— Как кэп?
Комолов пожал плечами, ничего не ответил. По этому молчаливому жесту я понял, что штурману не нравится новый капитан. Меня это не удивило. К Василию Федоровичу привыкли, полюбили за шутку, веселый характер, простое обращение. А тут «сложный» Зузенко.
Капитан поднялся на мостик через полчаса. Я услышал тяжелые шаги на трапе, потом открылась дверь. Зузенко вошел в рулевую, наклонив голову. Подволок в рубке для него был низковат. У штурманского стола он остановился и взглянул на карту.
— Последнее определение в двадцать пятнадцать по Гогланду и Родшеру, — доложил Комолов.
Капитан кивнул головой. Он подошел к окну рубки, прижался лбом к стеклу и простоял так минут десять, разглядывая море. Тишина угнетала. Отчетлива слышались только шаги помощника на мостике и постукивание рулевой машины. Наконец капитан отлепился от стекла и сказал Комолову:
— Возьмите три градуса на дрейф в двадцать один тридцать.
Зузенко повернулся и, не сказав больше ни слова, пошел к себе в каюту. Штурман облегченно вздохнул.
Да, новый капитан был полной противоположностью нашему дяде Васе. Обычно он приходил на мостик, задумчиво рассматривал карту, глядел на море и спускался к себе. Уходил, бросив два-три слова помощнику.
В Гамбурге после выгрузки «Рошаль» поставили в бассейн под названием «Африка-хафен». Сказали, что груз еще не прибыл. Придется подождать сутки. Вечером все свободные от вахты отправились в город. Я остался на судне. Пароход стоял в отдаленном углу гавани, непривычно тихий и темный. У трапа светила переноска, да иллюминаторы бросали на причал круглые желтые лучи. Ночь выдалась теплая, звездная. Я вышел на палубу. Гамбург полыхал разноцветной неоновой рекламой. Мое внимание привлекли нежные звуки музыки, льющиеся откуда-то сверху. Я поднялся на бот-дек. Музыка доносилась из открытого иллюминатора капитанской каюты. Играла гавайская гитара. Я прислонился к надстройке, принялся слушать. Неожиданно передо мной появился капитан. Я отпрянул от иллюминатора. Было страшно неловко. Еще подумает, что я подсматривал или подслушивал. Но Зузенко спросил:
— Л-любишь м-музыку? — Капитан немного заикался.
— Очень.
— Я т-тоже. Пойдем. У меня самые последние пластинки.
Это было так неожиданно: Зузенко приглашает к себе в гости матроса! Смущенный, я последовал за капитаном. На столике стоял патефон, рядом на кресле лежала стопка пластинок в бумажных чехлах.
Он завел патефон, поставил пластинку «Голубые Гавайи», уселся в кресло. Капитан сидел ко мне в профиль, и я хорошо видел его лицо. Суровое выражение исчезло, черты смягчились, губы улыбались, а глаза смотрели совсем не так пронзительно, как показалось мне в первый раз. Эти глаза принадлежали человеку, много знавшему, мудрому, наделенному недюжинным умом и волей. Казалось, что он совсем не замечает меня, так захватила его музыка.
Мы просидели с ним довольно долго. Наконец капитан опустил крышку патефона.
— Все. Хватит на сегодня.
Я поблагодарил и вышел на палубу. Ну и ну! Побывал в гостях у Зузенко. Никто не поверит.
Из Гамбурга «Рошаль» пошел в Англию. Наступила зима, Финский залив покрылся толстым льдом, и Ленинградский порт на некоторое время перестал принимать суда.
В Лондоне Зузенко еще больше удивил меня. Увидев, что я собираюсь на берег — я был одет в выходной костюм, — он позвал меня к себе:
— Т-ты на берег идешь?
— Да, Александр Михайлович.
— Маленькая просьба к тебе есть. К-купи мне морские сапоги на деревянной подошве. В-вот деньги.
Его просьба вызвала у меня растерянность, и Зузенко, заметив это, добавил:
— Н-ну, знаешь, такие морские сапоги? У них внутри войлок. Стоят семь шиллингов. Знаешь?
