Читать интересную книгу Место под облаком - Сергей Матюшин

— Жалко, что это все ненадолго, — сказала Ксения. — Скоро луна зайдет уже. Вот дня три назад было что надо! Мы с дядьками купались в омуте.

— Да, — сказал Василий. — И сейчас дивно. Как-то я раньше не видел такого. А ты что же, в гостях тут у папы?

— А потому и не видел, что меня не было, это я тебе все показала. — Ксения склонила головку к плечу и принялась накручивать на пальчик локон, свисающий к уху. — Как же ты мог видеть, если меня не было?

«Почему она так медленно говорит и так загадочно улыбается? И говорит что-то странное…»

— Ага. Я в интернате, в Козлове вообще-то живу. И мамка там. Квартирует. А папка здесь. Он егерь, охотник. Тут у нас с ним много дел.

— Выходит, ты в школе, — проговорил удрученный Василий. И хотел подсчитать разницу лет, потом намеренно прогнал мысль о пугающей арифметике.

— А в каком классе?

— Хы! Ну и что? — уловила интонацию Ксения. — В старшем! Я большая, выше всех в классе.

И подошла вплотную, прижалась, и сказала в ухо замершему Василию:

— Видишь вот? Мы с тобою одинакового роста. Я большая. Мамка меня зовет «фитиль», не нравится мне.

И прижалась теплыми губами к губам Василия. И тут же отпрянула:

— Ага! Размечтался. Давай лучше разговаривать пока. Вот ты мне вопросы, а я буду отвечать и спорить, я так люблю спорить, просто ужас один, мне девки говорят, что я страшно упрямая. Вот я, например, стараюсь добиться своей мечты — скоро буду студенткой и жить с богатым дядькой. Правда, здорово? А у тебя есть мечта? Какая у тебя мечта, ну какая?

«Мечта? — растерянно подумал Василий. — Какая у меня теперь мечта есть? Не про этих же дурацких глистов ей рассказывать».

— О чем? Какая?

— Ну, знаешь… О чем-нибудь вообще. Разве плохая цель в жизни — из больного озера сделать здоровое?

«Что это я? Какая же это мечта, это обыкновенная работа, только нудная, трудная и одинокая».

— Ну о чем, о чем? Ага, не говоришь, тайна, значит, у тебя. Так здорово, когда у человека есть тайна! Вот Катька, у меня подруга такая была, Катька Колосова, так она тоже ничего про свои мечты мне никогда не рассказывала, тоже очень скрытная, просто ужас. Не говорила-не говорила, а потом раз и в мединститут поступила. Мы прямо обалдели все. Такая скрытная. Представляешь?

— Невероятно. — Василий ничего не представил.

— А мне еще целый год в школе. А сейчас надо практику пройти. А потом к брату поеду.

— Какую практику? Зачем к брату?

— Ниче так практичка. Неделю на ферме, неделю на тракторе, я с папкой сейчас иногда на тракторе ездию. Ерунда такая, грязища, пылища, жарища. А вообще-то здорово, я два трактора уже знаю. А потом еще косить сено надо.

— Как косить? — удивился Василий.

— Как косить, очень просто косить, косилкой.

И расхохоталась:

— Думал, косой? Да? Косой только для коровы, там кусочек, там луговинку, там обочинку, втихую, чтобы никто не узнал. Да папке никто ничего не сделает, он тут у них самый главный.

Ксения взяла Василия обеими руками под руку, прижалась грудью. Пришлось подстраиваться, чтобы шагать вместе.

— Вот в этом доме парализованная старушка живет, совсем одна. Мы ей помогаем, по очереди, я завтра буду шефствовать. А я люблю песни всякие. Которые нравятся, переписываю в тетрадку и выучиваю. Я уже тридцать или сорок песен знаю наизусть.

— С цветочками! — радостно вспомнил Василий где-то виденную тетрадку с песнями и стихами. «Тетрадь на все случаи жизни», — было затейливо написано на прямоугольной бумажке без уголков, приклеенной к переплету наискось, а пониже переводная картинка: толстая мордастая роза с капельками росы на пунцовых щечках.

— А? — изумилась Ксения. — Конечно, с цветочками. И с картинками, фотографии, вырезки, артисты всякие. У меня их целых три. А ты откуда знаешь? Колосова, она теперь стала вся из себя городская, приезжала, смеялась над нами, говорит, такой ерундой в городе не занимаются, ни у кого тетрадок нету никаких, обыкновенные фотоальбомы. А я люблю! В одну тетрадку подруги и друзья пишут всякие пожелания, а в другую я сама, а третья для различных тайн и про любовь. Это на память, когда буду старая. Хочите, расскажу, как мне всякие пожелания пишут?

— Да, конечно, — позавидовал и заинтересовался Василий. — А про тайны?

— А что, можно и про тайны, у меня вообще про любовь много. Но потом, ладно?

— Ксения скрытная, — подзадорил Василий.

— Никогда! Просто потом, хорошо?

— Ладно, потом так потом, — возбужденно проговорил Василий, незнакомо радуясь этому близкому «потом». «Как жаль, что завтра ехать надо, куда мы несемся как заводные?.. Два-три денька пожить бы мне в этой Малой Горке», — размышлял Василий.

— Один… ну, в общем, одноклассник мне недавно написал в тетрадку: «Вспоминай меня без грусти, не старайся забывать, напишу тебе три слова: жди, учись и будь здорова». Как?

— Очень.

— И еще вот: «Лошадь любят за окраску, а коня — за быстроту, умный любит за характер, а дурак — за красоту». Нравится?

— За простоту — нравится, — сказал Василий. — Лучше — за простоту.

