Читать интересную книгу Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова - Альберт Иванов

В кирпичной стене зияла холодная чернота просторного камина, похожего на маленькие ворота. Я приблизился к нему, в горле внезапно запершило от резкого запаха сажи, и я приглушенно кашлянул. В ответ кто-то гулко откашлялся где-то вверху, в дымоходе. У меня захолонуло сердце. Робко перешагнув через решетку, я заглянул в трубу. Чьи-то черные ноги мелькнули на звездном небе — я застал последний миг, когда какой-то человек выбрался из трубы на крышу!..

Стало страшно, как в давнишнем детстве или во сне: хочешь вскрикнуть от испуга, а не можешь, будто онемел. Не знаю почему, но вдруг захотелось его выследить. Конечно, в трубу я не полез — там не за что ухватиться, — а легко побежал (давно я так не бегал!) по лестнице к чердаку. Я был уверен, что дверь туда открыта.

Она была открыта.

Чердак освещался тем же полусветом, как и весь вокзальчик. Чего тут только не хранилось! Деревянные коняшки-качалки и зимние санки; фарфоровые слоны величиной с хорошего сенбернара; большие, взрослой вышины, оловянные солдатики в медвежьих папахах — таких, только живых, гвардейцев я видел при смене караула у королевского дворца в нескольких кварталах отсюда; высокие усатые злодеи из папье-маше с кривыми ножами за поясом; важные короли, спесивые королевы, капризные принцессы, модницы-фрейлены, сверкающие латами рыцари, пестрые карлики, горбатые нищенки, уродливые колдуньи, надменные волшебники, спесивые чиновники в цилиндрах, веселые мальчики и девочки — деревянные, стеклянные, жестяные, гипсовые фигуры. И даже елка стояла с пыльными разноцветными шариками, лучистыми звездами, хвостатыми хлопушками и звонкими колокольчиками, а рядом — Дед Мороз, Санта Клаус, или как там его еще, со своей красавицей внучкой. А уж всяких игрушек — не перечесть: кованые раскрытые сундуки с разными зверятами, барабанами, трубами, саблями, ружьями, куклами!.. Глаза разбегались, словно одновременно смотрели во все стороны.

Вверху, на крыше, послышались осторожные шаги. Я опомнился, вооружился деревянной саблей и, опасливо пробравшись сквозь шайку усатых злодеев, робко высунулся в раскрытое чердачное окно.

И чуть не попятился. Я сразу узнал его.

В черном цилиндре, с растопыренной железной метелкой в одной руке и ядром на веревке — в другой, он во весь рост стоял на печной трубе и оглядывался вокруг.

Трубочист!

Вот он посмотрел на меня и… весело помахал рукой. Я засмеялся, тоже махнул и вдруг задел незаметный медный колокольчик, висевший под верхней перекладиной окна (теперь-то я понимаю, висел он там нарочно до поры до времени). Колокольчик тонко звякнул и зазвонил живей, живей! В ответ серьезно откликнулся колокол с перрона. Он прозвонил тоже несколько раз, не шуточно — упорно и призывно.

Снизу донесся общий вокзальный шум, какой бывает на любой станции, слитый из шарканья ног, беспокойных голосов пассажиров, отрывистых возгласов носильщиков, скрипа чемоданов, повизгивания тележек… Я, сломя голову, будто боясь опоздать на поезд, бросился вниз. Помнится, вроде бы по-прежнему никого не было ни в зальчике ожидания, ни в буфете, но я странно слышал и торопливые голоса, и поспешные шаги, и шум отодвигаемых кресел, и звон монет на прилавке, и суету у касс… В спешке я сунул в ближайшее кассовое окошко монетку, вернее, памятный никелиевый кругляшок с отчеканенным профилем датского сказочника и как бы с нимбом из юбилейных дат вокруг его головы — и получил синий зубчатый билетик.

Выскочил на перрон. Мощным паром отгоняя туман, подходил, ведя за собой коротенькие вагоны с островерхими вентиляционными шляпками на крышах, пузатый, сверкающий черным, на больших красных колесах и с высокой трубой, огнедышащий, клокочущий от своей силы, паровоз.

Туман спустился за ним и поднялся до половины вагонных окон. Вот поезд, тормозя, стал; ощупью найдя ступеньки и ручку, я влетел в вагон и, хотя места еще были свободны, побежал по всему поезду, хлопая дверьми в тамбурах и разыскивая местечко получше.

Все вагоны были общие, без перегородок и купе. Лакированные скамейки, деревянные прутьевые полки для багажа и привинченные к стенам вешалки для верхней одежды.

Только я сел, конечно же, у окна в первом за паровозом вагоне, как, суетясь полезли пассажиры. Многих — правда, только в виде большущих игрушек — я видел перед этим на вокзальном чердаке, но иных встретил не то чтобы впервые, а как бы подзабытыми. Ворчливо прошел не иначе китайский император в своем восточном драгоценном облачении, за полами развевающегося халата еле поспевала многочисленная свита — живые китайские болванчики с крупными головами и тонкими шеями. Проследовала группа средневековых музыкантов, поднимая над головами свои хрупкие лютни, дудки, бубны и тамбурины. Юркие пажи несли связки книг и клетки с птицами; я заметил серенького соловья (курского?), который, несмотря на сутолоку, заливался пением, точно был один и в роще; в одной из клеток тащили какого-то гадкого утенка, он был явно напуган и все пытался крикнуть гордо, по-лебединому; пронесли и важного ученого попугая, ворчащего себе под нос: «Крибле, крабле, бумс!..»

