Читать интересную книгу Место под облаком - Сергей Матюшин

— А меня Борька!

— А меня Михай!

— Ромка, Митька, Колян… — загалдела толпа, и каждый норовил протиснуться поближе, вперед всех.

— Ти-инка, — чуть слышно, но явственно пропищала малюсенькая цыганская девочка в длинном цветастом платье, и тоже босиком, а кругом стояли лужи.

— Дай мне лисапед, я не умею, я никогда, я хочу. Дай мне!

Вскоре эта тютельная Тинка уже буксовала в травяной луже на Лешином трехколесном, ее вытаскивали всей гурьбой, подталкивали, меся пятками теплую жижу, и все с криком, ором и невиданным весельем.

Лишо, ожесточенно рыча и отпихивая товарищей, оседлал мой «Турист», и под завистливые вопли соплеменников моментально унесся в лес, за лес, неведомо куда и навсегда, как тот лихой цыган на лошади из моего детского воспоминания.

Крепко ухватив меня за указательный палец, Леша спросил, чуть не плача:

— Они своровали все наши велосипеды! А ты говорил…

Мы присели у костра на бревнышки, я рассказал ему кто такие цыгане, попытался объяснить, отчего у детей нет игрушек и велосипедов, почему они босиком, и почему все эти люди так странно живут, хотя откуда мне знать — почему? Мол, кочевой народ, привычка.

Взрослые были заняты укреплением шатров, раскладывали в них громадные перины, мужчины таскали дрова из леса. Женщины разбирали тюки и возились у костров. Никто не обращал на нас особого внимания.

Но вот подошел примеченный мною огромный и толстый цыган, вблизи оказавшийся грозным, как Бармалей, но совершенно опереточным: иссиня-смоляная шевелюра, алая шелковая рубаха, жилетка с рельефной желтой вышивкой, как бы золотыми нитями, на плечи накинут синий клубный пиджак, двубортный, пуговки золоченые, на них выпуклые львы держат в лапах королевские лилии. Черные брюки аккуратно заправлены в короткие сапоги. Золотой серьги не было, а мне хотелось. Или это у пиратов? «Атаман! — решил я. — Атаман Кудияр, цыганский барон», — решил я и, представьте, встал. Меня раздирало: как же он в таком карнавальном наряде появится в городе? Бычьи бархатные глаза, кучерявая бородища. Весь его выразительный, мрачный и сильный облик, несмотря на архаическую аляповатость, навел на меня, однако, оторопь: эх, как пошлет меня барон куда-нибудь подальше сначала по-цыгански, а потом на привычном русском. Голосище, должно быть…

Между тем он тихо поздоровался обыкновенным голосом, присел. Я тоже. Предложил сигарету. Леша расширенными глазами, не мигая, смотрел на атамана, намертво вцепившись в мой палец.

— Твой тайкэ, сыночек твой? — спросил цыган, погладив громадной смуглой ладонью по голове съежившегося, замеревшего Алешу. — Мундрошукар… Хороший, славный, красивый. Чаже?

Видя мое недоумение, пояснил:

— Ты не цыган. Чаже значит не цыган. Потому я и удивился. Кто не цыгане, нас сторонятся. Я сначала подумал, что ты цыган, оседлый, тут есть такие, несколько семей, а раньше с нами жили под Ташкентом.

Назвался он Яшей. И охотно рассказал, что собираются побыть тут табором с месяц, пока холода не наступят, тутошние оседлые сородичи сообщили, что можно подрядиться в строительстве и по кузнечным делам. «Мы вообще-то из кэлдерашей, котельщики да лудильщики, но таких дел теперь мало, разве что в поселках да по окраинам, у кого хозяйство небольшое. А здесь сейчас много линий тянут к новым поселкам, дачам, столбы телеграфные, электричество, а мы много чего умеем делать, дорого не берем. Я тебе баньку сложу за два дня. Колодец вырыть, сараюшку поставить, стеклить хорошо умеем». Он принес мешок, вытащил из него молотки, неподъемную на вид наковальню, железные прутья, мехи кожаные, странно украшенные латунными наклепками и ромбиками. Наковаленку я не смог и от земли оторвать, да и зачем? Кузнец показал ворох каких-то договоров, разрешений и накладных, все это выглядело как-то нелепо, даже жалко, сопровождалось до абсурда подробным комментарием. Яша поминутно заглядывал мне в глаза — понял ли я, поверил ли; меня принимали явно не за случайного гостя.

