печатный пресс. Цивилизация позволила мемам появится, множится. И все же обмен информацией был слишком медленным, знание было слишком легко контролировать. У цивуса средних веков не было выбора, о самой важной вещи — слове божьем — он мог узнать только через привилегированную касту жрецов. Но стоило множеству печатных библий наводнить континент, стоило грамоте стать чуть доступнее, как они начали задаваться вопросом — а зачем нам содержать бесчисленных духовников, если каждый сам теперь может читать интерпретировать священную книгу. Конечно, в итоге все обернулось не совсем так. Устоявшийся нарратив говорит нам, что католическая церковь была коррумпированной, тиранической организацией, эдакой империей зла, подавляющей всякое свободомыслие, удушающей науку, если та противоречила догме, а протестанты — борцами за свободу, либеральными, рациональными. Только вот Мартин Лютер, отец Реформации, восхищался Савонаролой, который установил теократическую диктатуру во Флоренции. Главной темой его девяности пяти тезисов, главной претензией к церкви, было то, что она слишком мягко обращается со всякого рода грешникам. Которых, с его точки зрения, нужно было карать, карать без жалости, вместо того, чтобы продавать им индульгенции. Его стараниями, простая вера уступила место агрессивному фанатизму. Который очень скоро вылился в первые религиозные войны. Да, кто-то мог бы поспорить с этим утверждением, сказать, что религия была источником войн и раньше. Упомянуть крестовые походы, например. Только вот Урбан Второй, воззвавший к первому крестовому походу, весьма прямо говорил, что главная его цель — это взять ведущую бесконечные междоусобные войны знать, и спровадить ее подальше, где она будет чужой проблемой. Можно долго говорить об успешности и этичности подобного подхода, но нельзя оспорить факт, что в его решении на первом месте стояла политика, а призвание помочь страдающим под игом ислама христианам — не более чем инструментом пропаганды.
Итак, создание печатного пресса отделило средневековье от нового времени, и принесло зло, доселе неведомое. Другой пример, который приходит на ум — ты знаешь, что в средние века католики не жгли ведьм? Еретиков — да, как носителей опасных мемов, которые грозили расщепить общество. Но не ведьм. Более того, официальной позицией церкви было мнение, что ведьм не существует. Но стоило выйти “Malleus Maleficarum”, и по всей Европе зажглись сжигающие невинных костры, которые не угасли триста лет.
И все же, книгопечатание было только началом. Только первой ступенью к тому, что в итоге сожгло землю. В столетия, что последовали, технологии развивались. Железные дороги и пароходы сократили расстояния, индустриализация требовала, чтобы даже низшие слои общества были минимально образованными. И как новый транспорт сблизил тела людей, так радио и пресса сблизили их души. Мир стал теснее, и в этой тесноте легко распространились новые вирусы, новые разрушительные идеологии. Колониализм Нацизм. Коммунизм. Империализм, обоснованный не только амбицией одного смертного лидера, а идейно обоснованый, как бремя белого человека, как право избранной богом расы господ, как классовая необходимость. И с новыми идеями, новым был и масштаб разрушений. Войны, затронувшие весь мир. Затронувшие, но не уничтожившие. Нет, для этого нужно было средство распространения мемов еще более эффективное.
Ты знаешь, что в те времена, когда генеративные алгоритмы только появились, многие предрекали конец культуры? Во многом это происходило из-за простого непонимания того, что есть культура. Это слово использовали оценочно — скажем, картина эпохи возрождения — это культура, а бранное граффити на стене — нет. Культуру воспринимали как нечто нематериальное, неизъяснимое, какую-то условную суть народа, набор принадлежавших ему качеств. Белые националисты считали, что культура, неизменная, с тех пор, как ее передал им лично Один, находится под угрозой, что ее нужно защитить от черных людей. Тем временем черные люди считали, что их культура, неизменная с тех пор, как им лично передал ее сам Аниаме, и она находится под угрозой и ее нужно защитить от экспроприирующих культуру белых. И в любом случае, все были слепы, забывая, что культура — это все, плохое и хороше, картина и надпись на заборе, что культура не имеет никакой ценности, что она — всего лишь один из отходов человеческой жизнедеятельности. Что как бы они не настаивали на корнях, теряющихся во тьме веков, люди, живущие в начале двадцать первого века, имели больше общего друг с другом, чем со своим предком жившим всего сто лет назад. Потому что они не видели самого главного — что культурный апокалипсис давно уже настал. В тот самый момент, когда появилась Сеть, и глобализация достигла своего пика. Человечество объединилось в пространстве идей. Не считая мелких локальных особенностей, люди носили одинаковую одежду, ели одинаковую еду, слушали одинаковую музыку. И любой человек мог поговорить с кем-то находящимся на другой стороне планеты. Но как думаешь, помогло ли им это единение избежать вражды?
Никита усмехнулся, вздохнул. Продолжил чуть тише, с какой-то грустью в голосе.
— Культура не имеет никакой ценности, и, тем не менее, культура — это единственное, что имеет значение. И хотя одна культура вмещает в себя все, высокое и низкое, хорошее и плохое, по сумме частей, одна культура может быть лучше остальных. Или хуже. Гораздо хуже. И та культура, которую породила глобальная народная масса цивусов, оказалась худшей из возможных. Потому что нечто, предназначенное всем, одновременно, неизбежно, не предназначено никому. Потому что она была средней, серой, безопасной. Звучит знакомо, не правда ли? И на фоне этой никому не принадлежащей серости, существовала сеть, благодаря которой как никогда актуальной стала старая мудрость, гласящая, что ложь успевает обойти землю прежде, чем правда успевает обуться.
На этом сообщение оборвалось. Второе послание произвело на Мари даже меньшее впечатление, чем первое. Декер, как бывает свойственно людям такого рода, забыл, что его слушатель далеко не так хорошо знаком с предметом лекции, как сам рассказчик. Ничего не говорящие майору имена, отсылки к неизвестным ей событиям. Если он хотел убедить ее в чем-то, ему стоило изъясняться понятнее. Или может он ожидал, что она будет пересматривать видео, ставить на паузу, искать в Сети нужный для понимания контекст? Если да, то этим преступник только подтверждал ее первое впечатление — что он безнадежно наивен.
8
На следующий день, Роланд вел себя совершенно как обычно. То ли справился с впечатлением от первого настоящего боя, то ли, что более вероятно, просто загнал свои эмоции поглубже. Или просто не подавал виду. В любом случае, утром он, как ни в чем не бывало, поприветствовал Мари у себя в кабинете.
— Готова к первому походу в мету?
— С чего ты взял, что