Забыв про все на свете, я смотрел на пассажиров.

Чинно шли наглухо застегнутые бюргеры с саквояжами, старухи с лорнетами, дамы в кринолинах, гвардейцы в медвежьих папахах, домовые в ночных колпаках с мисками каши под мышкой… Прошаркала безобразная ведьма — нижняя губа у нее висела до самой груди, а в руках была изогнутая колба, в которой что-то пылало и булькало. Изящно проплыла принцесса, любуясь горошинкой на ладони, как драгоценной жемчужиной. Пум-пум-пум… протопали три огромные собаки, одна другой больше, у первой глаза величиной с чайные чашки, у второй — с мельничные колеса, у третьей каждый глаз со старинную Круглую башню в Копенгагене. А за ними шагал солдат, на ходу высекая искры огнивом и пытаясь прикурить трубочку. Прошествовала, обдав ледяным холодом, красивая и неприятная особа в короне из сверкающих сосулек. Гоня кудрявых барашков, легко пробежала голоногая пастушка в венке из полевых колокольчиков.

Я не знал, что и думать про этих занятых пассажиров. А потом успокоился: ну, конечно же, это переодетые и загримированные артисты и циркачи со своими дрессированными животными и птицами и все мы сейчас поедем на какое-то необыкновенное представление. Но четко я не был уверен. Что-то смутно шевелилось в памяти, казалось, вот-вот вспомню и сразу все-все пойму!..

Мне было тревожно. Напротив меня, на нескольких скамейках подряд, уселась шайка усатых злодеев во главе с маленькой разбойницей. Она сверлила взглядом мое обручальное кольцо; оно почему-то стало необычайно свободным и приходилось все время подгибать палец, чтоб не слетело, — я на всякий случай спрятал кольцо в карман. Разбойница лишь насмешливо хмыкнула.

Как я обрадовался, когда рядом со мной вдруг уселся трубочист! Не знаю, был ли он тем самым, которого я видел с чердака, — все они на одно чумазое лицо. Он подмигнул мне голубым глазом с белоснежным краешком белка, я тут же подмигнул в ответ. Мы оба рассмеялись.

Пассажиры продолжали прибывать. Прошел странный молодой человек. Близорукий и рассеянный, он все время натыкался на скамейки, но уверенно держал курс на принцессу в уголке вагона.

— Узнаешь? — склонился над моим ухом сосед. Я виновато пожал плечами.

— Это же Клумпе-Думпе, который свалился с лестницы, и все же ему досталась принцесса! — сообщил он.

Я хихикнул.

Задев меня локтями, пробрались бедно одетые мальчик и девочка. Они бережно несли ящик, чуть побольше цветочного горшка, с землей и незабудками.

— А это названые брат и сестра, Герда и Кай, со своим садиком, — улыбнулся трубочист.

Я начал кое-что припоминать.

— Дюймовочка, Маленький Клаус и Большой Клаус, — продолжал представлять мне новых пассажиров любезный сосед. — Пейтер, Петер и Пер. Их принес аист семье Петерсенов, помнишь? Пейтер хотел стать разбойником, Петер — жестянщиком и музыкантом, а Пер был просто мечтателем… А вон, видишь, тетушка Зубная Боль. Знаешь, почему она так сверкает белыми-пребелыми зубами? Да потому что в детстве она никогда не ела ничего сладкого!.. Гляди-гляди, другая принцесса — в руках у нее кипа газет. Она прочла все газеты на свете и уже позабыла все, что прочла, — вот какая умница.

В вагон ввалились сразу двенадцать пассажиров. Трубочист потер руки:

— Фу-ты, теперь и не поймешь, какая погода! Все вместе: богач — Январь, распорядитель карнавала — Февраль, постный мученик — Март, обманщик — Апрель, девица — Май, молодая дама — Июнь, ее брат — Июль в шляпе-панаме, торговка фруктами — матушка Август, живописец — Сентябрь, охотник — Октябрь, кашляющий толстяк с простыней вместо платка — Ноябрь, бабушка с грелкой — Декабрь… Славная компания. А следом Навозный Жук, глянь, с золотыми подковами, добыл себе все-таки, ведь ни один кузнец не соглашался! — восхищенно покачал головой трубочист. — Кто это? А-а Пятеро из одного стручка!.. Ганс Чурбан. Иб и Христианочка. А этого — нет, не могу знать, какой-то тип в кафтане неизвестного цвета, с загадочной спринцовкой и сразу с двумя зонтиками: один разрисован картинками, другой простой черный… — хитро прищурился мой сосед. — Нет, не узнаю. И зачем ему два зонтика?