Читать интересную книгу Место под облаком - Сергей Матюшин

— И нет, и нет! — слабо отпихивался отважный упрямец. — Я же обещал, там все дети ждут, никто не болеет, они босиком в лужах всегда, у них такие большие палатки от дождя, и костры, да, папа, ну скажи ей!

Тихо всхлипывая, он с умоляющей надеждой смотрел на меня:

— Мы же обещали!

— Завтра, маленький мой, честное слово, завтра, ну подумаешь один денек, что такого? Нас с тобой там сдует, смотри, ветрище, прямо буря.

— А игрушки? У них балалайка одна только да гармошка. А ты сам мне говорил, что если обещал, надо так и делать. Скажешь, нет?

Я надел свитер, штормовку, весь завязался. Мужественно прорвавшись сквозь шквал и дождь, повез-таки игрушки цыганятам.

Но в таборе цыганят не было.

Яша сказал, что пришлось детей пристроить в поселке у оседлых, очень уж холодно по ночам, сыро, неудачно место выбрали для стоянки, низкое, даже костры заливает. Атаман был мрачен, неразговорчив. Оказалось, женщины принесли из города дурные вести: табор хотят согнать, вон и старуха предупреждала, что надо уходить, так и оказалось. Я успокаивал: «Переберитесь подальше или, на ту сторону реки, и все дела, тут есть хороший брод, я покажу, менты заленятся переправляться». «Да нет, надо совсем где-то определяться, зима скоро, осень совсем дурная. Тут не пристроишься. Не те времена. Ничего не заработали, как жить будем, не знаю. Надо в Москву, что ли, а там, говорят, наших дубинками с вокзалов гоняют, бьют всех подряд, и женщин, и детей, как фашисты какие-то. Черо ордэ, черо интя — бедный здесь, бедный там. Очень дорогие у вас дома в поселке, а которые подешевле, так совсем развалюхи, околеешь там зимой».

Появилась Наташа, дивно опрятная, в долгополом кожаном пальто, голова закутана пышной оренбургской шалью. Она принесла нам по кружке чая и куску желтого сахара. В шатре было холодно. Наташа не улыбалась, но все же пару раз глянула на меня.

— Наташа, ты когда научишь меня петь и плясать? Или хоть погадала бы на память. Например, встретимся мы с тобой когда-нибудь или нет?

Она улыбнулась открыто и светло:

— Нет, дяденька, мы с тобой не встретимся никогда.

Я попытался рассмеяться:

— Так уж и никогда! Мир тесен, Наташенька.

— Никогда, — тихо сказала она.

— Погадает еще, — сказал Яша. — Здесь остается. С Лойзой. Мы им домушку купили. Ему больше кочевать никак нельзя.

— А Тинка?

— Тиночка тоже с ними. Вольная совсем.

И вдруг он коротко и грозно рыкнул что-то по-своему и Наташа исчезла.

…Лило неделю.

И всякий вечер я обещал Леше, что завтра опять будет солнце и мы поедем-таки к Лишо, Михаю, Ромке и Тинке, и сын не разбирал свой красный рюкзачок, подпихивал в него бесколесный трактор, пластмассовую саблю, самолет…

— Холодно там, папа? Холодно им там, в лесу?

— Нет, конечно, — рассказывал я. — Ты же сам видел, у них костры и огромные перины, на одну ложатся, другой накрываются, подушки необъятные с пухом, а сверху шатер и большой костер рядом, там варится вкусный суп и чай. Помнишь?

— Помню! Я выучил, папликас называется. Пускай мама сварит сейчас. Я очень хочу поесть суп.

Заставить его съест суп, даже куриный, который он кое-как терпел, было родительским подвигом.

Приходили товарищи, он рассказывал о новых своих друзьях.

Однажды заявился сосед Костя Комаров вместе со своим пятилетним сынишкой Игорьком, непоседливым, шебутным. Костя был с похмелья. Работал он в наркоотделе милиции. Я не очень был рад ему, старому товарищу, потому что с тех пор, как он начал работать в этом отделе, только и слышал бесконечные жалобы на судьбу, начальство и службу, он стал мрачноват и принялся часто выпивать.

Мы с Костей Комаровым сидели на кухне, дули пивко, обсасывали косточки вяленого леща. Тут же вертелись наши ребята. Леша верещал про цыган и костры, Игорек отвлекался, ничего не понимая, потрошил красный рюкзачок, ему больше всего почему-то понравилась тряпичная безногая кукла, он все пытался оторвать у нее руки.

— Зачем ты ей ручки-то отрываешь? — спрашивал Комаров-старший.

— А це? Нозек нету, руцек тоже не надо, а це я?

— Какие еще цыгане? — вдруг поинтересовался Комаров.

Посмеиваясь, я рассказал о недавних приключениях.

С похмелья обычно шебутной и невнимательный, несносно болтливый, на этот раз Комаров слушал молча, высасывая одну сигарету за другой, забыв про пиво и вяленого леща, почему-то не улыбаясь даже в самых занятных местах, например, когда я врал о роскошной цыганке Наташе, прелести с глазами как полночь, которая мне якобы шепотом, дыша духами и туманами, назначила свидание на лунной излучине реки… Никакой реакции. Да полно, слышит ли он? Простим его, у ментов с чувством юмора напряженка, работа такая…

— Хочу теперь, Костян, узнать, где теперь живут Лойза с Наташей, — продолжал я развивать занимательную тему, как мне казалось.

