Читать интересную книгу Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов - Маргарита Берг

…Из нашего парка были видны военные корабли в Хайфском заливе. Однажды днем, пока Гунька спала, я наблюдала папу с мальчуганом лет двух-трех. Деть катался с горки, иногда отбегал далеко, и тогда отец звал его по имени:

– Ха-а-им! Хаим!!!…

Тогда я в первый раз осознала, где я нахожусь.

…Серебряные квадратные субару казались невероятной роскошью. Других машин в Израиле почти не было.

…Местный лавочник нагрел меня на десять шекелей. Помнит ли, интересно, кто-нибудь эти рыжие бумажные десять шекелей с портретом Голды Меир?6

…Каждый день около полуночи над нами распахивалось окно и хриплый голос с неповторимым марокканским прононсом взывал на весь Шпринцак7:

– Уууууу-рхрхрхрииии!!!!! Уууууу-рхрхрхрхрриии!!!!! Лех абайта кебенимат!!!!!8

Мы вздрагивали непроизвольно.

…Первый личный визит в задрипанный местный супер закончился моим обмороком. Я приехала из России восмемьдесят девятого года, с очередями и синими когтистыми курами на пустых прилавках. В местном супере на меня бросился Цвет. Море цветных упаковок с надписями на незнакомом языке… После десяти минут напряженного всматривания цветные пятна закружились у меня перед глазами.

…Ребенок поглощал клубничные йогурты. Через неделю после приезда Данька вернулся из супера и сказал:

– Клубничных йогуртов не было.

– Как это «не было»?! – несказанно возмутилась я.

…Первый обед я испортила. Оказалось, что соль в Земле Обетованной в два раза солонее, чем в Питере.

…Проезжая на автобусе по улицам, я почему-то все время цеплялась глазами за сумочные лавки. Их распирало сумками, как разросшимся виноградом. Сумки торчали, нависали, спели на ветвях, казалось, даже падали, перезрев. «Кому и зачем может понадобиться столько сумок???!!!» – думала я.

…Я до сих пор нетвердо знаю, где в Хайфе Министерство Абсорбции9. Данька всего один раз дотащил меня до банка что-то подписать. Так же как в совке уезжал Данька, в Израиль приезжал тоже Данька, без ансамбля, сам, бля… Тогда я еще не ценила этого по достоинству.

…Гуньку взвесили в детской консультации и нашли худенькой.

– Титни ла дайса, дайса, ат мевина?! – сказали мне. – Атем берусия йодим бихляль, ма зе дайса?!10

…Возле нашего карточного подъезда росли огромные кактусы. Возле гуниного сада, спасаясь от ливней под входным козырьком, весь январь цвела огромная чайная роза.

…Восьмимесячную Гуньку отдали в сад. Мы только-только перестали окунать в кипяток упавшую соску, когда ребенка принесли в затоптанную мокрыми уличными подошвами комнату, где она была самой младшей из двадцати детей, большая часть детей уже ходила. Моего ребенка тут же положили ничком на пол, и на ее немедленно кто-то наступил. Данька выволакивал полуобморочную меня из группы под гунькин сердитый рев.

…В ту зиму Хайфу мучили жестокие дожди, словно ведро опрокидывали в небесах. Бывало, когда я везла Гуньку в сад, коляску заливало по сиденье. Я надевала на ребенку два полиэтиленовых мешка: один снизу, второй сверху на голову, внахлест. В эту воздушную щель иногда можно было видеть деткины круглые, слегка испуганные глазенки.

…Несмотря на мои опасения, Гунька в саду очень привыкла и обжилась. Она отлично ела, с удовольствием играла, еще не умея ходить, азартно вмешивалась во все потасовки, хотя сама их не затевала, и вполне могла постоять за себя. Воспитатели ее обожали: мало того, что она была младенцем совершенно ангельского вида, – она была еще и самой маленькой. В обожании своем они слишком доверялись ангельской внешности, а потом обиженно жаловались на дитя, когда оно то бывало поймано при попытке облизать изнутри унитаз, то исхитрялось заползти в гардероб и уронить на себя абсолютно все воспитательские пальто.

…Нашу учительницу в ульпане звали Варда11. Она была очень красивая, и не знала сказки про красную шапочку. Когда мы ей сказали, что в нашем родном городе проживает пять миллионов населения, она удивилась:

– Неужели есть города больше Тель-Авива?

…Все отправляли вызовы родным. Началась кампания за чистоту рядов. Перестали принимать вызовы для лиц с русскими фамилиями. Русскими фамилиями считались все на -ин и -ов, например, «Малкин» или «Шубов». Требовали свидетельство о рождении с указанием национальности. У наших родителей, в свидетельстве о рождении тех лет, не стояло никакой национальности: не было такой графы. У моего папы фамилия на -ов. Кажется, я первая придумала этот трюк: я приложила к вызову не родительское, а свое собственное свидетельство о рождении, где оба родителя черным по белому были прописаны евреями.

