Читать интересную книгу Уарда. Любовь принцессы - Георг Эберс

До этих пор глаза наместника были опущены, теперь он поднял их с улыбкой, как бы желая порадоваться вместе с Амени этому известию, и спросил:

– Что скажешь ты об этом плане?

– Я скажу, – отвечал Амени, и его обыкновенно серьезный тон приобрел оттенок лукавства, – что Рамсес, по-видимому, считает кровь твоей двоюродной сестры, своей матери, дающую ему право на трон этой страны, совершенно чистой.

– Это – кровь бога Солнца!

– Которой в его жилах только половина.

Наместник помотал головой и тихо сказал с улыбкой, похожей на улыбку мертвеца:

– Мы не одни.

– Здесь нет никого, кто мог бы услышать, и то, что я говорю, известно каждому ребенку, – возразил Амени.

– Но если это дойдет до слуха царя, – прошептал наместник, – то…

– То он поймет, как неблагоразумно умалять древние права тех, кто призван исследовать чистоту крови властителя этой страны. Рамсес еще сидит на троне Ра, да процветает его жизнь, благоденствие и сила[65].

Наместник склонил голову и затем спросил:

– Думаешь ли ты немедленно исполнить приказание фараона?

– Он – царь. Наш совет, который соберется через несколько дней, должен решить, каким образом исполнить это приказание, вовсе не касаясь вопроса о том, следует ли исполнить его.

– Вы хотите замедлить отправление ваших подвластных, а Рамсесу они нужны безотлагательно. Кровавой руке войны нужна новая сила.

– А народу, может быть, нужен новый господин, истинный сын Ра, который сумеет использовать сынов этой страны для ее вящего блага.

Наместник стоял неподвижно, как статуя, и молча глядел на главного жреца. Амени преклонил перед ним свой скипетр, как перед божеством, и направился в переднюю часть зала.

Когда Ани последовал за ним, то кроткая улыбка, как всегда, сияла на его лице, и он с достоинством опустился на трон.

– Ты закончил свой доклад? – спросил он главного жреца.

– Остается только сообщить, – отвечал тот громко и внятно для всех собравшихся сановников, – что Бент-Анат, дочь царя, совершила вчера великий грех и что во всех храмах страны предстоит молить богов о возвращении ей чистоты, принося жертвы.

По лицу наместника скользнула легкая тень. Он задумчиво устремил взгляд в землю и сказал:

– Я завтра посещу Дом Сети, а теперь не стоит говорить об этом.

Амени поклонился, и наместник, выйдя из зала, отправился в пристройку к дворцу, где он жил.

На его письменном столе лежали запечатанные свитки. Он знал, что в них содержатся важные для него известия, но он любил подавлять свое нетерпение и приберегать самое лакомое блюдо на конец.

Он начал с менее важных писем. Немой слуга, сидевший у его ног, сжигал на жаровне свертки папируса, которые подавал ему его господин. Писец делал краткие пометки по указанию Ани относительно ответов на письма.

По данному наместником знаку писец вышел, и Ани медленно вскрыл письмо царя, которое, судя по надписи «Моему брату Ани», касалось частных, а не общественных дел. Наместник знал, что от этого послания зависел путь, по которому пойдет его дальнейшая жизнь. С улыбкою, за которой он скрывал внутреннее волнение, он сломал восковую печать на царском письме.

«Относительно Египта, моих забот о стране и счастливом исходе войны, – писал фараон, – я уведомил уже тебя через моих писцов, но последующие слова предназначены брату, желающему сделаться моим сыном, и я пишу их собственноручно. Живущий во мне божественный дух часто внушает мне положительный или отрицательный ответ и всегда решает к лучшему. Теперь ты желаешь получить в жены мое любимое дитя, Бент-Анат, и я не был бы Рамсесом, если бы прямо не признался тебе, что, когда я прочел последние слова твоего письма, резкое «нет!» просилось из моих уст. Я велел вопросить звезды и изучать внутренности жертвенных животных – и все было против твоей просьбы. Однако я не могу отказать тебе. Ты дорог мне, и в тебе течет такая же царская кровь, как и во мне. Она даже более царская, как сказал мне один друг. Он предостерегал меня, говоря о твоем честолюбии и стремлении возвыситься. Тогда в сердце моем совершился переворот, так как я не был бы сыном Сети, если бы из беспочвенного опасения оскорбил друга. К тому же тот, кто стоит так высоко, что многие боятся, как бы он не перерос Рамсеса, кажется мне достойным моей дочери. Сватайся к ней, и если она согласится быть твоею женой, то в день моего возвращения мы отпразднуем свадьбу. Ты достаточно молод, чтобы осчастливить женщину. Твоя зрелость и мудрость оградят мое дитя от несчастий. Бент-Анат должна знать, что ее отец поддерживает твое сватовство, но ты принеси жертвы Хаторам, дабы они обратили к тебе сердце Бент-Анат, решению которой мы оба подчинимся».

При чтении этого письма наместник несколько раз менялся в лице. Затем он, пожимая плечами, положил папирус на стол, поднялся со своего места и долго стоял со сложенными за спиной руками, задумчиво глядя на пол и прислонившись к одному из столбов, поддерживавших потолок комнаты.

