И дома у них обычно говорили главным образом о плаваниях, службе, пароходстве, критиковали кого-нибудь из моряков, искали путей к перевыполнению плана. Они были влюблены в свою профессию, ставили ее выше других, гордились ею. Все остальное — книги, театр, наука — составляло лишь маленькую часть их жизни.
У Зузенко все было не так.
Я внимательно наблюдал за ним. Он тоже был моряком, капитаном, но, в отличие от других, в центре его внимания было не судно и навигация, а люди, с которыми он работал. Он любил свою команду, охотно спускался в столовую экипажа, любил подолгу беседовать на разные темы. Меня поражало богатство его знаний. Кажется, не было такого вопроса, на который не мог бы ответить капитан, не было незнакомой ему области. Но я никогда не видел Зузенко с секстаном в руках. Когда он приходил на мостик в своем сером, таком штатском пиджаке, с непокрытой головой, бросал беглый взгляд на карту, свертывая самокрутку, и, закурив, молча становился в крыле мостика, мне всегда казалось, что мысли его далеко от «Смольного», что ему совсем неинтересно, что делают его помощники, и ему скучно. О чем он думал? Может быть, вспоминал свою жизнь. Не знаю… Мне в то время это было непонятно и казалось кощунством. Нет, как моряк Зузенко отнюдь не вызывал моего восхищения. Мне больше нравился капитан нашего «систер шипа» «Сибирь». Блестящий, веселый, лихой швартовщик.
Но зато никто не пробудил у меня таких раздумий о жизни, такого уважения к людям, как Александр Михайлович Зузенко. Впервые я встретил человека, который был абсолютно чужд тщеславия, а ведь про него можно было написать книгу. Приключения и опасности сопутствовали всей его жизни. Но он не делал из себя героя. Своим примером капитан доказал мне, что «не хлебом единым жив человек», что есть что-то большее, чем личные интересы, большее, чем собственная жизнь и все, с нею связанное, что можно ею пожертвовать, если ты борешься за идею, если ты в нее веришь. Он не думал о богатстве, о славе, не добивался высоких постов. Он был рядовым бойцом-коммунистом. Именно бойцом, рисковавшим своей свободой, а иногда и жизнью за дело рабочего класса и ничего не требовавшим взамен.
Конечно, я читал о таких людях. Он был не единственный, Александр Михайлович Зузенко, но я его видел реального, стоящего передо мной в крыле мостика. Такого обычного, ординарного, в неуклюжем пиджаке, свертывающего желтыми прокуренными пальцами сигарету. И может быть, именно в то время, когда я плавал с ним, я лучше понял, что человек может сделать многое, оставаясь скромным, неброским и некрасноречивым.
Я недолго был помощником у Александра Михайловича, но это плавание оставило неизгладимый след в моем сердце. Ни до, ни после мне не приходилось встречать людей, похожих на этого капитана. Прошло столько лет, а я вижу его как живого, высокого, немного сутулого, с серьезным лицом и улыбающимися глазами, слышу его хрипловатый, слегка заикающийся голос: «Не с-сомневайтесь, р-рабочие везде придут к власти. Я э-это твердо знаю».
…В 1941 году, очутившись в фашистской тюрьме Вюльцбург, я вспомнил Зузенко. Вспомнил, и только тогда по-настоящему осознал, каким мужеством, стойкостью и верой в дело коммунизма должен был обладать он, одиноко скитаясь по тюремным камерам мира.
Я не встречал судна с именем капитана Зузенко. Но такое судно должно быть. Нет лучшего памятника моряку, чем корабль, названный его именем. Всей своей жизнью Александр Михайлович Зузенко заслужил такую память.
Диплом
Прошло более двух лет с тех пор, как я покинул кабинет Лухманова и отправился на Биржу труда. Надо было возвращаться в техникум. В кармане лежали характеристики, полученные от капитанов и судкомов.
Я пришел на первое занятие немного пораньше, чтобы познакомиться с обстановкой.
В третьем «а» почти все места были заняты. Пустовал лишь передний ряд. Только за столом, стоящим встык с преподавательским, одиноко сидел очень аккуратный молодой человек. Он был такой аккуратный, что походил на манекен. Идеальный пробор, выстиранная до голубизны и отглаженная старенькая роба, надраенные до солнечного блеска ботинки, белый целлулоидовый воротничок, обручальное кольцо на пальце, тетради, обернутые в газету… Образец слушателя, да и только! Я поискал себе места где-нибудь подальше, но таковых не оказалось.
«Сяду к этому чистюле», — решил я и спросил, отодвигая стул:
— Не возражаешь?
— Садись, пожалуйста, — дружелюбно ответил парень.
Я скосил глаза и прочитал на обложке тетради: «Степанов Г. В. Третий «а». Судоводительское отделение».
Лицо соседа показалось мне знакомым. «Где же я его видел? Определенно видел», — вспоминал я, напрягая память, но вспомнить не смог.
— Где ты плавал? — спросил я.
— На «Церели». Знаешь? А раньше на «Красной Звезде» у Лухманова.
«Церель» — портовый буксир. Он часто помогал «Рошалю» при швартовках. Вот, значит, где я видел Степанова. Для нас, «заграничников», это была вторая категория моряков. Портофлотец. Не то… Не настоящий моряк. Я сразу же принял покровительственный тон.
— Меня со второго дневного выкинули два года назад, — с глупой хвастливостью проговорил я, желая произвести впечатление этакого бывалого парня. — Я тебе помогу, если будет затирать. Кое-что помню.
— А мне помогать не надо, — спокойно сказал Степанов. — Жаль, что ты два года потерял. Был бы уже в четвертом классе.
Прозвенел звонок, и почти тотчас же в класс вбежал молодой, очень высокий преподаватель. Он быстро оглядел учеников, улыбнулся и сказал:
— Знакомые все лица! Новых как будто нет? Нет, есть, — он взглянул на меня. — Ну, здравствуйте, моряки! Как плавалось?
— Здравствуйте, Владимир Владимирович! — хором ответил класс. — Плавали хорошо, по меридианам и параллелям. Как вы учили.
— Александровский. Преподает астрономию. Наш декан, — шепнул мне Степанов.
Владимир Владимирович еще раз оглядел класс и остановил свой взгляд на Степанове.
— Давайте, по старой памяти, к доске. Поди, все забыли за лето?
— Не знаю, — пожал плечами Степанов, выходя из-за стола.
— Итак… — Александровский прищурил глаза и дал задачу по космографии.
Ученики зашуршали листами. Задача была трудная. Я чертил, перечеркивал решение, снова чертил. Ничего не получалось.
— Все, Владимир Владимирович, — вдруг сказал Степанов, кладя мел.
Александровский мельком взглянул на доску.
— Отлично, Степанов. Ставлю вам первую пятерку. Садитесь.
— Степанида силен. На Степаниду можно положиться. Степанида в астрономии собаку съел, — загудели со всех сторон. — Степанида…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});