— Любимая девушка, — говорю я, и губы сами кривятся. — Любимых девушек не бьют по лицу. Не держат против их воли. Не пытаются изнасиловать.
— Я не…
— Не говоря уже о том, что это не мой выбор. Необходимость. — Я отстраняюсь, преодолевая слабые объятия. В упор смотрю на Лизу. На её бледном лице нет всегдашней улыбки, глаза потухшие и серьёзные. — Брак с этим человеком — не мой выбор. Почему все, кому я пытаюсь это объяснить, меня не слышат?!
— Я понимаю, — шепчет она. Светлые брови смешно взлетают вверх, застывают под жалостливым углом. — Просто пытаюсь найти объяснение…
В ответ я только отмахиваюсь, прерывая ненужные слова. Утыкаюсь ей носом в плечо и чувствую руку на своём. И та часть меня, что ещё способна испытывать радость, посылает тепло остальным, чёрным и сморщенным, безжизненным кускам шершавой горной породы. Я не одна. Не одна.
В тишине слышно только тиканье часов, отмеряющих секунды моей холостой жизни, да судорожные вздохи Лизы, которая не умеет подавлять эмоции так, как я. Почуяв неладное, я встрепенулась. На цыпочках прокралась к двери, прислушалась. Ни звука. Оглянувшись на встревоженную подругу, высунулась в коридор и обомлела — никого. Словно ничего и не было. Даже пятно крови на ковролине уже замыли. Я прикрыла дверь и задумалась: здесь ничего больше не происходило или все следы уже стёрты?
— Ничего, — говорю я Лизке, которая в предвкушении подалась вперёд. — И никого. Как сквозь землю провалились.
— Туда им и дорога, — говорит она с неловким смешком.
— Подозрительно. — Я не спешу радоваться, хотя передышка весьма кстати. — Что-то подсказывает, что они не чай с печеньками пить пошли.
Лиза пожимает загорелыми плечами.
— Попереубивают друг друга — тебе же проблем меньше.
Меня словно в крапиву лицом сунули. Беспечный тон подруги режет ухо. Она говорит просто так, не подумав, но я-то не сомневаюсь — Дубовский действительно способен убить. Я зла на Илью и никогда в жизни его не прощу, но… Есть пределы, которые я не хочу переходить. К которым не хочу быть причастна. Потому что после такого человек не сможет быть таким, как прежде — и я не исключение.
Ощущение шторма вдруг стало таким реальным, что на губах можно почувствовать соль. Я ещё цеплялась за прошлое обломанными ногтями, пыталась удержаться в нём, хотя с каждым ударом волны шансов на это оставалось всё меньше. В эпицентре бури нельзя удержаться за соломинку.
Пока я с опущенной головой разглядываю собственные ноги, Лиза не теряет времени зря. Она деловито отстукивает сообщение, читает с видом мрачного удовлетворения и командует мне:
— Собирайся.
— Куда? — Я непонимающе смотрю на неё. — На ретрит в Монголию?
— Домой.
Внутренне содрогнувшись, я всё-таки соглашаюсь. Зализывать раны приятнее в знакомых стенах. А вещи, связанные с Ильёй, я все до единой выброшу на помойку или отдам на благотворительность.
Думаю, Дубовский переживёт мой отъезд.
С сожалением я подцепляю край платья, которое висит на стуле. Изодранное, влажное от дождя, забрызганное по подолу грязью, оно нисколько не напоминает то великолепное одеяние, каким было вчера. Жалкая тряпка. А больше у меня ничего нет. С вопросом в глазах я поворачиваюсь к Лизаветте, надеясь, что она жестом фокусницы достанет из сумки ещё один наряд.
Подруга глубоко вздыхает — и меня снова острым коготком царапает стыд.
— Вот так ты с моими подарками, да? — говорит она. С улыбкой, но я слишком хорошо её знаю, чтобы не почувствовать тень обиды. Мимолётную, как тучка, пробежавшая по солнечной стороне. — Ла-а-адно, сейчас подгоним тебе что-нибудь.
— Ты моя фея-крёстная, — говорю я искренне. — Жалко, что сказка другая.
Курьер со шмотками прибывает довольно быстро, я даже не успела сломаться под уговорами Лизки заказать в номер шампанского с устрицами на тридцать человек. Представляю, какое лицо было бы у Дубовского при виде счёта. И меня, с гусарским шиком напившуюся уже с утра.
