Председатель. — Так что, по вашему мнению, Распутин действовал на императора не непосредственно, а через царицу?
Воейков. — Да. Ввел его великий князь Николай Николаевич. Анастасия Николаевна, до свадьбы, была подругой государыни императрицы. Анастасия Николаевна и Милица Николаевна устроили въезд Распутина во дворец. Они жили в Сергиеве, близко от Петрограда, он к ним ездил; это еще не все, там были еще разные темные личности, всякая публика проходила через Николая Николаевича.
Председатель. — Зачем же было Николаю Николаевичу в царскую семью допускать таких лиц?
Воейков. — Он делал это, чтобы пользоваться влиянием, или — по непониманию; его заставляли делать Анастасия Николаевна и Милица Николаевна. Когда Николай Николаевич ввел Распутина во дворец, в год своей свадьбы, случилось самое большое несчастие, наследник заболел, Распутин сотворил молитву, и наследник поправился; это и было началом влияния Распутина.
Председатель. — Вы, как близко стоявший, можете выяснить весь ход политической игры, влияние Распутина, отношение бывшей императрицы к нему и к действовавшим через него лицам.
Воейков. — Распутин всегда производил на них впечатление старца богомольного, они видели в нем единственного человека в России, им преданного; он проводил свои идеи и рекомендовал своих лиц.
Председатель. — Каковы же были формы общения этого проходимца с бывшей императрицей и с Вырубовой?
Воейков. — Они совершенно искренно, я в этом убежден, верили в его святость, относились к нему, как к православному — ведь это рекомендация Питирима и Варнавы; они действительно верили, что этот человек им предан.
Председатель. — Как вы лично относились к Распутину?
Воейков. — Никак. Он порывался ко мне, я раз имел случай его встретить, видел его пять минут у Вырубовой. Я случайно зашел днем, и мне было неудобно сразу уйти. Я на него посмотрел, вижу — простой человек, который все время держит себя невоспитанно; я посидел пять минут и ушел. Второй раз я видел его в коридоре, в больнице. Третий раз — после крушения поезда с Вырубовой; я вошел к ней в дом в одно время с ним. Я взял фуражку и вышел. Всего три раза в жизни я видел Распутина. Чтобы позировать, что он со мной в хороших отношениях, он иногда писал мне записки с крестиком: «Дорогой мой…» и т. д.
Председатель. — Там был крестик с буквами Х. В. — Христос воскресе?
Воейков. — Затем, он присылал ко мне просителей, я ни одного просителя не принял; только двух девочек Полятус, меня просили заплатить за них в гимназию; ну я заплатил.
Председатем. — Скажите, что же делал Распутин у царицы или у Вырубовой, в присутствии царицы?
Воейков. — Я ни разу там не был. Всегда отклонял всякие разговоры, всегда говорил, что он их подведет.
Председатель. — Вы ни разу не были, но вы, вероятно, составили себе представление?
Воейков. — Мое убеждение лично, что ее величество смотрела на него, как на святого человека… Она всегда таких любила. Появился раз босоножка в Царском Селе, просил посох. Она подарила ему, как святому человеку, простой посох, он выругался и бросил.
Председатель. — Вы не считали Распутина хлыстом?
Воейков. — Нет, я его просто считал жуликом, а хлыстом не имел оснований его считать.
Председатель. — А вы интересовались хлыстовщиной?
Воейков. — Нет.
Председатель. — Почему же к вам попала эта статья Гофштеттера?
Воейков (смотрит рукопись). — Я не помню ее. Ко мне масса поступала таких бумаг, я даже их не читал.
Председатель. — А не знаете, г-жа Вырубова интересовалась этой сектой?
Воейков. — Когда ее привезли после крушения поезда, голова была пробита, рука вывернута, нога представляла собой мешок с костями; надежды на выздоровление не было почти никакой; Распутин приехал, помолился, и она безусловно верит, что по его молитве она поправилась.
Председатель. — Имели вы какое-нибудь отношение к назначениям и смене министров?
