Читать интересную книгу Женский хор - Мартин Винклер

Я спросила у акушерки, что с моей девочкой, почему она не сосет грудь, почему молчит, и акушерка ничего не ответила, посмотрела на интерна и сказала: «Ничего, она еще не отошла от родов», и он как-то странно улыбнулся, не по-доброму, мне его улыбка не понравилась, и начал меня зашивать. Я не знала, что у меня разрывы, я ничего не чувствовала – это нормально, когда там все так резко расширяется, – и ощутила это позже, на следующее утро. Было жутко больно, я плакала, но не могла думать ни о чем другом, кроме как о ребенке. Мне казалось, что с ней что-то не так, она не реагировала, ручки у нее безвольно свисали, как у детишек, когда они крепко спят, а она спала все время, она не открывала глазки, не открывала ротик и сосала грудь очень, очень медленно.

Через два дня, даже не предупредив меня, они перевели нас в центр матери и ребенка, и это был настоящий ад. Каждый раз, когда я просила показать мою малышку педиатру, потому что это было ненормально, что ее не показали врачу до того, как выписать меня из роддома, заведующая центром матери и ребенка отвечала, что я у нее не одна, что мне нужно набраться терпения и что я уже всех замучила.

С каждым днем дела шли все хуже. Чем больше моя малышка худела, чем более сонной она выглядела, чем настойчивее я просила, чтобы ее показали педиатру, тем больше меня упрекали в том, что я неправильно за ней ухаживаю, что родила ее слишком рано, как и Кевина, и что девушкам моложе двадцати беременеть опасно, и что нехорошо рожать детей в таком возрасте, как будто я сделала это специально! Я ведь сказала врачу, что от таблеток меня тошнит, а он мне не поверил и все равно их прописал, хотя я хотела установить спираль. Меня тошнило от них каждые два дня, и я бросила их пить и сказала себе, что презерватива будет достаточно, но поскольку парни, с которыми я спала, не всегда их надевали, я снова начала пить таблетки, и когда меня начало тошнить, я не обратила на это внимания, подумала, что это нормально, ведь я пью таблетки, а на самом деле это была беременность. Я осознала это лишь спустя некоторое время…

Прошло два дня с тех пор, как нас перевели, и я не спала, потому что понимала, что ей плохо, я боялась заснуть и оставить ее одну, но я очень устала и беспокоилась за Кевина, который жил у тети и плакал так много, что она уже не знала, что с ним делать. Проспав почти восемь часов, я подскочила на кровати, я не увидела своего ребенка, его отняли у меня, пока я спала. Медсестра сказала, что мою дочку унесли, потому что она плохо дышала. Она отправила меня в реанимацию. Я добежала до реанимации, и там мне сказали, что мой ребенок умер ночью, и когда его сюда принесли, было уже слишком поздно. Интерном была молодая женщина, она была в ярости и стала ругать меня и спрашивать, что я сделала: может быть, встряхивала ребенка, или била, или уронила? Я стояла молча, не веря своим ушам, она говорила, что мой ребенок умер и что это моя вина!

Я взревела и стала трясти ее, как тряпичную куклу, настолько я была в бешенстве. Несколько человек навалились на меня и сделали мне успокаивающий укол.

Очнулась я в психиатрической лечебнице.

Там они продержали меня две недели. Вначале я только и делала что кричала, чтобы мне вернули моего ребенка, что ее убил тот гинеколог, он уронил ее на пол, и поэтому ей было плохо. Естественно, после этого они снова делали мне укол, чтобы я успокоилась.

Через три дня я поняла, что они будут держать меня там до тех пор, пока я не перестану кричать, а я не хотела, чтобы они меня то и дело усыпляли, я хотела как можно скорее вернуться к тете и Кевину. Я проглотила свою боль и ярость и больше не сказала ни слова, больше никого не обвиняла.

Наконец меня отпустили.

Выйдя из лечебницы, я проплакала три дня, и Кевин не спал ни одной ночи, как будто чувствовал мое горе. А потом я пошла к адвокату. Я сказала, что хочу выдвинуть обвинение против врача, принимавшего у меня роды. Потому что я была уверена, что он уронил моего ребенка. Адвокат странно на меня посмотрел и сказал: «Такой процесс вам дорого обойдется». Я спросила – в какую сумму? Он назвал такую запредельную цифру, что я лишилась дара речи. Я спросила: «Есть ли шансы выиграть дело?» Поразмыслив, он ответил: «Честно говоря, не думаю. Такие ситуации мне хорошо известны. Вы переживаете из-за смерти ребенка, чувствуете себя виноватой и стараетесь переложить груз ответственности на кого-то другого. Но у вашего ребенка наверняка были проблемы в течение беременности, поэтому роды и длились так долго. Я знаю этого гинеколога, у него очень хорошая репутация, я уверен, что он сделал все, чтобы спасти малыша. Забудьте об этом».

После этого он поднялся и пошел к двери, чтобы проводить меня.

Я была как во сне. Он даже не попытался мне помочь. Для него это был ничего не значащий случай.

Я сказала: «Значит, я ничего не смогу сделать с этим мерзавцем?»

Он раздраженно ответил: «Доктор Машан – уважаемый врач. Я не могу помочь вам привлечь его к ответственности, и не думаю, что кто-то другой захочет это сделать. Всего доброго, мадемуазель».

Поверь, я вовсе не склонна к насилию, я в жизни и мухи не обидела, но в тот момент, будь у меня винтовка, я бы его застрелила, даже рискуя сесть за решетку, а еще я убила бы того негодяя, который погубил мою девочку. Или бы я просто размозжила ему яйца, чтобы он больше никогда не мог заниматься любовью и чтобы долго мучился. Потому что однажды я прочитала интервью мужчины, который пересадил две руки несчастному, у которого не было рук, и сказал, что может пересадить и яйца, но я знаю, что это глупости, он просто хотел похвастаться, как все врачи.

