Едва одевшись, она прибежала на центральный пост. Поэт, расхристанный, с безумными глазами, был к тому моменту связан — так яростно он добивался свободы, так настаивал на своем праве немедленно покинуть дворец.
При виде Янины он страшно побледнел.
— Что случилось? — она смотрела ему в глаза. — Куда вы?
— Мне понадобились некоторые книги, я не успел расшифровать…
Он говорил и блуждал глазами. Янина ощутила головокружение.
— Где она? Где моя рубашка?
— Дайте мне время, я верну ее, только позвольте, дайте мне время…
Янина кинулась в комнату, где поэт ее милостью жил. Портьеры, ковры, все тряпки пропахли паленым, хотя окно было распахнуто настежь. В камине тлел последний обрывок тончайшей расписной ткани.
* * *
— Это экран, — сказал король, разглядывая белый лоскут с обгоревшими черными краями. — Это экран, совершенно точно. Вещь экранировала вас, защищала от чего-то… От некоего постоянно действующего фактора… Либо, наоборот, защищала мир от вас. С какого возраста вы ее носили?
— С рождения.
— Что?!
— Она росла вместе со мной.
Король в ярости отшвырнул лоскуток.
— Что я говорил о множестве женщин — и подмножестве дур?!
— Вы были правы.
Янина закрыла сухие, воспаленные, саднящие глаза.
Поэт стоял здесь же. Два гвардейца держали его за скрученные локти. Он уже не вырывался — только тяжело дышал.
— Ты ведь не сам до этого додумался, — сказал ему король.
— Я все расскажу, — прошептал поэт разбитыми губами.
— Покажи руки. Эй, отпустите его, я хочу видеть его ладони…
Король рванул полосу черной кожи, обмотанную вокруг левой ладони поэта. Открылась кожа — рука с тыльной стороны и на ладони была черной, и на аспидной коже выделялись символы, похожие на узоры, либо узоры, похожие на символы.
— Я все расскажу, — тихо, как-то очень интимно сказал поэт. — Пожалуйста.
* * *
Главный королевский палач был тощим неприметным человечком, отцом двух взрослых дочерей. У него было отвратительное, с точки зрения Янины, качество: после первого часа в допросной камере подследственный начинал любить главного палача, обращаться к нему голосом, полным нежности, и плакать от невозможности рассказать больше, чем знает.
Поэт говорил без умолку.
Он заметил Янину во время «схватки на языках». Либо потом, после приглашения, переданного через дуэнью, вообразил себе, что заприметил даму, сидевшую в первом ярусе. Тем поразительнее для него была новость, что Янина станет женой принца.
Поражение в схватке ранило его сильнее, чем можно было предположить. Он понимал, что обойден несправедливо. «Я был не в себе, я же творческая личность, я совсем ничего не помню из этих дней, только обиду, отчаяние… Мне казалось, что кончена жизнь…»
Он решил обратиться к колдуну — не к шарлатану, которых полно в городе. К настоящему колдуну, из запрещенных, живущих в глухих местах, в глубоких пещерах. Говорили, что настоящий колдун способен сделать талантливого человека гением. Слово «гений» произносили шепотом, оно имело несколько смыслов, в том числе весьма опасные. Однако поэт ничего не боялся в тот момент: он был слишком уязвлен. Он жаждал признания.
Ему повезло: он быстро нашел такого колдуна, и тот взял его в обучение. Чему и как учил его колдун, поэт не мог вспомнить, не мог, как ни старался. Скорее всего, колдун вообще ничему не учил его: показал «синий огонь, от которого тело делается деревом, а взгляд — древесным корнем». Поэт ходил после этого твердый, послушный, а взгляд его, как ему казалось, проникал в природу вещей. Колдун нанес на его руку символы и отпустил. Высшее знание о природе мира подсказало поэту, что он должен явиться к Янине, найти «это» и уничтожить.
Корень-взгляд, прорастающий в предметах, сказал ему, что «это» — сорочка. Едва сверток оказался в его руках, синий огонь появился снова: поэт сжег рубашку в камине, хотя тонкая ткань не хотела гореть.
Где искать колдуна, он не мог рассказать, хотя очень-очень желал этого. Мысли его путались. Иногда он импровизировал, говорил стихами, и отдельные чеканные строфы плавали в бульоне бесформенной банальной речи.
После допроса он умер, и королевский палач не имел к его смерти касательства. Вероятно, поэт выполнил свое предназначение: он пробормотал слова «синий огонь», обмяк и перестал дышать.