…В компании ватиков12 нашего возраста как-то зашел разговор про ливанскую войну13. Двое парней заспорили.

– Смотри, – сказал один, – я это сам видел, я воевал в Ливане.

– Ну, и я воевал в Ливане, – сказал второй.

Один оказался: морской пехотинец. Второй: воздушный десантник. Они быстро нашли общих знакомых, согласились на чем-то, и начали рассказывать анекдоты. Анекдоты были местные, несмешные.

…Питу со швармой и чипсами за пять шекелей я впервые попробовала возле хайфского «Эгеда»14. Первая мысль: «Здесь должны девальвироваться чувства. Нельзя, невозможно, чтобы самая вкусная вещь на свете продавалась на каждом углу за пять шекелей».

…Теплело и росла Гунька. Мы с Данькой иногда мирились, а чаще было плохо и одиноко. Вечерами, после ссоры, некому было позвонить во всей стране. Но однажды, летним вечером, я шла вдоль приморского шоссе, одинокая и в слезах. Внезапно налетел порыв теплого ветра, нежного, пахнущего цветами… Я раскинула руки и нырнула в ветер, в дыхание земли. Я узнала эту землю, долину роз, о которой грезилось, о которой еще в Снегиревском роддоме15, держа на руках спящую новорожденную Гуньку, я напевала ей наивные восторженные стихи:

Малыш! С тех пор, как я тебя увидел,Умею я летать. Иди ко мне,Я унесу тебя крылатым небомВ прекрасную далекую страну.Ты вырастешь, малыш, в долине роз.И даже сном твоим не будет этотХолодный серый дом и пыльный топольПод тем окном, где ты увидел свет.

(1989)

Розы в Израиле – цветы практически полевые. Они щедро цветут вдоль шоссейных дорог. Цвели и тогда. «Прилетели, малыш», – подумалось мне. – «Вот долина, где ты растешь, вот розы, вот это – твои будущие сны…»

Я впервые почувствовала себя дома.

…Мои родители прибыли в страну Израиля16 на ПМЖ17 28 декабря 1990, двумя днями позже нашего с Данькой официального развода. Из аэропорта их привез Данька. Отец от двери сразу кинулся к Гуньке: обо мне вообще забыл в своем нетерпении. Когда мы сели за стол, я сказала тост.

– Папа, – сказала я, – когда я была маленькой, сидела у себя в комнате, и меня звали, например, ужинать, я все отвечала «сейчас, сейчас», помнишь? Когда я, наконец, выходила, ты смотрел на меня сердито, и язвительно говорил: «О! Явилась! И года не прошло!!!»

Я сделала паузу.

– Так вот, дорогие родители. И года не прошло!!!!! И за это я хочу выпить.

…Мои родители ни разу не пожалели, что покинули Россию. Я точно знаю, потому что случайно подслушала их разговор друг с другом. Огромное облегчение снизошло тогда в мою душу.

…А вот Данька, в большой степени волей которого мы с Гуней приросли к этой земле, улетел за океан. Все-таки, наверное, я ступила тогда чуточку раньше на бетонное взлетное поле… Более крепкий корень отрос от моей поспешной ноги… Правда, питу со швармой и чипсами я ем теперь только, если нечего есть совсем. И даже в этом случае предпочитаю не питу, а лафу18. И не с чипсами, а с жареными баклажанами. И чтобы много хумуса. Чтобы очень много хумуса.

(март 2005)

Неумелые ангелы

Попытка сценария

Барух (Берка) Л*иц был купцом первой гильдии, почетным гражданином города Новгород-Северского на черниговщине. Говорили, что, помимо «заводов, газет, пароходов»19, он владел даже наделом земли в Палестине. У него был один сын – Израиль, и четыре дочери, одна другой краше: Роза, Хана, Софа и Элька. Темно-рыжая, белолицая Элька – меньшая в этом цветнике – была 1909 года рождения. Она даже не успела толком поучиться в гимназии, хотя прекрасное домашнее образование давало себя знать до самого конца ее жизни.

Году так, примерно, в 1925 Элька Берковна Л*иц решительно шагнула навстречу новой жизни – и порвала с буржуазной семьей, ее породившей, и чудом уцелевшей. Синеблузница20 и член евсекции21, пламенная комсомолка, потом – дисциплинированный коммунист… К моменту знакомства с женихом она была уже «Оличка»: Элька Берковна ненавязчиво превратилась в Ольгу Борисовну.