После этого я едва не впала в депрессию, но со мной был Кевин, он поддерживал меня, когда чувствовал, что мне плохо, он подрос, и я, глядя на него, подумала: «Ради него стоит жить». Я нашла работу в хлебопекарне, вставала в шесть утра, Кевин оставался с тетей, и там я познакомилась с Джонатаном, который устроился в хлебопекарню подмастерьем через три дня после того, как меня взяли туда на работу. Он с самого начала знал, что у меня маленький ребенок, и проявлял ко мне интерес, мы болтали во время обеденного перерыва, он приносил сэндвич с собой, а я готовила его на работе. Однажды после обеда мне нужно было отвести Кевина к педиатру, а машины у меня не было, нужно было ехать на автобусе с коляской и всеми вещами, и Джонатан сказал, что поедет с нами и поможет мне. В приемной он начал играть с Кевином, который очень нервничал и которому хотелось бегать, и тогда он взял его за обе ручки, и Кевин ходил везде, где хотел, и смеялся, и Джонатан смеялся, и я тоже, от всей души. Когда врач вызвал меня, они вошли в кабинет вдвоем впереди меня, и когда Джонатан собирался выйти, я удержала его за руку и сказала: «Останься».

Мы и подумать не могли, что я забеременею почти сразу, и я очень боялась его реакции, но, узнав об этом, он улыбнулся и сказал: «Шеф сказал мне, что один из служащих увольняется, чтобы заняться торговлей, и спросил, не хочу ли я его заменить, так что у нас обоих будет работа в одной и той же хлебопекарне, и мы сможем устроиться».

Я боялась снова рожать в акушерской клинике и не хотела ехать в клинику Сент-Анж, в южном районе, потому что там сначала просят предъявить справку о налогах и лишь потом говорят, будут они принимать у тебя роды или нет, – мне не хватит никаких средств, потому что они заставляют платить за все подряд, даже за всякие мелочи. И потом – а… об этом я совсем забыла тебе рассказать, – когда я носила дочку, у меня была гипертония, я была в двух шагах от эклампсии [23] , и акушерки говорили мне, что подобное может повториться и при следующих беременностях, и это тоже меня пугало: кто тогда будет меня лечить? Однажды Джонатан сказал, что все-таки нужно сходить к врачу, так что в день, когда хлебопекарня не работала, мы пошли к врачу вместе, а Кевина оставили с Жаклин, мамой Джонатана. Она его очень любила, и поначалу мне не нравилось оставлять его с ней надолго, не то что со своей тетей, но у Жаклин большой дом, и она вырастила шестерых мальчиков, так что таким малышом ее было не испугать, и когда Кевин оставался у нее, и мы приходили потом за ним, он всегда был доволен. А вот с моей тетей он всегда был раздраженным, а это о чем-нибудь да говорит.

Врача, с которым мы назначили встречу, на месте не оказалось, у него был срочный вызов, и он не мог меня принять, и я очень нервничала, потому что утром у меня началось кровотечение, и я боялась, что с ребенком что-то не так. Тогда секретарь взяла трубку и позвонила в 77-е отделение, а там мадам Анжела, заведующая-консультант, сразу сказала: «Присылайте ее к нам».

Меня принял доктор Карма, и я сразу поняла, что все будет хорошо, потому что он улыбался и разговаривал со мной как со взрослой, а не как с девчонкой, потому что на самом деле так и было, мне не исполнилось и двадцати, и все говорили мне, что рожать детей в таком возрасте неразумно. Поначалу я подробно объясняла, почему это не так, а теперь мне на это наплевать, я просто отвечаю: это мои дела, а вы занимайтесь своими. Только вот такое можно сказать соседке или незнакомым людям, а не врачу, который видит тебя беременной в третий раз, а тебе всего девятнадцать, и смотрит на тебя так, будто ты ограбила банк или избила ремнем грудного младенца. А доктор Карма смотрит на тебя иначе. Со многими другими ты чувствуешь себя никем. Ну, конечно, кем-то ты все равно себя чувствуешь. Когда я сказала ему, что боюсь эклампсии и боюсь снова оказаться там, он заглянул в карту и сказал: «И речи быть не может о том, чтобы снова отдать вас в лапы этого мясника. Когда вы родите, позвоните мне, и вас переведут отдыхать в мое маленькое отделение». Вот так, все прошло хорошо, и моя девочка родилась легко и точно в срок, я здесь ненадолго, двух дней вполне достаточно, и я знаю, что, если меня что-то будет беспокоить, я могу позвонить. Но ты правильно сделала, что ушла из центра матери и ребенка, особенно с таким здоровяком, как твой мальчуган. Он такой подвижный, что я с ужасом вспоминаю, каким в его возрасте был Кевин. Я знаю, это очень утомляет, но ты увидишь, все самое сложное уже позади, да. Посмотри на меня, мне с Кевином было безумно тяжело, особенно если учесть все, что нам с ним пришлось пережить, но через два часа они с Джонатаном приедут сюда навестить нас, малышку и меня. Ему уже два с половиной года, и я знаю, что он будет безумно любить свою сестренку. Когда я была беременной и сильно уставала, он подходил ко мне, целовал мой живот и говорил: «Баю-бай, малыш. Мама устала. Баю-бай, малыш». И пел ей песенку. Когда он подрастет, твой мальчишка, поверь мне, всю любовь, которую ты ему отдала, он обязательно вернет.