22. Артём
Это было намного ярче, чем в первый раз. Да что там было-то, господи. Два незнакомца. Каждый хотел выиграть, переиграть, объегорить. Выпендриться, удержать лицо. Сыграть свою партию. То ли на скрипке, то ли в шахматы. А может, на нервах.
Сейчас всё по-другому. Мы сжимаем друг друга в объятиях — так и не расцепились и ещё не остыли. Дышим тяжело, но уже успокаиваемся.
— Не шевелись, пожалуйста, — просит Рина, — а то я взорвусь, и меня не станет.
— Что, так остро? — я всё же не слушаюсь её, перекатываюсь на спину и увлекаю за собой. Пусть полежит на мне голая. Прекрасная. С растрёпанными волосами и розовыми щеками.
— Чересчур.
Она обмякшая и не пытается уползти, спрятаться. Я кое-что ещё замечаю. Синяки на её теле. Много. Наверное, очень неловкая, бьётся без конца об острые углы мебели. Это сарказм. Я знаю, откуда берутся подобные отметины.
— Рина, — мне нравится произносить её имя. Нравится касаться. Я убираю прядь, что упала ей на глаза, двумя пальцами. Нежно, как могу.
— Я старше тебя, — зачем-то говорит она. Невпопад. Но, наверное, она думает об этом.
— Знаю, — приподнимаю брови. — Я теперь кое-что знаю о тебе. По долгу службы.
— Ну, да, — кивает она, — положено. Ага. У меня сестра есть, Ляля.
Никакой логики не могу уловить в её откровениях, но готов терпеливо выслушать, чтобы понять. Мне очень нужно её понять. Недоласканную, недолюбленную, втоптанную в грязь.
— У меня тоже. Марианна. Чёрт в юбке. Не Мария и не Анна, — усмехаюсь, снова вспоминая мать.
— А ещё есть мальчик, — тянет она только одной ей известную нить. — Его Серёжа зовут.
— Сын?
Рина мотает головой, и я слышу, как она осторожно сглатывает.
— Ты ведь спас меня, Артём? Сделал это для чего-то? Вряд ли Алексей тебе заплатит за самоуправство.
Срал я на его деньги. И на него самого клал большую кучу. Но лучше помолчать. Вдруг она… его любит? Женщины непредсказуемы порой.
Она всё же приподнимается. Смотрит мне в глаза. Огромные тёмные глазищи на милом личике. У Рины подбородок острый, и ей так идёт.
— Если им я не досталась, значит либо они, либо Алексей найдут способ сделать мне больно.
— Ляля и Серёжа, — в нашей семье дураков не держат. Теперь я понимаю, к чему она меня вела.
Рина кивает и сползает с меня. Садится в кровати, совершенно не стесняясь собственной наготы. Есть в ней грация и естественность. Какая-то самобытность. И то, что сейчас она раскрепощена и не оглядывается на каждый шорох — не заслуга её мужа.
— Я не знаю, что делать, — вздыхает она и касается пальцами кончиков волос. Морщится недовольно. И я понимаю, почему: волосы у неё были длиннее, а сейчас — короче вполовину, и ей непривычно. Кажется, она наматывала пряди на пальцы, когда думала. И сейчас пытается, но у неё не очень выходит: волосы скользят и не желают подчиняться.
— Поделись, — мне стыдно немного: у Рины проблемы, у неё тревога в глазах плещется, а у меня член снова торчком. Ничего не могу поделать: она возбуждает меня. Наверное, даже дыхание её бьёт молотом в живот.
Нечто подобное испытывают подростки. А я давно уже взрослый. И вот.
— Одна голова — хорошо, а две… — Рина вдруг осекается, я ловлю её взгляд, брошенный туда, где её приветствует мой стойкий оловянный солдатик, вижу, как она краснеет. Кажется, мы квиты: я похож на подростка, она — на девочку, что впервые увидела эрегированный пенис.
— Три головы, — поддеваю её, криво улыбаясь. Понимаю, что сейчас не время язвить, но эта дурацкая шутка ниже пояса странным образом успокаивает и меня, и её. Она выдыхает. Касается пылающих щёк ладонями.
— После той ночи… Ты можешь подумать, что я прожжённая, много повидавшая блядь. На самом деле…
— Это не так, — договариваю за неё. — В тебе всё не так, моя дорогая жена.
Рина испуганно дёргается, а затем, видимо, вспоминает. Номер для новобрачных. Мои фантазии.