Воейков. — Абсолютно никакого. Одно из самых неудачных назначений — Протопопова — состоялось, когда я был, в течение пяти месяцев, в Ставке. Я уезжал в июле месяце, в это время вернулся Протопопов из своей поездки заграницу, я его не видал. Затем я заболел и провел весь сентябрь у себя в имении, в это время состоялось назначение Протопопова, и я с ним познакомился только, когда вернулся в Ставку.
Председатель. — А столь же неудачное назначение Штюрмера?
Воейков. — Это совершенно вне моего ведома, я лично всегда относился к Штюрмеру недоброжелательно.
Председатель. — Вам известно, что это назначение и ряд других исходило от Распутина?
Воейков. — Не знаю. Я знаю, что Протопопова рекомендовал государю Родзянко.
Председатель. — На должность?
Воейков. — На должность министра торговли.
Председатель. — Совершенно верно.
Воейков. — Затем знаю, что Протопопов в Англии произвел очень хорошее впечатление.
Председатель. — Но вы знаете, что своим назначением он, все-таки, обязан не рекомендации Родзянко и не хорошему впечатлению в Англии?
Воейков. — Вполне возможно.
Председатель. — В каких отношениях вы были с Питиримом?
Воейков. — Ни в каких. Он стремился всеми силами ко мне попасть, но неудачно. Первый раз в жизни я видел его в Тифлисе, в конце ноября и в начале декабря, в доме графини Воронцовой. Когда он был назначен, я совершенно этого не знал; приехав в первый раз в Ставку, он хотел меня видеть; мне не удалось от него скрыться; второй раз — он привез мне икону, которой благословил меня вместе с адмиралом Ниловым. Затем он послал мне письмо с просьбой об одном офицере.
Председатель. — Если вы принципиально так сторонились от всякого вмешательства в дела политические, чем объясняется, что в письмах Андроникова к вам находится целый ряд обращений по поводу того или другого министра, о необходимости сменить одного, назначить другого, и т. д.?
Воейков. — История Андроникова очень проста. Первый раз, что Андроников хотел обратиться ко мне, я его не принял.
Председатель. — Вам устроили скандал, вы имели неприятность?
Воейков. — Вам это известно. Коковцов сказал, что его непременно нужно принимать, что я обидел человека; что он является лицом ответственным за то, что Андроников у меня был, и тогда я его принял; а прошлую зиму я его совершенно не принимал.
Председатель. — Да, но ваши отношения с Андрониковым продолжались несколько лет.
Воейков. — Если он десять раз просил по телефону, чтобы я его принял, я его принимал раза два-три в месяц, не больше. Затем он писал массу писем, но мне многие писали, а я никакого внимания не обращал и никаких действий не предпринимал; в особенности, по письмам Андроникова, который рассказывал всякие сплетни.
Председатель. — Расскажите вкратце, каким образом бывшая императрица стала приближаться к разрешению политических вопросов и даже принимать доклады?
Воейков. — По-моему, опять-таки по вине Горемыкина; когда государь вступил в непосредственное командование армией, он стал часто уезжать из Царского Села; императрица оставалась одна. Горемыкин стал ездить к ней с докладом. У нее были доклады по верховному совету.
Председатель. — А затем продолжалось при Трепове и Штюрмере?
Воейков. — При Трепове меньше, а при Штюрмере — да.
Председатель. — Вы не пробовали указывать императрице, что это недопустимо? Даже тогда, когда вам писал Андроников или господа Мануйловы цинично заявляли, что императрица сильнее всех, что она одна умеет справиться с безвольным царем?
Воейков. — Это мне было чрезвычайно трудно, я не был в роли опекуна при них.
Председатель. — Да, но в роли близкого человека.
Воейков. — Чрезвычайно трудно мне было объяснить. Основная причина того, что общественное мнение заговорило обо мне, состоит в том, что великие князья, до моего назначения дворцовым комендантом, относились ко мне очень плохо; когда я командовал полком, у меня их было четыре, и я всех их аттестовал, как неудовлетворительных; недоразумения от них и пошли, все великосветские дамы пошли трещать; виновником моей репутации я считал царскую семью; также, первый выпад в газете «Русское Слово» объясняется очень просто — вся царская семья меня видеть не могла.