Я кивнул головой. Такие сапоги были у Сашки Сергеева.
— Вот и купи. Размер сорок четвертый.
— Так вам самому лучше было бы пойти, Александр Михайлович, — промямлил я, — а то купишь что-нибудь не то. Ведь примерять надо. Идемте вместе.
— Н-не могу. Меня король здесь на берег не пускает.
— Какой король?
— А вот такой. Давай иди. Бери деньги.
Он протянул мне десятишиллинговую бумажку.
Через несколько часов я принес капитану сапоги. Он был очень доволен. Сразу натянул их, походил по каюте, потопал и сказал:
— Теперь на мостике с-сырость не с-страшна. Я одну такую пару уже с-сносил. Хорошие сапоги и дешевые. С-спасибо.
— Александр Михайлович, вы мне про короля расскажите, — решился попросить я. Любопытство так и выпирало из меня.
— Про какого короля?
— Почему вас на берег здесь не выпускают?
— Не любит меня король. Обидел я его кровно, когда сидел у них в тюрьме. Меня камеру заставили чистить, а я давай и спроси: «Кому принадлежит эта тюрьма?» Ну, надзиратель и ответил, что его величеству королю Англии. Тогда я сказал: «Пусть его величество камеру и чистит. Он хозяин, а я гость».
Я засмеялся:
— Только за это и не выпускают?
— Ну, если честно, то не только за это.
— Расскажите, Александр Михайлович!
— Длинная история. Как-нибудь в другой раз…
Я пришел в кубрик заинтригованный. Тюрьма, король, запрет сходить на берег… В чем дело? Сашка Сергеев тихонько наигрывал на мандолине, Тамбе чинил кожаную рукавицу. Больше в кубрике никого не было.
— Ребята, вы не знаете, почему наш кэп в Англии на берег не сходит?
Тамбе поднял голову:
— Ты сам спроси у него, может быть он и расскажет.
— Спрашивал. Все шуточками отделывается. Про какую-то тюрьму, про английского короля травил. Я ему сапоги ходил сейчас покупать. Говорит, что сам не может.
— Александру Михайловичу здесь на берег нельзя, — серьезно сказал Тамбе. — Ты что, в самом деле не слыхал про Зузенко? Все пароходство знает.
— Кое-что слышал, а вот про короля и тюрьму не знаю.
Тамбе отложил свою рукавицу.
— Тогда слушай, матрос. Прочувствуй, с каким капитаном плаваешь. Не было у нас такого кэпа и не будет. Легендарный человек.
Тамбе набил трубку, закурил. Сергеев перестал играть, подвинулся к нам.
— Так вот… Я всю эту историю подробно знаю. Слышал, как Зузенко отчитывался на парткоме. Можете мне верить. Его из рижской Мореходки выставили за распространение большевистских листовок. Он уже тогда большевиком был. Ну, куда податься? Рванул в Херсон. Там тоже Мореходка была. Закончил ее, получил диплом и поступил матросом на какой-то парусный «дубок». Сами понимаете, для штурмана это не плавание. Заскучал Зузенко и решил вернуться снова в Ригу. Понятно, ведь все корни там.
Приехал. Встретился со старыми товарищами. А в Риге волнения. 1905 год. Ну и опять колесо закрутилось. Митинги, стачки, листовки. Тут уж нашего Сашу фараоны схватили и в тюрягу… — Тамбе сложил пальцы решеткой и продолжал: — Просидел голубчик несколько месяцев. Выпустили его, а на работу нигде не берут: неблагонадежный. Бедствовал он здорово, случайной работой в порту пробавлялся, ну и товарищи помогали кое-чем. С трудом устроился матросом на норвежский пароход. Сволочи! Александр Михайлович рассказывал, что взяли его на половинную зарплату. Вторую половину старпом себе брал. А что делать, если такие документы? Там ведь наплевать на убеждения. Работал бы человек, да поменьше спрашивал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});