Читать интересную книгу Женский хор - Мартин Винклер

Медсестра улыбнулась мне:

– Меня зовут Аиша.

Я прочистила горло:

– Дж… Джинн.

Ее лицо озарилось.

– Я могу загадать три желания?

Я не сразу поняла, что она говорит, и, пока я соображала, она улыбнулась Карме, достала связку ключей и исчезла за дверью.

Карма посмотрел на меня поверх очков:

– Говорят, на факультете юмор не был вашим любимым предметом.

Не дождавшись ответа, он протянул мне карту и вошел в первую палату.

Она была достаточно просторной для двух пациенток, но в ней лежала только одна. Остальную часть палаты занимали два кресла и диван-кровать с подушками и пледами. Дальше располагалась смежная с палатой ванная комната, которая была ярко освещена. Я заметила в ней большую четырехугольную ванну.

В кровати лежала женщина лет сорока, желтая как лимон и невероятно худая. Ее глаза были закрыты. Карма подошел к ней, присел на край кровати и взял ее руку. Не открывая глаз, она пробормотала:

– Привет, Франц.

– Привет, Катрин.

– Уже… – она зевнула, – десять часов?

Ее было едва слышно.

– Нет, без четверти одиннадцать.

Она попыталась открыть глаза, но безуспешно.

– Я все время сплю, мне очень жаль.

– Ничего страшного. Мучительно все время дремать.

Она тихонько рассмеялась:

– Да, я не могу… смотреть фильм «Скорая помощь»… Нельзя ли немного уменьшить дозу… чтобы мне не так сильно хотелось спать… сегодня днем?

– Конечно. Когда придут Мона и Жак?

– Не знаю… После обеда.

Я открыла карту. Прочла: «Катрин Д., год рождения 1968. Вновь вышла замуж, есть дочь. Рак поджелудочной железы». Диагноз был поставлен шестнадцать месяцев назад, и МРТ показала, что у нее метастазы повсюду. Шестнадцать месяцев?! Она должна была уже давно умереть.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил Карма.

Катрин покачала головой. Затем открыла глаза, как будто что-то вспомнила, и подняла руку:

– Да, нужно… Я должна была вас об этом попросить… но забыла…

– Да?

– Когда… когда Моне будет восемнадцать…

– Да. Я отдам ей тетрадь.

Катрин снова улыбнулась, ее рука устало соскользнула с руки Кармы.

– Вы не забудете…

– Не забуду. Только нужно найти, в какой ящик я ее положил.

Лицо Катрин прояснилось, и ее бормотание перешло в беззвучный смех.

Он начал ей что-то нашептывать, и мне показалось, будто я слышу шум прибоя. Я обернулась. Напротив кровати, над столом, на котором стоял компьютер, лежали книги и DVD, в перегородку был встроен плоский большой экран. На галечный пляж набегали волны, потом снова отступали.

– Я зайду еще сегодня после обеда, чтобы поговорить с Моной и Жаком.

– Она… с ней все в порядке, а вот Жак… Она сказала, что он все время плачет… у меня сжимается сердце… я сказала ему, что мне не страшно… А он…

– Он боится вас потерять.

Катрин ничего не ответила. Казалось, будто она перестала дышать, но потом сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Белки ее глаз были желтыми, как и ее кожа. Она протянула руку к ночному столику. Карма взял оттуда поилку и поддержал женщину, чтобы она попила.

– Люди… все равно теряют друг друга, так или иначе… Еще очень рано, я знаю… но это всегда происходит слишком рано. И потом, так даже лучше… Я не хочу, чтобы он еще долго видел меня такой… И я считаю… что лучше уйти первой… Я эгоистка, правда?

– Да, но я об этом никому не скажу.

Глаза Катрин остановились на мне. В течение нескольких секунд мне казалось, что она смотрит на меня и не видит. И потом, совершенно внезапно, она сказала:

– Здравствуйте… Мы не знакомы…

– Я Джинн Этвуд, новый интерн.

Я выпалила это очень быстро, я не хотела, чтобы «Франц» успел вставить какой-нибудь комментарий.

– Добро пожаловать… Вам здесь… понравится…

Она закрыла глаза и через несколько секунд начала тихонько похрапывать.

Карма осторожно положил руку Катрин на кровать.

Мое горло сжалось, и внезапно я их возненавидела, обоих.

Когда мы вышли, я спросила:

– С каких это пор рак поджелудочной железы лечат в гинекологическом отделении?

Он посмотрел мне прямо в глаза:

– Мы не в гинекологическом отделении… И женщин, которых лечишь, не выбираешь. Это они нас выбирают.

– Что это за… палата?

– Что вы имеете в виду?