— Какой раз за лето останавливаемся, отовсюду нас гонят, — невесело рассказывал Яша. — Не понимают. Рыба сильна в воде, а цыган на воле. В поселке на окраине гусь пропал, так на наших парней с вилами… Мы же работаем, все умеем и просим немного. Чужого нам не надо. Чужая лошадь оставит тебя в грязи, как говорят цыгане. Женщины гадают, что же тут такого, так всегда было. Разве они насильно отнимают у кого что? Сами отдают. А лишнее есть у всех, одежка, продукты, чего-нибудь детское… Только жадный народ стал, неприветливый. Чуть что, все на нас вешают, мол, воруем, наркоту продаем. А чего ее продавать? Конопля у вас вокруг города везде растет, только плохая конопля. А что некоторые дурью торгуют, то разве русские не торгуют? Вон сами менты наркотой торгуют. А все валят на цыган.

— Не любит наш народ цыган, Яша. Ничего не поделаешь. Вон в одном городе цыганские замки мужики бульдозерами снесли, вот до чего.

— Есть и такие. Но разве замки да всякие хоромы только цыгане строят? Вон в вашем поселке у оседлых домики в два-три окошка, а в поселке вашем, который Желанное, где хоромы в пять этажей с башнями всякими, разве цыгане живут? Нет там ни одного цыгана. А попробуй к ним подступись за милостыней, так волков спустят. Хотя как за гроши поработать, так нас зовут. Да и то обманывают. Старики говорят, раньше намного беднее жили, а все давали. Таких зверей не было.

— Раньше, Яша, и таких богатеев не было. Теперь другая жизнь. Богатый бедного не разумеет. Бедный богатому как был быдло, таким и остался.

— Это так, — сказал Яша, шумно вздохнув. — Давай-ка еще покурим. Раньше доброты было больше. С богатым народом трудно жить. А мы нет, мы не нищие, не попрошайки.

Золото было у Яши во рту; тяжелые золотые печатки на двух волосатых пальцах. Золотые пуговки со львами, шитье золотое по жилетке, цепь серебряная в палец толщиной. Яша следил за моими глазами.

— И вся радость, — горько усмехнулся он. И щелкнул указательным пальцем по своим зубам: — Рондольф, сплав такой, только что блестит. А печатки дутые. Все фальшивое.

Подошли несколько мужчин.

Один взял Алешу на руки и подарил глиняную свистульку-птичку. Внутри оказалась вода. Мальчик мой оттаял, дунул несмело в хвост — какой булькающей трелью залилась птичка!

— Как называется? — спросил Алеша.

— Соловей. Цыганский соловей, — сказал грустный Яша.

С костра был снят котел. Нас угостили цыганским супом, он назывался паприкаш, и был он жирен, густ, со сладким перцем, помидорами, и мяса было много в нем разного, вкусная еда, вроде сборной солянки мясной.

— Цыган — бродяга, чаже, но цыган не вор, — повторял Яша и бычьи глаза его, кажется увлажнялись.

Вообще мужчины были не очень общительны, казались усталыми и озабоченными, и скоро разошлись по своим делам. Только один, сильно пьяный, закутавшись в большую, не по росту солдатскую шинель, уснул в траве, свернувшись маленьким калачиком, как ребенок.

— В семье не без урода, сам знаешь, — сказал Яша, перехватив мой взгляд. Он поправил воротник на голове спящего, прикрыл лицо рукавом. — У него туберкулез, мы его недавно из больницы забрали. Все равно помрет.

Появилась старуха, худая, кривая, быстрая, движения у нее были резки и угловаты. Чему-то улыбаясь, споро собрала посуду. Попросила у меня сигарету и спички. Принялась их зажигать и бросать в кружку с водой; подманивала меня, показывая, что получается.

— Яша, — сказал я, — у меня денег нет, честное слово. Кто на рыбалку деньги берет?

— Дашь ей пару сигарет, и ладно с нее. А все же послушай, что она скажет.

Плотный ползучий дым выкручивался над водой, образуя вокруг черных корявых спичечных огарков причудливые короткие узоры, спирали и протуберанцы. Черная старуха тыкала в кружку своим скрюченным, в пергаментной коже пальцем и, поглядывая снизу и сбоку вороньим глазом, (на другом бельмо), скалясь нехорошей улыбкой, что-то сипло бормотала, фыркая, как кошка, косясь на раскрывшего ротик Алешу. Порчу наводит, подлая баба-яга? Хотя вряд ли, скорее сейчас начнет что-нибудь про счастье и дальнюю дорогу, ведь хорошим предсказанием больше заработаешь.

Алеша, прикусив кончик языка, с интересом смотрел в кружку. Старуха — на меня, одноглазый взгляд ее был недвижим и как бы испуган. Мне это не понравилось.

Вдруг, словно испугавшись своего колдовства, она отшатнулась от кружки, уронила на землю коробок и сигарету, отбросила кружку в траву и стала пятиться от нас, отмахиваясь от Алешиного завороженного взгляда.

— Не скажу, не скажу, — невнятно бормотала ведьма. Нет, решительно не нравилось мне все это.

— Почему она не хочет говорить? — спросил я у Яши.

Я погрозил бабке пальцем, она мне своим темным, и — пропала, я даже не понял куда. Разумеется, на солнце в этот момент набежала тучка.