Читать интересную книгу В те дни на Востоке - Тимофей Чернов

Он достал из планшета несколько листов и разложил на столе.

— А мне можно посмотреть? Это не секретно?

— Вообще-то секретно, но муж и жена — одна сатана. Только ты все равно не поймешь.

— А ты растолкуй. Может, и пойму.

— Вот жирная пунктирная линия — это граница. А здесь тянутся высоты. На них — оборонительные позиции нашего полка. Тут, конечно, ничего не показано.

— Ваня, а если японцы нападут? Ну, с воздуха… А у нас и самолетов-то нет.

— У нас нет, а на соседней станции при штабе корпуса стоит авиаполк. Как видишь, все предусмотрено.

Она взглянула на наручные часы.

— Ой, Ванечка, нам пора в клуб на репетицию. Померанцев зевнул, потянулся.

— Что-то не хочется идти. Завтра надо рано вставать, ехать на учения. Понежимся хоть в постели.

— Не выдумывай! Репетицию срывать некрасиво. Что о нас подумают? Идем, идем, дорогой. — Она поцеловала его в щеку и начала собираться. Надев свое крепдешиновое платье, Евгения посмотрелась в зеркальце. Не хватало еще дорогого колье, которое осталось в Харбине. Но об этом она не тужила: наряжаться здесь было не к чему.

Ногучи долго ждал вестей от Евгении. И уже считал, что ее постигла неудача, как Трякина, который при переходе границы попал на минное поле и подорвался. Но тут поступила шифровка. Как из нее явствовало, Евгения сделала великое дело: вышла замуж за советского офицера, пробралась в пограничную часть и передает ценные сведения.

«Аматерасу Оомиками, благослови ее!» — молил капитан. Может, эта барышня окупит все неудачи, связанные с заброской и гибелью агентов. И тогда в харбинской военной миссии его будут считать незаурядным разведчиком. Вместо хулы он заслужит похвалу.

Сегодня поручик Норимицу принял по рации от Пенязевой новую весть: в полку Миронова готовится очередное маршевое подразделение для отправки на западный фронт. Надо было предпринять какие-то действия, на границе, «попугать».

Ногучи понимал, что мелкая вылазка тут не поможет. Нужно что-то внушительное. Хорошо бы разыграть операцию в масштабе батальона со всеми приданными огневыми средствами. Границы переходить не следует, но создать такое впечатление, что здесь тоже в любую минуту может вспыхнуть война, необходимо.

Капитан покрутил ручку стоявшего на столе телефона и, подняв трубку, привычно крикнул:

— Моей — моей![5]

— Полковник Сугияма слушает, — ответил голос в трубке».

— Конитива[6], Сугияма-сан! У меня очень важное дело к вам. Необходимо встретиться. Когда? Немедленно. Ждите. Я выезжаю к вам в штаб.

Ногучи подали оседланную лошадь, и он отправился к полковнику, дивизия которого стояла в красных казармах на северо-восточной окраине города. Лошадь быстро бежала по длинной улице с деревянными и саманными домиками. Вскоре открылся пустырь. Дорога спустилась в широкую низину, засаженную картофелем. Впереди на высоком взгорье виднелись красные казармы военного гарнизона.

Ногучи осадил лошадь, оглянулся назад. Отсюда, со взгорья, хорошо просматривалась широкая падь, по которой проходила граница. Вдали на той стороне синели сопки. А прямо в низине раскинулась русская пограничная станция. Правее, на горизонте, темнела большая высота, которую русские именуют Каменистой. Где-то там проводят учения офицеры полка Миронова. Если бы удалось разыграть «бой» на их глазах, это могло бы иметь превосходный эффект. Но надо спешить — через день учения закончатся.

С первыми лучами солнца, брызнувшими из-за далеких маньчжурских сопок, наши пограничники заметили движение японских войск. Длинная колонна тянулась из города, то скрываясь за сопками, то снова появляясь. Но вот японцы развернулись широким фронтом и двинулись в направлении границы.

Офицеры первого батальона, проводившие учения у высоты Каменистой, были подняты по тревоге и заняли огневые позиции на склоне высоты. Сидоров связался с командиром полка, штаб которого находился в километре от первого батальона.

Арышев с Быковым укрылись в блиндаже и, вынув бинокли, стали наблюдать за приближением японцев.

— Смотри, как стройно идут! — дивился Быков. — Как на параде.

— Сколько их? — прикидывал Арышев.

— Пожалуй, не меньше батальона.

Из-за высоты вышли танки: пять с одной стороны и пять с другой. Они двигались быстро и, только обогнав пехоту, замедлили ход.