– Диван, огромный телевизор, компьютер, ванная… Она что, здесь живет?

Он вздохнул:

– Это прощальная палата. Плакаты, подушки, пледы принадлежат ей и ее семье, а все остальное… мебель находится здесь постоянно. Пациенты на последней стадии, которые не хотят умирать ни в отделении реанимации, ни у себя дома, приезжают сюда. Это не так тяжело для их родных. Ее муж или дочь могут остаться здесь ночевать, если захотят, днем здесь всегда дежурит медсестра, а ночью – дежурный врач. Впрочем, пожалуй, я должен сообщить дату вашего дежурства. Даже если вы здесь не останетесь, одно дежурство вы проведете.

Черт!

– Дежурный врач? Здесь?

– Да. До прошлой недели у нас было как раз восемь врачей, но одна рожает через две недели, так что мы договорились отпустить ее на пару-тройку месяцев, пока малыш немного подрастет.

Неужели он собирается заставить меня провести ночь в этой палате? Нет, он явно сумасшедший.

– Еще вопросы? – наконец спросил он.

Я указала на дверь палаты:

– Мадам Л…

– Катрин.

– Да, Кат… почему вы зовете их по имени?

– Некоторые пациентки хотят, чтобы их называли по имени. Я соглашаюсь на это только с условием, что ко мне они будут обращаться тоже по имени. Если они зовут меня «доктор», я называю их «мадам».

А как же маленькая медсестра?

– Понимаю… Значит, Катрин… Она… Она знает, что у нее? Она знает, что ей недолго…

– Недолго осталось? Конечно. Она знает об этом с тех пор, как принесла мне результат МРТ. Замечательный врач, который поставил диагноз, сообщил об этом не ей, а мужу, добавив, что ей осталось не больше трех месяцев. Вы наверняка прочитали, что с тех пор прошло уже шестнадцать месяцев. Первый год она с удовольствием ездила по Европе с дочерью и мужем, совершая короткие поездки по неделе, отказавшись от операций и процедур. Уже два месяца, как она не может выходить из дома, и ей устроили госпитализацию дома. Здесь она всего две недели.

– Понимаю. Ее родные больше не могли.

– Вовсе нет, это она больше не могла видеть их взаперти, как заложников в доме вместе с ней. Здесь если она не хочет их видеть, то может сказать, чтобы они не приходили. Они знают, что она не одна. Им не приходится простаивать под дверью и слушать, дышит она или нет.

– Да, но если не…

Он поднял бровь:

– Что?

– Время смерти не выбирают…

Теперь приподнялись уголки его губ. Я не понимала, что заставило его так улыбнуться.

– Это так. Об этом с ними поговорили в тот день, когда она сюда приехала. Они живут неподалеку. И потом, жизнь есть риск. Она предпочитает, чтобы они жили.

– Сколько времени…

– Я врач, красавица, я не прорицатель. Обычно я называю момент смерти лишь после того, как он имел место.

Несколько секунд я стояла молча, сама не знаю почему.

Он посмотрел на часы, и я наконец произнесла:

– Но ее семья…

– Нам нужно поторопиться, нас ждут два ДПБ. Поговорим об этом позже, хорошо?

Он взял из моих рук карту, положил ее на один из столов и вошел во вторую палату.

В этой палате стояли две кровати, две люльки, одна решетчатая детская кроватка. И детский манеж. По всему полу были раскиданы игрушки. В кресле сидела девушка, которой на вид нельзя было дать и семнадцати лет, и кормила грудью черноволосого ребенка. В манеже лежал почти голый малыш и всеми силами тянулся вверх, пускал слюни и смеялся. На одной из кроватей лежала молодая женщина двадцати – двадцати двух лет и давала соску другому малышу.

– А это что? Филиал центра матери и ребенка?

Сама того не заметив, я произнесла это вслух.

Женщины подняли головы и почти одновременно воскликнули:

– Вовсе нет! Это намного лучше!

– Здравствуйте, дамы, – сказал Карма. А затем он присел на четвереньки, нос к носу с будущим атлетом. И ребенок звонко рассмеялся.

И вдруг это пронеслось у меня в голове. Я на мгновение остолбенела. Я сразу не поняла, в чем дело, потому что это промелькнуло во фразе, и я не обратила на это внимания, но он назвал меня красавица.