Чем больше он думал, тем больше омрачалось его лицо.

– Это – пилюля, приправленная медом, вроде тех, что приготовляются для женщин[66], – пробормотал он чуть слышно.

Затем он направился к столу, еще раз прочел письмо царя и сказал:

– У него можно поучиться искусству отказывать, выражая согласие и при этом подчеркивая свое великодушие. Рамсес знает свою дочь. Она – девушка, и, подобно ее сверстницам, остережется взять в мужья человека вдвое старше ее, который годился бы ей в отцы. Рамсес хочет подчиниться, и я тоже должен подчиняться, но чему же? Суждению и выбору капризной девчонки!

При этих словах он швырнул письмо на стол с такой силой, что оно соскользнуло на пол. Немой раб поднял его и осторожно положил на прежнее место, между тем как Ани бросил в серебряный сосуд шар, который произвел резкий звук. Несколько служащих бросились в комнату, и Ани приказал им привести к нему карлика.

Он негодовал, считая, что царь в своей далекой лагерной палатке воображал, что осчастливил его доказательством своего благоволения.

Карлик Нему был приведен и пал ниц перед наместником. Ани приказал стражникам уйти и, обратившись к карлику, заявил:

– Ты вынудил меня посадить тебя в тюрьму. Встань!

Нему поднялся и сказал:

– Благодарю тебя даже за мое заключение.

Наместник с удивлением посмотрел на него, но карлик продолжал со смирением, но не без лукавства:

– Я опасался за свою жизнь, но ты не только не сократил ее, но продлил – в одиночестве застенков минуты казались мне часами.

– Прибереги свои шуточки для женщин, – прервал его наместник. – Если бы я не знал, что ты имеешь добрые намерения и действуешь в духе госпожи Катути, то отправил бы тебя в каменоломни.

– Мои руки, – улыбаясь, сказал карлик, – могут ломать только игрушечные камешки, но мой язык уподобляется воде, которая может одного земледельца обогатить, а другому затопить его поля.

– Твой язык можно удержать плотиной.

– Что касается моей госпожи и тебя, то этот язык указывает надлежащий путь. Я объяснил горюющим гражданам, кто именно погубил их кровных и от кого они могут ожидать мира и счастья.

– Но ты действовал непозволительно и необдуманно, – опять прервал его наместник. – Вообще же ты кажешься дельным человеком, и я намерен приберечь тебя для будущих времен. Слишком усердные друзья гораздо опаснее явных врагов. Я призову тебя, когда ты мне понадобишься, а до тех пор поменьше болтай. Отправляйся теперь к своей госпоже и передай письмо, присланное ей.

– Да здравствует сын Солнца Ани! – воскликнул карлик, целуя ногу наместника. – Не будет ли письма для моей госпожи Неферт?

– Передай ей мой поклон. Скажи Катути, что после обеда я приду к ней, – сказал наместник. – Царский возница не прислал письма, но я слышал, что он здоров. А теперь убирайся и держи язык за зубами!

Нему удалился, и Ани отправился в прохладный зал, где его ожидал обед, состоявший из множества тщательно приготовленных кушаний. Но аппетит у него пропал, хотя он отведал все, что ему подали, и высказывал домоправителю замечания о каждом блюде. И в то же время он думал о письме царя, о Бент-Анат и о том, следует ли ему рисковать, так как опасался получить от нее отказ.

После обеда он предоставил себя в распоряжение слуги, который тщательно выбрил его, нарумянил, одел, приукрасил и затем подал ему зеркало. Ани рассматривал свое лицо с напряженным вниманием и, садясь на носилки, чтобы отправиться к своей приятельнице Катути, подумал про себя, что его все еще можно назвать красивым мужчиной. «Если я посватаюсь к Бент-Анат, – размышлял он, – что из этого получится?»

Его тянуло к Катути, которая всегда умела найти меткое слово, когда он, перебирая все «за» и «против», колебался и не делал решительного шага.

По ее совету он намеревался получить царевну как новую почетную награду, как средство для увеличения своих доходов и в качестве залога неприкосновенности своей особы. К его сердцу она стояла не ближе и не дальше, чем всякая другая красивая египтянка. Теперь эта гордая и благородная особа возникла перед его внутренним взором, и ему показалось, что эта женщина превосходит его по многим качествам. Ему сделалось досадно, что он послушался совета Катути, и он уже начал желать отказа при сватовстве. Брак с Бент-Анат теперь показался ему слишком тяжелым ярмом. Он находился в состоянии человека, добивающегося важной должности, относительно которой он, однако, знает, что ее требования слишком высоки для него, не по его силам: словно честолюбец, которому предложен сан царя с условием, чтобы он никогда не снимал с головы тяжелую корону. Правда, если бы удалось другое – и при этой мысли глаза Ани заблестели, – если бы судьба поставила его на место Рамсеса, тогда брачный союз с Бент-Анат стал бы для него приемлем – в этом случае для нее он был бы царем, господином и повелителем, и никто не осмелился бы требовать от него отчета о том, в каких отношениях он находится со своей супругой.