ей то же самое, когда ей было девять и она в первый и последний раз попала в больницу – с аппендицитом. Объяснил, что очень важно заснуть с хорошими мыслями и сохранить их до пробуждения. А потом уже перепоручил ее хирургу. Скольким пациентам он, должно быть, такое говорил. Его она и увидела, стоя с закрытыми глазами. Не потому, что это было так уж прекрасно, а просто в голове отпечаталась та картинка – он и Мария Соле. Загадка, вопрос без ответа.
– Теперь открой.
Она посмотрела на него: голова опущена, в углах рта залегли складки.
– Mi madre dice que si la realidad con los ojos cerrados coincide con los abiertos…[36]
– То что?
– … то это счастье.
– Твой итальянский стал лучше.
– Хорошо.
Она погладила его по лицу, поправила влажные кудри:
– Мне надо идти.
Потом поцеловала в губы, взяла пальто и шарф, подхватила с пола сумку. Глянула еще раз в окно: начал накрапывать дождь, в садике никого, на дороге пусто.
– Я тебя вижу con los ojos cerrados[37].
– И я тебя, – ответила она, стоя к нему спиной. Лгать теперь было так же легко, как дышать.
9
Дети заснули на заднем сиденье, приткнувшись головами к окнам. Машина скользила вдоль реки, ветер разогнал тучи, небо расчистилось, на дорогах намело кучки сухих листьев. У дома отца Анна заглушила мотор и позвонила Гвидо. Они договорились встретиться у входа и сделать вид, будто приехали вместе.
– Ты где?
– Тут, у подъезда.
Анна подняла глаза, увидела, что Гвидо идет навстречу, и вышла из машины. Теперь, когда они больше не жили вместе, она, встречая его, испытывала теплые чувства, – и это совершенно не вязалось с тем отвращением, которое она ощущала, представляя его с Марией Соле. На расстоянии Гвидо снова стал казаться интересным. Держался он несколько официально, но в то же время был мягким, заботливым. Эти мелочи, которых раньше не хватало, деликатные знаки внимания, льстили ей. Подкупало его умение вести себя в любых обстоятельствах: даже теперь, в процессе расставания, при отсутствии всякой определенности, он хоть и ушел, но остался на связи и проявлял большой интерес к детям. Вот уж чего она никак от него не ждала. Каждый вечер в восемь он звонил и добрых полчаса маячил на экране телефона в приложении FaceTime (детям нужно было видеть лицо, чтобы общаться), а Наталия и Габриеле все это время играли у себя в комнате, иногда даже так и не взглянув в его сторону. Но Гвидо был там, надежный, как скала, роняя в пустоту слова: «Что делаешь, Габри? Что ты ела, Нати? У-у-у, вкуснятина». Он корчил рожицы. Напевал песенки. Нащупывал контакт. Наталии его не хватало, часто, подходя к матери, она спрашивала: «Папа?» Скучала по нему гораздо больше, чем Анна могла предположить.
Гвидо подошел поцеловать ее в щеку.
– Заснули, – сказал он.
– Да, вижу.
– Так даже лучше. Можно не бояться, что они отцу твоему что-нибудь расскажут.
– Рано или поздно придется ему сказать.
– Да, но, по крайней мере, он не от Габриеле это услышит.
– И когда мы ему скажем?
– Скоро. Но не сегодня.
– Почему?
– Потому что не сегодня.
Гвидо был непреклонен. Но Анна предпочла бы все-таки поговорить с отцом, не сгущая красок, назвала бы это «паузой» или лучше «небольшой паузой». Аттилио, с его деликатностью и сдержанностью, вопросов бы задавать не стал. Привык бы постепенно к этой мысли, как, в общем, обычно и происходит.
Они взяли детей по сложившейся привычке: Анна – дочь, Гвидо – сына. В лифте, стоя напротив с детьми на руках, взглянули друг другу в глаза. Лицо Гвидо выражало твердую решимость, отчего Анна забыла все приготовленные слова и о своих планах.
Позвонить в дверь они не успели: филиппинка Инес распахнула ее, словно подкарауливала их. Поздоровалась, проводила их в комнату, принадлежавшую когда-то Анне. Пока они раздевали детей и устраивали их на кровати, Гвидо все продолжал смотреть на нее, словно желая что-то сказать.
– Что такое? – спросила Анна.
– Ничего.
– Точно?
Он улыбнулся. С каким-то загадочным оттенком. В самый первый раз он так посмотрел на нее как раз здесь, в этом доме, в гостиной. Поначалу они с Гвидо были точно два заговорщика – поневоле, против Аттилио. Потом их отношения переросли в помолвку, и на смену их сообщничеству пришло противостояние двух мужчин. Все вместе они словно образовывали равнобедренный треугольник, в котором Анна ощущала себя вершиной, а мужчины были в основании, на одной линии. Теперь же, когда они прикидывались, будто с их браком все в порядке, в вершине против основания оказался ее отец.
На обеденном столе Анна заметила два старинных канделябра, которых не видела бог знает сколько времени. Аттилио, скрестив руки за спиной, стоял у балконной двери и глядел на улицу. Он как будто еще не заметил их приезда.
– Папа?
Отец обернулся, лицо бесстрастное:
– А дети?
– Заснули. Выпьем сначала вина, потом разбудим, хорошо?
– Тем лучше, если они спят.
Аттилио облокотился на стул. Его ответ показался ей очень странным.
Ужин, который устраивался раз в месяц, проходил по четкому сценарию: эмоциональная часть и деловая. За столом не засиживались, меню никогда не менялось. После еды отец минут на десять целиком и полностью посвящал себя внукам, словно совершал моцион. Дарил каждому подарок и показывал фокус с отрыванием большого пальца, от которого Габриеле всякий раз приходил в восторг. Потом удалялся в кабинет выкурить сигару, и Гвидо за ним. Анна оставалась возиться с детьми на полу.
– Итак? – обратился Аттилио к зятю.
– Все в порядке, – отозвался тот, располагаясь за столом и раскладывая на коленях салфетку. – Давайте есть.
Инес вошла с супницей в руках, поставила на стол, сняла крышку. По комнате поплыл аромат бульона, знакомый и успокаивающий. Аттилио тяжело опустился на стул, оперся о стол локтями, а Анна принялась раскладывать тортеллини.
– Что скажешь насчет Патриарки? – инквизиторским тоном произнес Аттилио.
– Операция удалась.
– Не сомневаюсь. А что насчет остального?
– Поговорим об этом завтра, не надо Анну втягивать в наши споры.
– Нет, поговорим сейчас.
– Это лишнее, – отрезал Гвидо, скользнув взглядом в сторону жены.
Анна терялась в догадках: что за кошка между ними пробежала.
– А я думаю, что Соня Патриарка – это стопроцентная подстава! – Аттилио повел пальцами по скатерти. Его трясло.
Гвидо поднес ко рту ложку бульона, подул, чтобы не обжечься.
– Вовсе нет, Аттилио. Держи себя в руках.
– Да здесь не контроль над собой страшно потерять, а лицо и честное имя! Думаешь всем там заморочить голову?
Это выражение