров не было. Он говорил относительно других вопросов, например, относительно великого князя Николая Михайловича; затем, относительно своего негласного товарища по полиции — Курлова. Я возражал ему, он говорил, что теперь заболел, что он больше не будет, а между тем оставался. Переписки с Протопоповым по внутреннему управлению не было.
Председатель. — Вам никогда не приходилось совещаться с ним по поводу созыва или роспуска государственной думы?
Воейков. — Был раз разговор о роспуске думы, я высказался категорически, что безусловно думу распускать не следует, а он говорил, что ее нужно распустить. Это было 20 февраля вечером.
Председатель. — Каково было отношение Протопопова к самому факту существования думы?
Воейков. — Фактически — у меня было впечатление, что он относился к ней с боязнью.
Председатель. — Нет, находил ли он нужным существование думы или он находил его совершенно излишним?
Воейков. — Он находил в последнее время, что ее следует закрыть.
Председатель. — А знаете вы, что в последнее время Протопопов стал переходить на точку зрения тех кругов, которые считали существование думы, как законодательного учреждения, излишним?
Воейков. — Этого я совершенно не знаю.
Председатель. — Сами вы считали, что дума должна существовать, или вы предпочли бы, чтобы она перестала существовать.
Воейков. — Наоборот, я был одним из виновников того, что его императорское величество по отношению к думе проявил большой интерес; его посещению думы я очень содействовал.
Председатель. — Вернемся к последним событиям. Каково было отношение бывшего императора к событиям, которые привели к падению старого режима?
Воейков. — В этом вопросе я, к сожалению, был немножко в стороне; все телеграммы, которые поступали в Ставку в последние дни нашего пребывания там, докладывал Алексеев, и мне о них ни слова не говорил.
Председатель. — А вы не знаете, все ли телеграммы он докладывал бывшему императору?
Воейков. — Не знаю. Государь сказал мне: «У меня был Алексеев и докладывал мне телеграмму Родзянко». Этот разговор происходил в понедельник вечером. А накануне вечером был назначен отъезд на вторник. Перед самым отъездом, 27 февраля, меня вызвал по телеграфу из Царского Села гр. Бенкендорф и просил спросить его величество, не желает ли его величество, чтобы ее величество с детьми выехали навстречу? Я доложил, государь сказал — ни под каким видом, передать Бенкендорфу, что он сам приедет в Царское. Мне он сказал, что получил очень тревожные сведения от Родзянко, что ему докладывал Алексеев. Когда мы приехали на станцию Малая Вишера, и я узнал, что путь на Тосно занят, я пошел ночью к государю и доложил ему. Он приказал повернуть и ехать к ближайшему юзу; мы через Дно проехали на Псков, где был ближайший юз. На ст. Дно, в 6 часов вечера, государь получил телеграмму от Родзянко, который пишет, что не приедет. Родзянко было отвечено, что его будут ждать в Пскове; а в Пскове, первого числа, я получил телеграмму от Бубликова, что Родзянко не будет. Тогда государь составил телеграмму Родзянко и приказал отправить по юзу. Это была довольно длинная телеграмма, смысл ее был тот, что он желает дать ответственное министерство, одним словом, пойти навстречу всем желаниям общества. Он сказал: «Покажите ее Рузскому»; я пошел к Рузскому с телеграммой и просил передать по юзу Родзянко. Он говорит: «Вы не можете передать, я сам передам». Я доложил государю, государь сказал: «Ну так отдайте ему». Я отдал. Была она отправлена или нет, это — дело Рузского. Все дальнейшие переговоры с Петроградом и Ставкой велись непосредственно через него. Второго числа, в три часа дня, государь сказал мне и еще некоторым (нас было несколько человек), что решил отречься от престола, вследствие телеграммы, которую докладывал Рузский. Первую телеграмму он получил от великого князя Николая Николаевича, который «коленопреклонно» просил его отречься от престола. Он сказал, что получил 7 телеграмм и решил отречься.
Председатель. — Вы несколько забежали вперед. Мне хотелось бы, чтобы вы выяснили, где в Ставке хранились доклады, которые возили туда министры из Петрограда?
Воейков. — Фельдъегерь доставлял камердинеру его величества, который клал на стол. Государь занимался, затем запечатывал в конверт и отдавал камердинеру, который передавал в военно-походную канцелярию. Когда он бывал в Могилеве и в Царском, доклады хранились или в военно-походной канцелярии или у него.
Председатель. — Кто заведывал бумагами, которые хранились в кабинете?
Воейков. — Камердинер.
Председатель. — Личного секретаря у бывшего императора не было?
Воейков. — Не было никого. Я до всех этих бумаг и докладов никакого касательства не имел.
Председатель. — Было у бывшего императора или у кого-нибудь из его приближенных предположение перенести Ставку в Царское Село?
Воейков. — Этого я не слыхал. Было предположение перенести Ставку из Могилева в Калугу.
Председатель. — Чем объясняется, что императрица, которой руководил Распутин, влияла на царя? Почему царь не влиял на нее, чтобы устранить влияние Распутина?
Воейков. — По свойству его характера. По-моему, у нее был характер сильнее, чем у него. Он имел на нее меньше влияния, чем она.