было ответить, но бросила телефон на скатерть, словно приказывая ему замолчать.
– Любовница?
– Кто?
– У него.
– Не знаю. Может быть.
– ¿No te importa?[47]
Хавьер застыл в напряжении.
Наверное, не следовало им выходить из белой квартиры. Нарушать прекрасный ритуал – любить друг друга молча и не рассуждая. Анна положила локти на стол, заглянула ему в глаза, поискала в своем необъятном арсенале самое благожелательное выражение лица.
– Конечно, не все равно. Но, понимаешь, дело не в другой. Дело в том, что у нас с ним больше не ладится. Если бы все было хорошо, я бы здесь сегодня не сидела. – Повисла пауза. Лицо Хавьера смягчилось. – А я вот очень рада, что я сейчас тут, – продолжила она. Голос у нее вышел чувственный, а внизу все словно молнией обожгло.
С тех пор как Анна сошлась с Хавьером, она все время чувствовала, что ее возбуждение проявляется какими-то резкими импульсами, спазмами, головокружениями, и полагала, что это эквивалент его нарастающей эрекции. Их вибрации совпадают, это очевидно.
Пока официант чистил рыбу, они молчали, а их ноги снова переплелись под столом. Вино закончилось. Анна сидела как на иголках, есть больше не хотелось – скорей бы уйти из этого ресторана, остаться с Хавьером наедине. Они поели не торопясь, обмениваясь улыбками. Казалось, все разговоры вокруг смолкли, осталось лишь потрескивание огня, шум дождя и звон столовых приборов.
Хавьер попросил две порции виски и счет. Она не возражала. Рот наполнился мягким, дымным вкусом «Лагавулина», и тут Хавьер вдруг заявил:
– Я no quiero separarme de Maya[48].
Анна молчала. Она была в приятном опьянении и не желала развивать эту тему. Добраться бы домой – и спать рядом с ним.
– ¿Que pensias?[49]
– Ничего, – ответила она. – Совсем ничего.
Ее все устраивало, и большего она не хотела.
– Я no quiero che te esperas nada. Porque no me contestas?[50]
– Слушай, мне нечего сказать. Это твоя жизнь. Тебе хорошо с женой, хорошо со мной, ты не хочешь ни от чего отказываться. Не волнуйся, я все понимаю, – проговорила она торопливо, проглатывая слова.
Хавьер не двинулся, только вцепился руками в углы столика. Она не рисовалась – сказала то, что думала. Конечно, она предпочла бы не делить его ни с кем, и он это чувствовал. Но главное – равновесие между ними только что нарушилось. До этих признаний они балансировали на одном канате. Теперь нет. Они больше не делили риски пополам и разрушили целостность.
Женщина принесла на серебряном блюдце погребенный под горкой разноцветных конфет счет, поставив его на стол между ними, затем перенесла вес на одну ногу и застыла в ожидании. Хавьер взял счет, глянул на сумму и полез в задний карман брюк за деньгами. И тут же, закатив глаза, выругался. Анна прищурилась, фокусируя на нем взгляд, и с запозданием в несколько секунд поняла, что бумажника у него нет.
– Ничего страшного, я заплачу, – поспешно сказала она.
– Вот дерьмо, вот дерьмо! – продолжал ругаться Хавьер.
На лице женщины читалась ехидная усмешка. Анна, представляя, о чем она думает, торопливо полезла за кредиткой. Обращать внимание на ее догадки было еще унизительней, чем сомневаться в платежеспособности Хавьера. Если бы не вся эта щекотливая ситуация, Анна бы стала оспаривать сумму: за одно только вино насчитали шестьдесят евро.
– Пошли, – сказала она, поднимаясь.
– Perdoname[51].
Пока они шли вслед за «сибирячкой», Хавьер попытался взять ее за руку, но Анна увернулась, поправляя волосы. Она уже представляла, что теперь начнут болтать: «Пришла в ресторан с молоденьким любовником, заплатила за него».
– Все в порядке, правда, – заверила она.
– Te los devolveré[52].
– Да ну, прекрати.
Они надели свои пальто. Анна натянула на лицо неестественную улыбку.
– Спасибо, все было отлично, – сказала она, застегивая пуговицы.
Женщина придвинулась, поцеловала ее в щеку:
– Очень рада.
Ощущая ужасную неловкость, Анна повернулась и, можно сказать, обратилась в бегство. Хавьер так же быстро пошел рядом; ему, наверное, тоже было стыдно. Из-за всей этой ситуации они совсем забыли о дожде. На улице лило как из ведра. По всей дороге разнесло отходы: очистки, остатки еды, пластиковые бутылки, пакеты, коробки из-под заморозки – видимо, где-то опрокинулся мусорный бак. Они побежали к машине, перескакивая через лужи и лавируя между кучками мусора, прикрыв нос и рот: пахло канализацией. Очутившись в машине, с силой захлопнули дверцы. Спасены – вот только промокли насквозь.
– Disculpame[53] еще раз.
Он искал ее взгляда, но Анна отвернулась к окну.
– Ну хватит. Прошу тебя, поедем домой.
Хавьер рывком тронулся, погнал машину вперед. Теперь он ехал резко, нервно и, свернув на боковую дорогу, вдавил газ в пол. Анна снова включила телефон. Гвидо прислал фото детей: Наталия лежит на спине, раскинув руки и ноги, точно морская звезда, одета в один только подгузник, рот приоткрылся, соска выпала. Габриеле – на боку, спиной к сестре, и тоже с голым торсом. Почему они не одеты в пижаму? В правом углу виднеется толстая золотая цепочка – вероятно, от сумочки. Подпись: «Спокойной ночи, мама». Анна зажмурилась и как будто стала терять равновесие, потом снова открыла глаза и так и сидела, глядя, как капли врезаются в ветровое стекло.
Когда они подъехали к дому, Хавьер остался сидеть за рулем, не выключая фар.
– Ты не зайдешь?
– Зайду.
Этим вечером его невозможно было разгадать. Анна ничего не понимала. Зачем он пригласил ее на ужин? Чего именно хотел? Прояснить ситуацию или просто разнообразить их встречи? Теперь вот сидит и медлит. Разве он не хочет того же, чего и она, не желает ее?..
Они снова пустились бегом, заскочили в подъезд. Анна пошла вперед, вверх по лестнице, стуча каблуками по мраморному полу. Икры болели. Хавьер запустил ей руку под пальто и сжал ягодицы – сначала слегка, потом все усиливал хватку. Пока Анна пыталась открыть дверь, он прижался к ней сзади, покусывая шею, схватил за трусы, словно взял на поводок. Анна протестующе замычала, так и не попав в замочную скважину. Хавьер взял ключ, вставил в замок, и они ввалились внутрь. Она включила свет, но он тут же погасил его, продолжая держать ее сзади за трусы.
– Спальня, – сказал он.
Они двигались в полумраке, сбросив по дороге пальто на пол. Хавьер прижал ее к шкафу, продолжая держать на привязи. Было в этом что-то нарочитое, грубое, и ей понравилось. Она вонзила ногти в его шею, защищаясь и желая причинить такую же боль, расстегнула ему рубашку, укусила за грудь, скользнула