— Мы их всех разогнали на третий день к чертям собачьим, вдруг перебил меня Костя. — Всех.

Тоска зажала мое бедное сердце.

— Всех?

— Всех.

— Да? — без особого интереса спросил я, зная, что дружок любит приврать о своих ментовских приключений: захват притонов, погони, драки на чердаках и в подвалах.

Прощай, Наташа. Хотя почему? Может быть, они с Лойзой все же успели устроиться в поселке Мусино?

Внезапно мне по-настоящему стало грустно, честное слово. Но хотелось думать, что Леша не слышал Комарова: Игорек его вытаскивал и разбрасывал игрушки из рюкзака, Лешка собирал и запихивал обратно.

«Суждено ли послушать твое гадание, Наташа, песни твои таборные неведомые? Я несколько штук знаю, а то и пляски твои посмотреть… Тайные свидания, страсти, интрига, Лойза с кинжалом прячется в зарослях тростника на излучине реки, где мы с Наташей…»

Я собрался с мыслями.

— А что, набедокурили ромалы? Тихие вроде, кузнецы, лудильщики, жестянщики. Крюки какие-то для столбов хотели ковать, крюки и скобы. Баньки строить для белых. Кэлдэраши называются, — ни к месту продемонстрировал я осведомленность. — Очень мирное и приветливое племя.

— Чего такое? — зло бросил Костя. — Лудильщики-мудильщики? Кэлдэраши-алкаши одни. Пьянь и ворье одно. Ты чего мне тут мозги-то пудришь, я не знаю, что ли, кто такие твои чавелы? Гитлер их недорезал, так мы теперь дорежем. Мразь человеческая, вот что я тебе скажу. Бездельники, мать их…

Оказалось, табор остановился в черте города, это не позволяется правилами, в черте города даже костерок, оказалось, развести нельзя.

В тот день, когда появились в городе цыгане, в поселке на окраине пропало несколько гусей. Пострадавшие, люди состоятельные и сердитые, указали на пришельцев, и Косте Комарову поручили быстро разобраться и выселить табор из пригородной зоны, да как можно подальше, во избежание самосуда.

— Я приехал на мотоцикле, — рассказывал Костя, — сказал, чтобы убирались по добру. Ну ты сам посуди. В поселке народ куркульный, за паршивую курицу с синей отметиной соседу башку свернут, а уж цыганам-то… Разбирайся потом с этими самосудами. Нам дурная статистика не нужна. Ну вот. Приехал, значит. Говорю. А эти чудики суют мне какие-то бумажки, якобы разрешения, договоры. Представляешь? А у меня приказ! Приказ у меня и все! А один мне — подожди, пощади, дай заработать немножко, жрать нечего, мы тихие, никому ничего… Видал чего? На жалость давят. А у меня нет к ним никакой жалости. У меня приказ! У них там бугай такой, пахан, за вожачка, громила черный…

— Это Яша, — сказал я.

— Ага. Яков Грицак, я сразу проверил его документы. Ни прописки, ни регистрации, ничего. Понял? Бомж! Весь в золоте… Понял, фамилия какая? Гацак! Или Грицак, черт его знает. Сначала подумал, кликуха. Так прет на меня всей массой, говорит, работу по договорам сделаем, уедем через пару недель. А какая пара недель, какая такая пара недель? Разговаривать с ними совершенно невозможно, орут кругом, галдят все сразу, бабы вообще невыносимы, артистки, понял, истерикой давят, детишек своих вперед выставляют. Какие-то луженые глотки. А детей видел? Суют вперед, специа-ально, разжалобить, я что, не догоняю? Слушай, это же несчастье какое-то, худющие, грязные, нечесаные все, кругом сырость и холодрыга, а они все босиком… Через неделю? Сейчас, говорю, сорок минут на сборы. А то ОМОН распотрошит всех под завязку.

— Ну, Костя, прямо уж и ОМОН!

— Да ну, какой ОМОН? Приеду с автоматом, и все.

— Там холостые?

— Конечно. Сматывайтесь, говорю, без разговоров. Развели антисанитарию. Где у вас, говорю, сортир? Под кустом? Вас тут два десятка. Сколько же вы навалите вокруг за несколько дней? Вообразил? Без вас, говорю, тошно. Ты понимаешь, мне без них тошно. И знаешь, в сердцах стукнул кулаком по стойке палатки, или как там, шатер у них, да, шатер, а он возьми да завались. Тут детский писк, выползает из-под тряпья такая крохотная девчушка, глазки как смородинки, я таких не видел, не плачет, а как-то поскуливает, что ли, и смотрит на меня неотрывно, на меня… а я что, что я? Специально, что ли? Нет, я не знаю, не могу рассказать, я что чудище, чудовище? У нее волосенки смоль, платьишко цветастое, в ручке куколка тряпичная грязненькая. Игорек, да брось ты эту куклу, чего ты отрываешь у нее руки, брось, кому я сказал? Не девчушка, а прямо насекомое какое-то, я не знаю…