ли с Душителем, то ли с пропадающими охотниками».
Временами строк больше — словно ученица хочет посоветоваться с наставником: «Лайл пытается вести себя как ни в чём не бывало, и это выглядит самым тревожным из всего. Хуже то, что он молчит — или, вернее, пытается никак не проявить того, что с ним происходит. Меня пытается по возможности избегать. При этом я вполне верю, что он не сердится за моё вмешательство в замке Шеу. Он отлично скрывает чувства — но в его поведении видна даже не подавленность, а что-то вроде вины…»
Некоторые страницы исписаны целиком. Здесь притаились истории о крупных и значимых выездах. Бешенство одиннадцати единорогов в знатном поместье. Рассказ о вызове в цирк Эрнсау. Потеря второго «клыка» — бешеный виверний… Описание эффекта Овхарти и история феникса, который весной поднимется в небо и будет возвращён в родные места. Тхиоры и невинная девочка Милли. Линешенты и их фамильяр. Кровь на снегу Заброшья и замок Шеу. Истории притёрлись на страницах (как вместились?!). Со страниц опасливо глядят на другие.
Другие — это бешенство зверей в питомнике Гэтланда. Визит к Моргойлам и проклятие Врага Живого. Луна Мастера, Энкер и новое Чудо. Другие… между которыми вьётся, насмешливо подмигивая, цепочка. Связывает страницу со страницей, притягивает одну историю за другой. Нанизывает на себя всё новые тревожные строки:
«Ещё два нападения в зверинцах. В Ракканте свидетели утверждают, будто видели женщину, которая надрезала себе ладонь — и после этого звери взбесились. Обошлось без больших жертв, но прогрессисты в газетах уже начали трубить о зловещих варгах. Тем временем всё больше наших не откликается на вызовы и не отвечает на письма».
«Хаата в последнее время беспокоит меня — то и дело отлучается куда-то (к своим?), не желает ничего рассказывать, твердит о дурных знаках, дурном соке в корнях».
«Сегодня я почувствовала смерть варга. Не знаю, кто, не знаю, почему, но переживание было крайне острым. Когда я вообще в последний раз ощущала не смерть одного из наших, но рождение?»
Строки… Тени от настоящего. Короткие зарубки (словно те, что поперёк ладони — не забыть).
Обмакни перо в чернила. Открой желтоватую от особой пропитки страницу — и укрась размашистой вязью букв, за которыми — день.
«Сегодня утром случилось то, что уже называют вторым Энкером…»
* * *
Звук появляется раньше. Она ещё только бежит от «поплавка», а он лупит в лицо: плотный, пронзительный. Тревожный вой псов, ржание коней, вопли, стоны, ругательства. Гриз бежит по снегу, розовато-утреннему и умильно-пушистому, а звук тащит её за собой, и в нём она различает главное: что бы там ни было, многие остались живы…
«Стрелой сюда, тебе понравится», — сказал тот, кто позвал её сюда.
Увиденное Гриз не нравится.
В белом пухе барахтаются люди, собаки и кони. Несколько сотен. Лежат — нелепо рассыпанными игрушками под дымчато-голубым небом. Рядом — опрокинутые столы, разорванные шатры, щепки от повозок, раскиданные вещи. Опушка высокого леса вытоптана, изуродована огнём, стволы перекосились, лежат друг на друге. И на опушке — тоже тела.
— О, Единый, — выдыхает Янист Олкест, который напросился с ней на выезд. — Что… что это?!
Наречённый Мел не хуже Гриз знает — что такое Охота Дикта, Зимняя Травля — главный зимний выезд аристократии Даматы. В восточной стране снег приходит только на северную окраину и только в Луну Дикта («Ледяная Дева папашку посетила», — хмыкают даматцы). Потому травля назначается на первое число луны. Но подготовка начинается за месяц.
Сперва являются егеря и загонщики: приманивают зверей из глубины лесов. Рассыпают душистые снадобья — и грифоны, яприли, игольчатники идут, не в силах сопротивляться. В округе разбрасывают побольше подкормки, чтобы не ушли. Являются контрабандисты и торговцы — привозят опасных бестий для любителей изысканно опасных забав: виверний, мантикор, альфинов… Этих сажают в клетки, в обустроенные загоны — выпустят потом. Затем приезжают слуги и распорядители: нужно поставить шатры (у кого богаче?), подготовить столы и яства, разложить вороха мехов, установить согревающие артефакты…
Окружённое лесами поле, которое называется Охотничьей Плешью, оживает, набирает краски. Зарастает шатрами, стягами, деловито снующими фигурами. С утра в день Травли начинают со всей страны прибывать знатные эйшееты: хвастают мощью атархэ, драгоценностями на одеждах, сбруей коней, сворами. Пьют и болтают, пока егеря (тоже собранные со всей страны) не подают первый сигнал. Тогда разномастная толпа выезжает на позиции — выстраивается по краю Плеши, нацелившись в лес. Белые одежды смерти, разгорячённые лица, бесшумные слуги, нетерпеливое взлаивание псов…
И пение рога — сигнал, после которого несколько сот охотников рвутся в лес, показывать удаль. На конях, на единорогах — летят между деревьями (каков ты наездник?), гикают и убивают всё, что попадётся. Пение рогов, завывание псов, ржание, ругательства, крики — и загнанная дичь, и удары по ней, всё равно чем: Даром, артефактами, атархэ… Потеха длится до вечера — а после наступает время пирушек и плясок приглашённых нойя у воздвигнутых шатров. Похвальба добычей, демонстрация трофеев: «Как, только две огнистые лисицы? Мы вон двух грифонов завалили и пару йосс!» — «А где Ахэт?» — «Ему не повезло с той мантикорой, ха!» — «Помянем!»
Цена Зимней Травли — не меньше сотни зверей… и не меньше десятка охотников. Каждый раз.
В этот раз Травля не удалась. Или удалась слишком основательно. Вот группа в белом — собрались, взмахивают руками, обсуждают что-то… кто-то пытается выбраться из-под упавшего шатра. Жалобно ржёт упавший конь — не может подняться. Егеря несут прикрытые белым тела…
— Ну? Каково?
Широкое лицо Норна Клеска согрето огнём рыжей бородищи. Норн выныривает из-за ближней сосны (сам больше сосны в обхвате, так что непонятно, как он там схоронился). И косолапит навстречу, ухмыляясь так восторженно, будто учинил всё это сам и исключительно для Гриз.
— Говорил же, тебе понравится, — без лишних церемоний загребает в дробилку объятий. — Сто лет не видались, куда пропала? Хлия обижается уже, когда к нам выберешься?
— Тышшшаша джел, — попробуй поговори, когда тебя втискивают в меховую куртку. — Ты ж, вроде, собирался с семьёй посидеть.
— Так… Хлия сама выперла, понимаешь. Надоело ей, что я к малому кидаюсь на каждый хлюп. Мол, разбалую. Ну, и говорит — берись уже за лук, а то совсем мозги размякли колыбельные петь…
В пламени бородищи прячется смущённая улыбка, и легко представить Норна — одного из лучших охотников Кайетты — поющим над кроваткой первенца. Пальцы поглаживают сжимают лук-атархэ, изукрашенный затейливой резьбой — наверное, так же бережно, как погремушку.
— На Травлях