— Нет, надо за красоту. Но это ерунда, просто для смеха. Другой вот что написал: «Помни, Ксюша, не забудь формулу простую: сумма двух алых губ равна поцелую. А любовь — бензин, а сердце — жар, одна минута, и — пожар!»

— Я думаю, Ксюша, этот одноклассник к тебе неравнодушен, — улыбнулся Василий. — Только почему же сумма двух губ? Надо четырех.

— Да? — остановилась Ксения. — Ну-ка, посмотрим.

Она развернулась, взяла Василия за уши, притянула к себе и надолго приникла в каком-то необыкновенном поцелуе — поначалу еле уловимом, потом все крепче и крепче, мягкие губы ее горячие, словно отдельные существа, как бы подробно исследовали губы Василия. Она обвила шею руками и прижалась всем телом, крепким, сильным. И — отстранилась, отошла на два шага:

— Хва-атит, хватит пока, дядя Васенька, хва-атит… А то ты сейчас… А одноклассничек мой, он да, он в меня по уши. Девки говорят, что он мой раб.

Смеялась, заливалась Ксения, хмыкал озадаченный Василий, и вспоминал уже в легкой дурноте, что так мастерски, кажется, еще никто его не целовал.

— А вот еще что, — сказала Ксения. — Вот мне иногда кажется, что раз — и вдруг запахнет сиренью. А тебе? Даже если никакой сирени нигде нету. Как сейчас, например.

— И мне, — беспокойно удивился Василий знакомому. — И мне тоже. Только черемухой. Раз, и пахнет откуда-то черемухой.

Василий говорил немножко сбивчиво, не удавалось наладить непослушное дыхание.

— Не-а, черемухой никогда не бывает, — отменила искренний и правдивый порыв Ксения. — Пошли обратно. Сейчас луна скроется за тучку и настанет кромешный мрак.

Над дальним горизонтом вполнеба полыхнула бесшумная зарница.

Небо было все еще светлым. Несколько слабых звезд по-прежнему как-то жалостно и хило помигивали над чернеющим лесом, явственно алел Марс. Или это Венера? Нет, она голубая вроде.

— Звезда упала, — сказал Василий, хотя никакая звезда не падала. Ксения нагнулась, чуть присела и посмотрела близко, снизу вверх. Какие у нее большие и темные глаза!

— Загадал желание, дядя Вася? Я зна-ю, какое дядя Вася загадал желание. Сказать?

— Скажи, Ксения, — выдохнул Василий.

— А вот какое. Целовать меня хочешь. Отгадала?

— Отгадала, — пролепетал Василий и попытался взять Ксению за плечи.

— Ни-ни-ни, — мягко вывернулась Ксения. — Подожди пока.

Из распахнутого окна крайнего дома раздались позывные «Маяка». Сейчас скажут точное время. Беспокойство владело Василием, напряженная растерянность, думалось, что вот кончается что-то очень важное в его жизни, единственно нужное, небывалое, он никогда не испытывал подобного. Нет, как-то было, лет десять, что ли, назад. Он, солдат, ехал в отпуск, ждал попутную машину на окраине городка, где располагалась воинская часть. Была слякотная, глухая, провинциальная осень, в глубинке она какая-то особенно темная, безнадежная; липучая жирная грязища кругом. Машин долго не было. Он промок и застыл. Мрак, дождь, чужая дальняя сторона, невыносимо надоевшая. Весь отпуск, семь суток простоишь на этой обочине. Наконец появился КрАЗ, пышущий жаром, рычащий. Но в кабине уже был пассажир — улыбчивая девушка, такая нежданная среди всей этой промозглой погоды. У нее было круглое лицо, обрамленное затейливыми кудряшками в сверкающих бисеринках дождя, мокрый нос, детские пухлые щеки, она все слизывала влагу с верхней губы и чему-то смеялась, глядя на солдата Василия, смеялась тихо, почти беззвучно. А когда он сел рядом, не отстранилась, а приникла, доверчиво подняв лицо, ее губы оказались совсем рядом с его губами. В просторной кабине КрАЗа уютно, как в теплушке. Шофер похож на танкиста — напряжен, дорога трудная. «Простудитесь», — сказала девушка. И потом они переглядывались, не сговариваясь, и улыбались друг другу: спутница удивленно и весело, а он волновался. На поворотах она слегка приваливалась ему на плечо и опускала глазки, хотелось, чтобы вся дорога была сплошным крутым поворотом. «Замерз? — спросила она. — Дай свою руку». Недоумевая, Василий протянул ладонь. Она взяла и положила на свою пышную грудь, под куртку, под платье. «Тепло?» Поцелуй был долгий, бесконечный. Шофер одобрительно улыбался. Очень скоро она вышла у развилки, помахала рукою с обочины. Вот тогда, вспомнил он, и возникло щемящее чувство потери, безнадежное, мучительное, хоть выскакивай из машины и беги за незнакомой неведомо куда. И почему этот ничтожный и бессодержательный, просто пустяковый эпизод помнится всю жизнь? Прильнув к стеклу, поминутно стирая с него мутное пятно пара, он пытался разглядеть тающую за пеленой тумана и дождя фигурку, и видел, все машет она ему рукою, словно зная, что он обязательно смотрит и ждет ее прощания. Взвыв, КрАЗ полез в гору, весь дрожа. Слившись с баранкой, шофер остервенело ругал падлу-дорогу, сядешь тут и все, хана. Василий и сам напрягался всем телом, как бы помогая машине, и думал про свою жизнь, как шофер про дорогу. Все же они застряли на глинистом подъеме, их медленно и противно тянуло, разворачивая поперек полотна, в кювет, вниз. И рубили маленькие придорожные березки, пихали их под колеса в глинистое тесто. Прорва грязищи, сырость до лопаток, а там, в родном городе…