Киммериец прошел несколько кварталов, не встретив никого на пути. Тишину городских улиц нарушали только звук его шагов да лай собак, выпущенных на ночь во внутренние дворы зажиточных херридских жителей. Он двигался в сторону гавани, к постоялому двору «Западный ветер», где еще утром договорился о ночлеге за умеренную плату.
Несмотря на темноту, варвар прекрасно ориентировался в городском лабиринте и готов был поклясться, что возвращается тем же путем, каким следовал и днем, когда наткнулся на лавку Хромого Риэго, чтобы Митра лишил его всех ресниц…
Поэтому изумлению его не было предела, когда очередная улица вывела его на запертые ворота, возле которых к тому же оказалась ночная стража. Звякнуло оружие, небольшой отряд ощетинился копьями и длинными зингарскими ламирами, а грубый голос спросил:
— Чужестранец, зачем ты идешь в Верхний город?
Рукоятка забарского кинжала удобно торчала за спиной Конана, в одно мгновение он мог бы обнажить его, но ничто пока не угрожало его жизни, и поэтому киммериец спокойно отозвался:
— Не нужен мне Верхний город… я иду к гавани, утром я проходил через эти ворота.
На всякий случай он остановился на безопасном расстоянии от гвардейцев, боковым зрением внимательно изучая темноту вокруг себя.
— Этот проход закрыт до утра, поэтому иди прочь, бродяга, — насмешливо произнес стражник, видимо главный в этом отряде. — Иди жрать барду на берег моря, а Верхний город не для таких, как ты!
Холодный взгляд Конана уперся в офицера. Киммериец в считанные мгновения успел оценить ситуацию и сразу понял, что вполне мог бы справиться с семерыми зингарскими гвардейцами, самонадеянными гусаками, которым ничего не стоило бы перерезать горло и вытащить печень на радость мрачному Крому. В молодости он так бы и поступил, никакая сила на свете не помешала бы ему вступить в схватку с обидчиками. В сознании варвара в одно мгновение возникла картина короткой стычки, в ушах вдруг появился тяжелый гул, сквозь который до слуха Конана уже доносились чавкающие звуки ударов его длинного кинжала, хрипы и стоны умирающих, крики остающихся в живых…
Если бы эти олухи попались ему на пути еще десяток лет назад, никто бы не смог помешать ему засунуть горящий смоляной факел в вонючую глотку заносчивого зингарского офицера, ведь только так можно проучить наглого болтуна. Но сейчас варвар сдержался и только заставил себя ухмыльнуться со сжатыми намертво зубами. Гвардейцы не спускали с него глаз и держали оружие наготове, но он развернулся и спокойно направился в темноту. Слишком многое сулил завтрашний день, чтобы ввязываться в драку с первыми попавшимися зингарцами, пусть Нергал выжрет их гнилые языки! Будущему капитану корабля не следует, как мальчишке бросаться в драку из-за одного обидного слова…
Киммериец шел по улицам и старался утихомирить себя, хотя чувствовал, как кипит от обиды кровь и рука невольно тянется к рукоятке кинжала. Несколько кварталов он миновал, не задумываясь о том, куда нужно идти, и спохватился только тогда, когда прямая улица вывела его к большим воротам, над которыми виднелось изображение солнечного диска с протуберанцами, подсвеченное с обеих сторон зажженными лампами.
— Храм мне нужен меньше всего, — буркнул Конан. — Лучше бы попалась на дороге веселая таверна…
Изображение священного диска Митры ясно говорило о том, что на пути ему попалась смиренная обитель, коих в Херриде насчитывалось много, а желудок постоянно напоминал, что с утра так и не удалось толком закусить. Остановившись на мгновение у ворот, варвар определил, в какой стороне плещется море, и повернул налево, вдоль металлической ограды, украшенной затейливыми коваными листьями.
Но не успел киммериец миновать квартал, как внезапно слух его уловил какой-то странный звук. Конан даже остановился у каменного столба ограды и внимательно прислушался. Женский крик! Несомненно, женщина отчаянно звала на помощь! Она кричала так жалобно, и это происходило где-то совсем рядом, недалеко от того места, где он остановился…
Много раз в своей жизни варвар приходил на помощь женщинам, и достаточно часто это приносило только неприятности в дальнейшем, но сейчас он не задумываясь прыгнул на каменный парапет и легко перемахнул через металлический забор.
— Кром! Да это кладбище! — выругался Конан.
Киммерийцы не боятся ничего, но даже они предпочитают лишний раз не приближаться к могилам, тем более, ночью, когда лишь слабый лунный свет едва рассеивает кромешную тьму. Оказавшись по другую сторону ограды, Конан поморщился, но не от страха, а от инстинктивного чувства опасности, перешедшего к нему от варварских предков. Ни за что на свете он не позволил бы себе тут же прыгнуть обратно, на улицу, только потому, что внимательный взгляд передвигался от одного могильного склепа к другому.
Крик повторился еще раз, и это было совсем рядом… В несколько шагов варвар миновал надгробия и выскочил на дорожку.
— Во имя Крома! — грозно рявкнул он. — Кто бы ты ни был, исчадие тьмы, оставь несчастную!
Лезвие его забарского кинжала было готово встретить нападение, но Конан увидел лишь, как огромная тень метнулась в сторону и исчезла в глубине кладбища, с треском ломая кусты цветов, оставляя на дорожке недвижно лежащее тело.
Слегка согнувшись, напрягая слух и зрение, киммериец осторожно подошел ближе, едва слышно ступая по мелкому гравию. Слабый серебристый свет луны осветил лицо лежащей девушки, и лицо это не понравилось Конану. Что скрывать, он любил женщин, но только живых, а не мертвых.
Девушка распростерлась вдоль дорожки, закинув обе руки за голову, ее белое монашеское одеяние было залито кровью, а грудь ее была рассечена двумя страшными ударами крест-накрест.
— Да у нее вырвано сердце! — прошептал варвар, наклонившись над телом несчастной. — Это шутки самого Нергала!
Многое ему довелось увидеть за свою жизнь. На его глазах во время войн киммерийцы, его старшие братья, для смеха сбрасывали со скал маленьких детей, взятых в плен со своими родителями; он не раз видел, как туранские солдаты ножами вскрывали животы беременных хауранок, чтобы посмотреть, что таится там, внутри; мунгане каждый год в честь праздника привязывали выбранную в жертву девушку за руки и за ноги к гривам необъезженных степных кобылиц, и те за несколько мгновений оставляли от несчастной куски пыльного мяса…
Но сейчас киммериец чувствовал, что сердце лежащей на дорожке монашки вырвано для какого-то непонятного чудовищного обряда. Конан ощущал, что здесь только что побывала странная сила, и от этой неизвестности странно холодели пальцы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});