— Что же они задумали? Неужели решили напасть? — волновался Быков.

— Слишком уж открыто, — сказал Арышев. — Это на них не похоже. Может, учения проводят?

— А вдруг конфликт? Попробуй узнай, что на уме у этих проклятых самураев!

Японцы продолжали наращивать огневые средства. На высотку, из-за которой вышли танки, юркие солдаты выкатили пушки, начали готовиться к открытию огня.

— Нет, брат, тут конфликтом пахнет. Сейчас как начнут обстреливать.

И действительно, послышались гулкие пушечные выстрелы. Только в небе почему-то не слышно было обычного воя снарядов.

— Холостыми шпарят, сволочи! — догадался фронтовик. — Провокация!

Стрелки приближались, сохраняя прежний строй и держа перед собой винтовки с примкнутыми тесаками.

В бинокль хорошо были видны желто-зеленые солдатские мундиры и черные обмотки. Не доходя метров двести до проволочного заграждения, солдаты ринулись в атаку. Донесся истошный вой:

— Банза-ай! Банза-ай!

— Эх, косануть бы сейчас из пулемета! Вот бы вам был «банзай», — горячился Быков.

Он, конечно, понимал, что это строго запрещалось. Другое дело, если перейдут границу.

Между тем танки, дойдя до проволочного заграждения, повернули обратно. Солдаты тоже остановились. Сделав по команде несколько залпов холостыми патронами в нашу сторону, они направились вдоль границы.

— Вот, Илья Васильевич, и посмотрели живых японцев, — сказал Арышев.

— Посмотрели. Теперь только осталось силами помериться.

Глава четырнадцатая

Кончилось короткое забайкальское лето. Жаркие дни сменились прохладными, пасмурными. Поникла, поредела низкорослая степная трава, посохли стебельки, пожелтели листочки. Сопки стали серыми, унылыми. Все ниже над ними опускалось мутное небо, все чаще сеяли нудные дожди. А по утрам и вечерам в теплые края тянулись птичьи караваны, оглашая степь своими прощальными криками.

Шумилов с тоской посматривал на улетающих птиц. Ему хотелось вместе с ними покинуть эти надоевшие степи, улететь в любимые края, встретиться с родными. Сколько раз он писал им, ожидая весточку. Но они почему-то молчали. Правда, первое письмо было послано, когда еще бои шли за город. Но вот уже и город освобожден, а весточки все нет.

«Видно, никого в живых нет», — в отчаянии думал он. Мрачные мысли не давали ему покоя. А когда засыпал, грезились кошмарные сны, от которых в испуге просыпался.

По-прежнему он не оставлял надежду поехать на фронт, прилежно занимался, потому что Старков прямо сказал: «Будешь лучше всех стрелять, попадешь на фронтовые соревнования. А тогда и на запад скорее отправят».

В этом был резон, и Шумилов старательно тренировался вместе со Старковым. Старший сержант считался лучшим стрелком в батальоне. Шумилов решил догнать его. Как только выдавались свободные, минуты, они уходили за казарму и занимались наводкой в цель, перезаряжением винтовки, не сбивая прицела.

Как-то вечером во время чистки оружия ротный писарь объявил:

— Кеша, танцуй! Письмо тебе…

Шумилов сначала не поверил, подумал, что его разыгрывают. Но когда увидел на конверте наклонный убористый почерк, узнал: «Галя! Ее рука!» И выхватил письмо. Раскрыв конверт, торопливо начал читать.

«Здравствуй, родной братец Кеша!

Очень обрадовалась, когда узнала из твоего письма, что ты жив и здоров. Я живу в нашей прежней квартире одна. «А где папа с мамой?» — подумаешь ты. Сейчас все объясню. Дней пятнадцать спустя после твоего отъезда в город ворвались немцы. Начались повальные обыски и аресты. Пришли и к нам, как к семье партийца. Один русский и двое немцев. Стали искать папу. Но он перед этим ушел к партизанам. Тогда нас с мамой увели в полицию. Там уже было много народу. Из комнаты начальника слышались крики. Первой вызвали меня. За столом сидел офицер в пенсне. Он спросил, где отец и брат. Я ответила, что ничего не знаю. Он закричал что-то по-своему. Один из палачей подошел, хотел меня ударить, но офицер остановил его: «Зер гут. Ты будешь поехать великий Германия!» И меня вывели. Потом вызвали маму. Что с ней делали — не знаю. Только когда привели в подвал, она потеряла сознание. Тело ее все было в синяках. На второй день она умерла…»