Через дорогу к передовой шел телефонный провод. Солдаты, не видя его, цеплялись ногами, падали. Вставали и, чтобы не упал солдат, идущий сзади, передние безразлично выкрикивали: "провод". Наряду с безразличным выкриком, предупреждающим пешехода об опасности споткнуться, послышалось также заботливо-хозяйское предупреждение. Впереди кто-то сказал: "Провод, братцы. Осторожно, не порвите. Все-таки на передовую идет". Никто ничего не ответил. Ухо чутко ловило настроение колонны. Все молчали. Когда дошла очередь до меня перешагнуть через провод, я назло всем ногой зацепился за провод и попытался было оборвать его. Он оказался крепким и самортизировал, а я сам едва не был отброшен проводом назад. Через полчаса ходьбы пришли в какую-то низину. Там уже находилось тысяч двадцать-тридцать наших солдат, а они все шли и шли нескончаемым потоком.
Перед пришедшими выступил с речью переводчик. Он сказал, что для нас война уже кончилась, с чем он нас и поздравляет. После войны мы все возвратимся к своим семьям на Родину. Завтра нас всех отправят в лагеря для воспитания. Сегодня ночью мы будем ночевать здесь, под открытым небом. Он предупредил нас, чтобы мы вели себя правильно и не пытались бежать. Лагерь оцеплен солдатами. Все молчали.
Внезапно из среды наших пленных кто-то громко прокричал:
- Нет, не убежим! Спасибо вам. Идите освобождайте других от большевиков. Ура!
Никто не ответил. Все стояли молча, опустив головы. "Это предатель. Враг народа" - подумал я про себя. Потом, тот же переводчик сказал:
- Евреи, комиссары и партийцы - три шага вперед марш!
Молчание. Переводчик снова повторил сказанное. Из наших рядов кое-где робко вперед вышло несколько человек. По-видимому, это были евреи.
- Ну-ну, смелее! - Приглашал переводчик. Из заднего ряда вперед робко пробирался парень. По виду это был еврей.
- Куда ты, дурак, стой, если жить хочешь! - Кто-то удержал парня и он остался стоять на своем месте. Потом, когда на небе уже появились звезды, где-то недалеко послышалась пулеметная стрельба. Потом были слышны также и одиночные выстрелы. Пленный, лежавший рядом со мной на земле, начал креститься.
- Что, верующий, что ли? - спросил я.
- А как же, сынок. Грех ведь невинных людей убивать. Слышишь, стреляют. Это ведь, должно, наших комиссаров да евреев стреляют. Вот до чего мы дожили. Не зря ведь сказано в Божьем писании… - и пленный начал рассуждать о Божьем писании. Я сказал, что я не верующий и отвернулся от него.
- Ну что же. - Продолжал тот без обиды. - Вот за наше неверие-то и наказывает нас всех бог. Сейчас все такие пошли. Может быть, ты и комсомолец даже.
Я продолжал молчать.
Ночью спалось плохо, неспокойно. Кто-то рядом стрелял в кого-то. Кто-то кричал. Утром проснулся с головной болью и плохим настроением. Вокруг, насколько было можно видеть, лежали наши солдаты. Теперь уже военнопленные Второй Мировой Войны. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы как-то сохранить в своем теле тепло. Такого видеть мне еще не приходилось. На необозримом поле на земле лежали тысячи и тысячи людей. Некоторые, согнувшись и опустив вниз головы, ходили между лежащими, отыскивали кого-то или чего-то. На ум живо приходили впечатляющие картинки Верещагина. Передо мной был один из трагических эпизодов нашего тяжелого поражения под Харьковом. В мае 1943 года наши газеты и историография не писали и не пишут теперь о подробностях и причинах этого страшного поражения. По немецким газетам того времени было известно, что советские войска под Харьковом потеряли тогда только пленными 275 тысяч человек. А какая огромная техника была утеряна нами! С кого наш народ должен будет спросить за все это? У нас это сделали по-своему и оригинально спросили с тех же как-то уцелевших пленных солдат. Разгромив огромную советскую группировку под Харьковом, немцы сразу получили легкую возможность выйти на Кавказ и к Сталинграду. Это было несколько позже, а пока румыны выстроили нас по десять человек в ряд и огромная колонна двинулась в путь. К моему удивлению, на земле осталось много наших пленных. Они были мертвы. Почему? Так я и не понял, почему они умерли за ночь. Может быть, были ранены.
