могли только видеть издали, и то во время миража. Им давали горсти по две дуры – род проса – вечером, и только. Арабы, находившиеся при верблюдах, съедали по горсти дуры в день, даже меньше, и больше ничего. Они шли, в течение всего перехода, тем же мерным шагом, как и верблюды, – вожатые впереди, нигде не приседая, не приостанавливаясь. Жар, казалось, не имел на них влияния; для них даже это не был жар.
– Неужели бывает жарче? – спросил кто-то из нас араба. Бедуин засмеялся.
– Разве жарко? – сказал он. – Теперь все-таки зима, хоть и на исходе; летом иначе.
– Как же иначе?
– Да так, что и мы не можем идти через пустыню днем, а ходим ночью.
– Хорошо же должно быть летом: это удовольствие для нас впереди.
Во время-то ночных переходов всего чаще бывают несчастья с караванами. Арабы-бедуины плохо различают звезды; они руководствуются значками, поставленными на горах, самым положением некоторых гор и наконец костями людей и животных, которые высовываются из песку или еще не занесены песком. Во время темной ночи, они не видят своих руководителей и часто принимают одну местность за другую, особенно на безбрежных песках. Тем еще легче ошибиться, что песчаные бугры беспрестанно переносятся с места на место, а следствия малейшей ошибки легко предвидеть.
Я уже, кажется, имел случай заметить, что вожатыми служат, по преимуществу, арабы племени Абабди. Они говорят, что если абабди пройдет через пустыню раз и обронит булавку, то на обратном пути найдет ее; иначе он не абабди. Абабди врут; они, как и все арабы, любят прихвастнуть, особенно, когда речь идет о себе. Дело в том, что они уступают в искусстве вожатых нашим киргизам. Для киргиза все служит признаком в степи: звезды, а он их хорошо знает, наклонение травы, направление ветра, могилы, которые никто другой не отличит от тысячи таких же могил, рассеянных в степи, перелетная или залетная птица. Днем или ночью, он выведет вас с одного конца степи на другой, как по струнке; но уж никто не сравнится с арабами в перенесении трудов пути. Подходя к привалу, после тринадцатичасовой ходьбы, после нескольких таких переходов, арабы выскакивают вперед, танцуют, кривляются и паясничают. Киргиз этого не сделает, хотя всякому, бывалому в степи, известно, к каким лишениям, к какому труду способен он.
Абабди вели постоянную войну с другими родами арабов, и особенно с бишари: это уже общая участь кочевых народов (теперь Мегемет-Али унял их); но у здешних арабов меньше удальства, чем у некоторых, разумеется немногих, родов киргизов. Сходства, однако, между теми и другими, как между всеми кочевыми народами, довольно. Те и другие, хотя магометане, однако в вере очень слабы; арабы, по соседству с Меккой, несколько богомольней. Скот – все их богатство. Оседлость, – земледелие – их ужас, их бич. Дикая независимость – их кумир. Гостеприимство – условное у тех и у других. Мщение за нанесенную обиду переходит из рода в род. Киргизы вооружены луками, стрелами и длинными пиками, арабы – небольшими копьями и мечами, вроде старых рыцарских; ружья редки у тех и других, и большей частью без замков, с фитилями.
Арабы-бедуины довольно высокого роста, сложены прекрасно и хороши собой. Они во всем отличаются от арабов-феллахов. Первые свободны. Хотя они и в подданстве Мегемет-Али, однако обязанности их довольно ничтожны, и тут еще они легко находят случай уклониться от них. Мегемет-Али даже сам платит некоторым племенам арабов известную сумму за обеспечение своих границ и меккских поклонников, а шейху абабди предоставлено право снимать пошлину со скота, прогоняемого через Большую Нубийскую пустыню, без различия, принадлежит ли скот Мегемет-Али или купцам: с верблюда по три пиастра, а с осла полтора. То же делают шейхи других родов в своих пустынях. Между тем, как участь феллахов такова, что я по сю пору не решился говорить о них подробно. Может быть, когда всмотрюсь в предмет, он представится мне не в таком темном виде, каким кажется с первого взгляда. Путешественники, пробежавшие Египет, где он удобопроходимей, судили и решили об этом по первому впечатлению или, чаще, по постороннему влиянию, и потому-то мнения их так разногласии, так преувеличены, поверхностны, что поневоле заставят быть осторожным в этом деле.
Наш вожатый, Ахмет, был вожатый по превосходству. Богатый и лучшего рода из племени абабди, он употреблялся только в важных случаях; тем не менее, он был до половины наг, а летом небольшой лоскут холста, у места повешенный, служил ему полным костюмом. Зато его ферде драпировалось прекрасно, подобно тоге какого-нибудь скульптурного Нерона или Цицерона; вообще арабы-бедуины носят ее очень живописно. Ахмет был хорошо сложен; волосы тщательно завиты и намаслены (это важная часть туалета полунагого арабского племени, мужчин и женщин, без исключения), тело достаточно покрыто жиром. Черты лица его, блеск глаз, живость разговора, жестикуляция, наконец страсть к деньгам напоминали резко потомка еврейского племени. Здесь не место излагать все факты, ссылки и доказательства, собранные мной на месте; но я буду иметь случай изложить их особо, в подтверждении того, что арабы-бедуины племени Абабди и внутренней части Африки происходят от евреев, отсталых, бежавших из Палестины и оставшихся в Египте.
Вожатый шел впереди, напевая уныло импровизированную, по обычаю всех кочевых народов, песню. Песнь говорила, как и всегда, про женщину, верблюда, ночь, всего чаще ночь, и, как водится, была очень нескладна.
– Ахмет, что это за гора?
– Чертова гора.
– Отчего ж она Чертова?
– Ночью тут слышится чертова музыка.
– Ты слышал?
– Сколько раз!
– Хорошо?
– Только трубы, да по временам барабаны: настоящий шабаш. Ну ее совсем!
– Зачем же тут музыка?
– Долго рассказывать.
– Успеешь, хоть начни от Адама.
Правду сказать, арабы, о чем бы ни заговорили, начинают всегда так издалека, что едва достанет терпения дослушать, но в пустыне рад-радехонек, когда хоть час пройдет незаметно. Обыкновенно выживешь его сознательно до секунды, выстрадаешь до последней капли терпения. Всякая остающаяся до привала минута даст себя почувствовать, как будто хочет сказать: ты некогда говорил, что дорожишь мной, ты готов был остановить солнце, чтобы удержать меня; ну, вот солнце остановилось прямо над головой у тебя; живи себе, наслаждайся мной, вот я вся тут, и длинна и скучна!..
Ахмет начал, но начал и продолжал гораздо длиннее, чем стану говорить я.
В Судане жил черт, лихо жил, – пока не женился! тут пришлось ему худо. Говорят, женщина у мусульман – ничто, вещь, дрянь; все это кажется так, с виду; в сущности, женщина везде женщина, и если захочет, не только турка, сатану в руки возьмет. История представляет много тому примеров;