— Нормально, нормально, — бормочет Лиза. Она ковыряется в коробках и пакетах с небрежностью завзятой шопоголички, ногой отшвыривая ворох обёрточной бумаги. — Вот это сойдёт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я вижу длинное, в пол платье с высоким глухим воротом и рукавами с манжетами. Не люблю такое в обычной жизни, но сейчас готова расцеловать подругу за мудрый выбор: такая броня скроет все синяки. Только цвет вызывает сомнения — ярко-алый. Как кровь. Как языки пламени.
— Раненая, но не сломленная, — говорю я, разгадав её замысел, и касаюсь подола ладонью. Удивительно, но ткань не обжигает. Гладкий шёлк струится прохладным полотном сквозь пальцы.
Хотя мне хотелось выскочить из проклятого номера как можно скорее, я всё-таки сходила в душ, смывая тугими струями налипшую грязь с души и тела. Так бы и стояла под тёплым потоком, но Лизка принялась неистово барабанить в дверь.
— Я уже хотела дверь выбивать, — с притворным осуждением говорит она, но я вижу за ним настоящее беспокойство. И чмокаю её в щёку, не в силах выразить свою благодарность словами.
Замаскировав тёмные пятна на лице и высушив волосы, я чувствую себя немного лучше. Увереннее. Внешний лоск не лечит меня изнутри, но хотя бы позволяет сделать вид, что всё хорошо. Что всё под контролем. Лизка хлопочет вокруг меня, как курица над цыплёнком, завершает последние штрихи, укладывает складки платья и поправляет непослушно лежащие волосы. Мне хочется отпихнуть её, прикрикнуть, заставить прекратить, но я молчу. Забота, какая ни есть.
— Финальная нота, — говорит она, критически оглядывая своё творение. Лезет в сумку, извлекает полновесный флакон духов и с сомнением смотрит на этикетку, постукивая себя по кончику носа. — Не совсем твоё, но…
Я подцепляю её сумку, с интересом заглядываю в бездонное нутро.
— У тебя там Нарния? — Я почти смеюсь. Дрогнувшие в улыбке губы пока что мой максимум. — Если покопаться, можно вытащить другую жизнь?
— А ты попробуй, — отвечает Лизка, смачивая пальцы духами. Она оставляет точки у меня на шее и запястьях. Облако сладковатого плотного аромата окружает меня. Оно разбивается на отдельные части, когда я принюхиваюсь: амбра, ваниль, горькие белые цветы. Обычно я ношу лёгкие и свежие запахи, но сейчас каждый вдох наполняет меня до краёв теплом. Так пахнет сама жизнь. Смелость. Мягкая сила.
Мы выходим из гостиничного фойе под руку, странная парочка — деловитая активная Лизка в кроссовках на босу ногу, и разодетая как на светский раут я, с опущенной головой и застывшей в глазах горечью. Сторонний наблюдатель может решить, что это иллюстрация выражения «не в деньгах счастье». И он будет по-своему прав. Ведь никто ему не расскажет, что на Лизке надето целое состояние.
Возле входа нас встречают сразу две машины. Убер, который вызвала моя подруга. И уже знакомый чёрный монстр, принадлежащий моему… жениху. Я невольно дёрнулась от этой мысли, хотя пора бы уже привыкнуть. Сам Дубовский подпирал машину, щурясь от бликов солнечного света, отражённых стеклянными дверьми отеля.
— И как он всё узнаёт? — поражённо шелестит Лизка.
Я подавляю желание обернуться, как затравленный зверь. Параноидальное чувство, что за мной теперь всюду будут следить, где бы я ни находилась, мгновенно охватывает всё моё существо. Нет сомнений, что он может это организовать. Если захочет. Вялый гнев колыхается мутной водицей. В какой момент моя жизнь стала зависеть от желаний этого мужчины?
Он смотрит на меня — и я рефлекторно сглатываю. Но не прячу глаза. Вздёргиваю подбородок и посылаю взгляд в ответ, заслоняюсь им, как щитом.
Серые ступени заканчиваются возмутительно быстро. Я переступаю по ним с осторожностью, как по битому стеклу, в глубине души надеясь, что прилипну к ним намертво. А пока сотрудники отеля будут решать эту щекотливую проблему, Дубовского собьёт грузовик.
Лизкина рука змеёй выскальзывает из моей. Она смотрит на меня большими глазами, в ответ я почти незаметно качаю головой, отсылая её в такси. «Сейчас приду», — но я и сама в это толком не верю.