Шли напрямик по бездорожью, но ползли через села. Когда поднимались на возвышенное место, то не было видно ни конца, ни начала нашей колонны. На много километров вперед и назад шли в колонне по десять человек наши пленные. Многих поддерживали на руках. Тех, кто не мог идти дальше - отводили в сторону и здесь же на месте расстреливали. Там, где проходила наша колонна, после оставалась хорошо утрамбованная и гладкая дорога. Иногда подавали команду на привал. После привала многие пленные уже не могли идти дальше. Таких пристреливали. Румынские конвоиры, чтобы им было легче идти, подзывали из строя пленного, нагружали на него свой автомат или винтовку и так шли дальше. Было и удивительно, и смешно. Румыны-конвоиры, как казалось, были настроены мирно. Однако, когда появлялись немцы, конвоиры проявляли шумную суетливость и строгость.
В одном месте немецкий самолет спустился очень низко над нашей колонной и колесами пытался проехать по головам. Мы пригнулись. Никто не пострадал. Когда проходили через села, то нам навстречу выходили почти все, кто мог выйти. Это были женщины, дети, старики. Они стояли возле дороги и кричали: нет ли здесь кого из Барвейнова, Петровки и т.п. В руках они держали хлеб, картошку, молоко. Видя, что тех, кого они ищут, нет, всю еду отдавали нам. В некоторых селах на дорогу крестьяне выносили бидоны с молоком ли бочки с водой. Все это было нам очень кстати. В одном селе во время привала местная жительница среди пленных встретила своего сына. Парнишке было лет 15-16. Мать схватила его за руку и, не обращая внимания на румын, увела домой. Румыны смеялись и не возражали. Видя, что они настроены добродушно, другая, молодая женщина, решила также увести молодого солдата лет 20-22. Румыны не отпустили его. Она им доказывала, что "это муж мой, муж". Не помогло. Тогда она быстро сбегала домой, принесла в платке яйца, еще чего-то, завернутое в газету и все это отдала румыну. Конвоир взял у женщины подарок, женщина у конвоира военнопленного и обе стороны остались довольны. Молодая женщина схватила за рукав пленного парня, быстро потащила его подальше от колонны, за хаты. Конвоир-румын, усевшись на землю, стал делить яйца с другим сотоварищем.
Так шли весь день, иногда делая привалы. Охрана была не слишком бдительна, поэтому много пленных сбежало. Конечно, бежали те, кто имел куда бежать.
Вечером, когда уже стемнело, пришли на станцию Лозовая. Ту самую станцию, которую наши войска еще зимой освобождали в 42 году. Станция была сильно разбита. Кругом валялось разбитое и сожженное имущество. Особенно много лежало в куче обгорелых сапог. Все это было ново и впечатляло. До Лозовой мы еще толком не познакомились с немцами. Наши конвоиры были румыны. В Лозовой пленных приняли немцы. Это были рослые, стройные и хорошо одетые воины. На многих были одеты черные плащи. Голоса у них были звонкие, команды четкие, сразу чувствовалось, что это воины, не похожие на румын. В сравнении с ними, с немцами, мы выглядели бледно. Было до слез обидно и стыдно за себя. Перед румынами мы выглядели лучше. Мне даже было стыдно самому перед собой, что меня взяли в плен нищие босяки, румыны. Теперь же, глядя на немцев и сравнивая себя с ними, я сам себе казался пойманным бродяжкой, которого хотят изолировать от нормального общества. Немцы звонкими выкриками, и с помощью подзатыльников загнали нас в какие-то сараи. Ночь спали крепко. Утром, при выходе в путь, у ворот всем нам выдали по горсти подсолнечных семечек. День был очень жаркий, шли быстро, почти не делая остановок. Хотелось пить. Воды нигде не было. Некоторые падали без сознания. Другие пробовали пить собственную мочу. Конвой был смешанный. Пешком шли румынские конвоиры. На машинах вдоль колонны курсировали немцы. Немцы были строги и непреклонны. Румыны же при приближении немцев тоже зверели. Шумно и на деле демонстрировали свою ненависть к нам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});