* * *
Самая тонкая, самая мягкая ткань — шелк, или хлопок, или паутинное шитье — казались ей грубыми и тяжелыми и раздражали кожу. Янина маялась, будто собственную ее кожу сожгли в камине. Она то ненавидела поэта и жалела, что вор умер легко. То раскаивалась и чувствовала себя виноватой. Какое лихо занесло ее в тот вечер на «схватку на языках»?! Как вышло, что она, сама того не желая, стала проклятием для хорошего, талантливого человека, ну, тщеславного… А он стал проклятием для нее. Они друг друга стоили.
На другой день после происшествия король вызвал ее к себе. Янина отправилась в его покои, выпрямив спину и стиснув зубы, но ничего страшного не произошло: король усадил ее в кресло и долго, подробно расспрашивал об обстоятельствах ее рождения, смерти матери, о тетке и о детстве. Как выяснилось потом, он отправил в Усток гонцов со столь же подробными и тайными расспросами.
— У меня была сестра-близнец, — говорила Янина. — Она умерла, не прожив и нескольких дней.
— Это ничего не объясняет, — бормотал король.
Он говорил с Яниной почти без раздражения. Только временами, замолкая, смотрел прямо перед собой, и тогда от его взгляда делалось страшно.
— Обереги, — сказал он наконец. — Я надену на тебя все, что могу только придумать — на случай, если рубашка защищала тебя, скажем, от старого проклятия. Если при твоем рождении кто-то из врагов семьи…
— У нас не было врагов.
— Откуда ты знаешь? Враги — не мухи, чтобы лезть ребенку в глаза. Если кто-то из врагов семьи проклял тебя при рождении, и твоя сестра, возможно, от этого проклятия умерла, а ты, возможно, выжила благодаря сорочке… Сорочка росла вместе с тобой, говоришь? Очень, очень искусное изделие, хотел бы я видеть мастера, который на такое способен. Но и у нас кое-что есть, и короне в разное время служили мастера…
Он открыл сундук, окованный сизым железом.
— Вот перстни. Носить, не снимая. Если упадет — не поднимать ни в коем случае, — он говорил так уверенно и деловито, что у Янины вдруг вырвалось жалобное:
— А это поможет?
— Если помогала сорочка, поможет и это, — отозвался он, разглядывая на просвет огромный бирюзовый камень. — Это сильнейшие обереги из всех, что есть на свете. Вот пояс, — он вытащил кожаную замшевую полоску, — носи под одеждой, на голом теле. Когда ты забеременеешь — пояс растянется.
Янина прикусила язык.
— Если рубашка защищала тебя от старого проклятия — ты будешь в безопасности и без нее. Но если рубашка служила для другой цели… — он покачал головой. — Я научу тебя нескольким заклинаниям. Как почувствуешь малейшее недомогание — читай вслух, пока не онемеет язык.
* * *
Весь следующий месяц Янина только и делала, что читала заклинания. Замолкала только наедине с принцем — чтобы не пугать его.
Ей мерещились голоса, окликающие ее, настойчиво зовущие. Иногда среди ночи ей хотелось встать и идти прочь из города, но она подавляла безумные желания, внушая себе: «Эти химеры рождает мой собственный разум. Я выбита из колеи, я вечно раздражена, химические процессы в моем мозгу оборачиваются и тревогой, и беспокойными снами, в которых я вижу мою мертвую сестру-младенца. Никто, кроме меня, не обуздает этих демонов».
Ей было плохо без рубашки. Зудела кожа. Мутило. Кружилась голова.
— …Принцесса, — сказала Мышка укоризненно. — Да вы ведь ребеночка ждете!
* * *
Снова наступила весна.
Поздним вечером Янину позвали в королевские покои. Король против обыкновения не сидел с книжкой. Он лежал, вытянувшись на кушетке, как одинокая струна на белом грифе, и лекарь дрожащими руками пытался подсунуть подушку ему под голову.
Янина все поняла с первого взгляда. Ребенок, зачатый шесть месяцев назад, в первый раз шевельнулся в ее животе.
— Слушай, — сказал король, жестом веля ей наклониться поближе. — Первое: ты регент. Второе: барон из Хлебного Клина должен умереть. Иначе тебе не справиться со смутой.
— Ваше Величество…
— Молчи. У барона есть могущественные враги. Ты знаешь — кто. Просто заплати убийце.
— Ваше…
— Молчи. Никогда не снимай тех вещей, что я тебе дал. Я умираю совершенно спокойно — потому что ты остаешься. Удачи, королева.
Тюремная решетка морщин на лбу разгладилась — будто король наконец-то позволил себе отдохнуть.
* * *
Принц проснулся, как только Янина переступила порог, хотя шла она бесшумно, и дверь в покои не скрипела, и толстый ковер гасил все звуки. Принц (теперь король?) сел на постели. Его голубые тревожные глаза слегка мерцали в полумраке.