ЛЕТИЦИЯ (Баллада)

Ах, ты увидишь, здесь намного лучше, чем в центре матери и ребенка. С Кевином, моим первенцем, я пошла туда, в этот центр. Мне было шестнадцать, мой парень исчез в тот же день, когда я, улыбаясь, сказала ему, что жду ребенка. Я была дурой, я думала, что он обрадуется, он все время повторял, что беременная я буду очень красивая и что он напьется, когда я рожу, и вот однажды у нас не оказалось презервативов, автомат в лицее был пуст, медпункт в тот день был закрыт, и у нас не было денег, чтобы пойти в аптеку, где продадут ароматизированный благоухающий презерватив по баснословной цене. Мой парень сказал, что это не страшно, ты мне отсосешь, так ты ничем не рискуешь, но я спросила: «А я? А ты мне?» А он сказал, что ему это не нравится, его от этого тошнит и у него это плохо получается… Лучше бы я сказала «черт побери», и все. В любом случае наши отношения – это было ненадолго. Во-первых, он был груб, обращался со мной как с дрянью, и потом, когда узнал, что я беременна, я сразу не поняла, я ничего не могла поделать… Ну, впрочем, я не жалею. Кевин очень непослушный… для мальчика это нормально, но он очень милый, и он смеется, и очень ласковый. Как видишь, моя малышка не дает мне покоя, потому что все время спит, и хотя и сосет грудь, но совсем немного, а потом снова засыпает, это меня беспокоит. Когда родилась моя девочка, мой второй ребенок, все было еще хуже. Она ни на что не реагировала. Кевина я родила за полчаса, акушерка и опомниться не успела, а вторые роды длились бесконечно. Схваток у меня не было, и они только и делали, что смотрели на монитор и говорили, что что-то не в порядке, но не говорили что именно. А я просто одурела, я больше не могла, я хотела только одного – чтобы ребенок родился. Кевин остался с моей тетей, потому что в то время я жила у нее, и я пришла в роддом совсем одна. Нет, в то время приятеля у меня не было, я спала со всеми понемножку и даже не знала, кто отец ребенка, и не сразу сообразила, поскольку в первые несколько недель похудела, а когда поняла, что снова жду ребенка, делать аборт было уже слишком поздно, да я и не хотела. Акушерки были перегружены, был канун Рождества, они никогда не видели, чтобы столько женщин рожали одновременно, да еще некоторые хотели уйти пораньше, чтобы отметить праздник в кругу семьи, а у других возникли какие-то осложнения… короче, акушерки не справлялись, и интерн был очень мил, но ничего в этом не понимал, так что позвал дежурного гинеколога, который явился очень недовольный, что его оторвали от еды. Он, должно быть, собирался уйти, потому что не снял рубаху и галстук в горошек, а просто натянул халат, наверняка решив, что ему хватит на все трех минут, что если интерн его зовет, значит, он не может справиться, и все. Только дело было в другом, ребенку было плохо, схватки шли не так, как надо, у нее застряла головка или что-то в этом роде, но мне никто ничего не объяснял. Гинеколог спросил у интерна, в чем дело. Интерн с акушеркой сказали ему, что есть проблема, он на меня не взглянул, не сказал мне ни слова, склонился над рулоном бумаги с графиком схваток и сердцебиения ребенка, которое было очень медленным, и сказал что-то вроде: «Что за черт!» Он попросил щипцы и, ничего мне не сказав, ничего не объяснив, закрыл мне лицо простыней и стал вводить мне во влагалище свой инструмент, и это было так больно, что я завопила, а он крикнул: «Помолчите, если хотите, чтобы я сделал свою работу». Это длилось недолго, я сразу поняла, что он извлек ребенка из моего чрева, и я почувствовала облегчение и подумала: «Как хорошо, что это прошло так быстро, иначе бы ей было больно». Но я не слышала ее плача, а услышала громкий звук «бум», как будто что-то упало на пол, и хирург закричал: «Черт, черт, черт!» Конечно, я не видела, что там происходит, но услышала, как забегали остальные, я поняла, что хирург опустился между моих ног, почувствовала, что из моего живота как будто что-то снова вытягивают, и снова я почувствовала, как что-то выскочило из моего влагалища, как катапульта, и снова раздался шлепок. Я закричала: «Дайте мне ребенка! Покажите мне моего ребенка!» Я убрала с лица простыню и между бедрами увидела голову гинеколога. Он был весь крови, его галстук в горошек был весь в красных и белых пятнах. Я рассмеялась. Он бросил мне на живот ребенка и, поднявшись на ноги, сказал интерну: «Вам остается только ее зашить» – и ушел. А я смеялась и плакала, отчасти от боли, отчасти от радости, что мой ребенок, моя девочка, родилась, что все позади, я больше ничего не чувствовала, только облегчение. Но она почти не двигалась, молчала, не плакала, не искала грудь, и когда я приложила ее к груди, грудь все время выпадала у нее изо рта. Я знала, что это ненормально, потому что когда я прикладывала к груди Кевина, он присасывался и никак не хотел ее отпускать, щипал меня, когда я пыталась ее отнять.