— Не говори так, пожалуйста, — шепчет она. — Я замужем… И пугаюсь, когда ты произносишь это слово.
— Мне жаль, — бросаю коротко.
Мне жаль, что она замужем. Жаль, что её пугает слово «жена». Жаль, что я не могу её называть так, как хочется мне. Я бы не против выслушать всю её историю, но это случится не сейчас — я это понимаю.
— Так что там с Лялей и Серёжей?
Рина проводит пальцами по лбу, моргает, собираясь с мыслями. Да, мы как-то слишком рвано говорим. Но это от невозможности впихнуть в короткий отрезок времени невпихуемое.
— Это рычаг давления. На меня. Но они могут подумать — на него. А для Алексея ни Ляля, ни Серёжка не значат ровным счётом ничего. Они как обуза. Приложение ко мне. Он терпит.
Рина умолкает. Кутается в покрывало. Мёрзнет. Здесь не очень-то тепло, конечно. А на улице — глубокая осень.
— Я запуталась. Сама не знаю, что делать и куда бежать. Раз уж мы сбежали.
— Ты хочешь их забрать? — спрашиваю напрямик. Мыслей читать ещё не научился. И, как любой мужчина, должен иметь чёткие инструкции к действию. А потом можно и трамвай с рельс столкнуть и колёсами кверху перевернуть.
Рина заправляет прядь волос за ухо и закусывает щёку изнутри. Интересно, до крови? Или она так делает, когда думает? Сколько ещё всякого я о ней не знаю. Сколько ещё предстоит открытий.
— Вряд ли я смогу, — качает головой. — А поэтому должна что-то придумать.
Опять загадки. Но я не устаю, нет. Жду, когда она объяснит. И Рина меня не подводит.
— Ляля в частной клинике под наблюдением врачей. Серёжка — в доме малютки. Если я его оттуда украду, то навсегда потеряю шанс усыновить. Поэтому я не знаю, что делать.
Она зарывается в покрывало поглубже. Кутается. Но теперь я думаю, что ей не холодно. Это просто защитная реакция. Способ спрятаться.
— Я знаю, что нужно сделать, — говорю ей и чувствую себя чуть ли не богом. Всемогущим джинном, который способен исполнить хотя бы это её желание.
23. Рина
Охранять Лялю и малыша? Мне даже в голову это не пришло.
— У меня охранное агентство, — бросает он мне, присаживаясь рядом. Подушку под спину поудобнее подкладывает, головой в стену упирается.
Надо же, а я и не придумала бы вот так сесть. Спиной о спинку кровати. Она здесь деревянная, кстати, резная. Классная, короче. Сейчас таких не делают, а если делают, то не для всех.
— Не моё, конечно, а деда. И там сейчас моя сестра заправляет. Но, думаю, мы решим вопрос. Поставим охрану к Ляле и возле дома малютки — тоже. Фотографии у тебя есть?
— Конечно! — нашариваю я телефон и с гордостью показываю своё сокровище.
Пристраиваюсь рядом, и мы сидим, плечо к плечу, прижавшись друг к другу. Я позволяю иллюзии завладеть мной — так естественно делиться с незнакомым человеком своими крохотными радостями. И кажется мне, что ему интересно.
— Какой красивый у тебя Серёжка, — говорит Артём и пальцем прикасается к экрану. И то, что он называет мальчика моим и по имени, рвёт ещё одну струну внутри меня. Я всхлипываю, закрывая глаза.
Артём забирает телефон из моих ослабевших пальцев.
— Ну, что ты, Рина? — прижимает к себе. — А впрочем, поплачь. Иногда женщинам нужно плакать. С ним всё будет хорошо, поверь. Никто не посмеет забрать или украсть. Мы что-нибудь придумаем обязательно. У меня есть одна хорошая знакомая. С педагогическим образованием. Мы пристроим её туда нянечкой или ещё кем. Чтобы рядом с малышом находилась. Это для страховки.
— Я боюсь, — шепчу ему в плечо. — Алексей там спонсор. Правда, он ребёнком никогда не интересовался и ни разу не навещал. Зато вхож в корпус и к администрации. Ему ничего не стоит… сам понимаешь. Серёжу ему могут дать, как давали мне. Пообщаться и прогуляться. А потом — ищи ветра в поле. Тем более, ему плевать. Он не собирался никогда его усыновлять.
— А Лялины фото? — спрашивает Артём, чтобы отвлечь меня от грызущих мыслей. Пока я предавалась сырости, он пролистал мою фотогалерею.