Читать интересную книгу Трудное знакомство - Анатолий Никульков

Кропилов усмехнулся добродушно и снисходительно. Елена Сергеевна смутилась: наверное, напрасно о муже сказала.

— Немного знаю Сташкова, — сказал редактор. — И вас тоже знаю.

Елена Сергеевна удивилась.

— Помню ваши заметки, — пояснил редактор. — Одну, о молодежи депо, мы на летучке отмечали. Ну что ж, сотрудник нам нужен. Принимаю на испытательный срок, на месяц. Сразу возьмите задание. Попробуйте от информаций переходить к более сложному.

Елена Сергеевна слегка огорчилась… Почему — от информаций? Она все-таки корреспонденции писала. Вера Павловна хоть как-то повежливей называла — письма.

Не дожидаясь согласия, редактор стал объяснять.

— В паровозном депо есть Николай Споров, токарь. Сделайте о нем зарисовку. Постарайтесь вникнуть, как добился он увеличения производительности труда. Понимаете?

— Понимаю, — сосредоточенно сказала Елена Сергеевна и достала из сумки маленькую записную книжку.

— Ну, знаете! Это не журналистский блокнотик. Возьмите-ка у секретаря наш, настоящий.

Елена Сергеевна шла по улице и с гордостью смотрела вокруг. Вот идет она — равная в этой деловитой толпе, работающий человек, газетчик, красивая женщина в светлом костюме. И в ее нарядной сумочке лежит согнутый пополам журналистский блокнот — большие белые листы без обложки, скрепленные узкой полоской дерматина.

Квартира показалась какой-то настороженной, словно ждущей кого-то. Пройдя в кухню, Елена Сергеевна поняла это ощущение. Ведь в эти часы она всегда варила обед.

Едва поставив борщ, Елена Сергеевна побежала к книжному шкафу — найти у мужа что-нибудь о паровозном депо. А то Кропилов даже усмехнулся, когда она сказала, что знает транспорт.

Весь день настроение у нее было победное. И даже за столом, когда собралась вся семья, она нисколько не огорчилась, уловив в тоне мужа сдержанный упрек, прикрытый улыбкой и витиеватостью выражения:

— Ты от радости и котлеты пережарила. Хотя они так же, как и мы, совсем не виноваты в твоих необъяснимых метаниях… И так же, вероятно, бессильны протестовать.

Утром она пошла в депо к Николаю Спорову, а вечером взялась за очерк.

Муж уступил свой рабочий стол.

Она сидела в светлом круге, отброшенном настольной лампой. За этим кругом уютно прижимался к спине тихий полумрак.

Один раз за весь вечер зашел муж. Елена Сергеевна подняла увлеченный взгляд и увидела, что Дмитрий Всеволодович, недоверчиво улыбаясь, читает рукопись.

— Спорова похоже описываешь, — похвалил он.

Елена Сергеевна откинулась на стуле и, закинув руки, обхватила сзади шею мужа, притянула его лицо к своему:

— У меня получится, Димок. Правда?

— У тебя все получается, — сказал Дмитрий Всеволодович. — Непослушница моя. Что я с тобой могу сделать!.. Ну, пойду. Только, понимаешь, ребятишки там разбаловались, читать не дают. Ты скоро кончишь?

— Терпи, терпи, — весело прикрикнула Елена Сергеевна. — Ты от них отвык совсем.

Она писала, зачеркивала, вставляла фразы на полях, и сам черновик нравился ей все больше: как у настоящих писателей — пометки и зачеркивания, следы напряженного труда.

Лишь когда в соседней детской комнате раздались тоненькие голоса и приглушенный басок мужа, она не вытерпела, вскочила, чтобы самой уложить в постель Галинку и Витю.

Утром она вручила Кропилову свой очерк. Тот привычным жестом перелистал страницы:

— Ага! Первый успех есть — оперативность. Сейчас прочитаю.

Елена Сергеевна прошла в кабинет, где вчера указали ей стол, открыла дверцу еще пустой тумбочки и спросила своего соседа, молодого толстого парня с расстегнутым воротником кителя:

— Скажите, где тут можно достать всякие пишущие принадлежности?

Парень с неожиданной подвижностью выскочил из-за стола и заговорил так быстро, что иногда глотал слова:

— Прежде познакомимся… Вы новая у нас?.. Степан Ложкин — спецкор. Сегодня — с линии. А вы вчера появились?

Он повел Елену Сергеевну к строгой девушке-секретарше, набрал блокнотов, карандашей, стопку бумаги, потащил все это в кабинет, разложил на столе и сказал:

— Прошу принимать. Полный порядок!

Так же внезапно, как вскочил, он сел на свое место и замолчал, взявшись за перо.

Елене Сергеевне пока нечего было делать, и с тем большим волнением она ждала вызова к редактору.

Но скоро он сам появился в комнате.

— Кончаешь, Степан Ильич? — мимоходом спросил он, направляясь к столу Елены Сергеевны.

— Через двадцать минут — на машинку, — Ложкин на секунду поднял голову и чуть привстал.

Валентин Петрович положил рукопись перед Еленой Сергеевной и сбоку облокотился на стол. Она осторожно сдвинула верхний листок и увидела чернильные кресты и кривые стрелы, идущие от абзаца к абзацу.

— Начала не надо, — сказал Кропилов. — Это же очерковый зачин, а у вас не очерк.

«Как не очерк? — чуть не воскликнула Елена Сергеевна. — Что же это, по-вашему? Опять информация?»

— У вас просто информация, — сказал редактор, словно прочитав ее мысли. — Значит, все и надо в одном стиле… Посмотрите мои исправления и сдавайте на машинку.

Когда Кропилов ушел, она стала разглядывать «исправления».

Ничего себе исправления! Три странички из шести перечеркнуты из конца в конец. Боже мой! Ему даже Споров не понравился. А ведь муж сказал, что хорошо, похоже. Недаром все жалуются, что в этой редакции всегда обкарнают!

Было так досадно и больно, что на глазах выступили слезы. Степан, по-видимому, заметил это. Собрав пачку исписанных листков, он выскочил из-за стола и, направляясь к двери, крикнул:

— Со мной хуже бывает — все в корзинку. А у вас — сокращение. Не беда, привыкайте!

Вошла Елена Сергеевна к Кропилову с неприятным ожиданием того, что наедине он скажет в глаза о ее полнейшем неумении.

— Две странички? — спросил он, беря напечатанную рукопись. — Ладно.

— А я ведь очерк писала, — с вызовом заявила Елена Сергеевна, смотря сверху вниз на светлые, волнистые волосы Кропилова, и жалобно улыбнулась.

— Все на месте, — проговорил он, бегло просмотрев листки, и поднял голову. — Очерк? Вы сколько раз были у Спорова?.. Ну, так какой же тут очерк!

Он поднялся и жестом пригласил Елену Сергеевну сесть на диван:

— Покажите, пожалуйста, свои черновики. Давайте разберемся.

Елена Сергеевна слушала Кропилова и грустно думала: «Как он рассказывает, так пишут, наверное, только знаменитые московские очеркисты». Но, все равно, хорошо, что он учит ее и даже не упрекнул за неудачу.

Отпуская Елену Сергеевну, он дал ей подготовить к печати письмо машиниста.

Она без труда нашла неуклюжие обороты, неправильно написанные слова.

— Я начинаю завидовать вашей оперативности, — улыбнулся Кропилов, принимая обработанное письмо.

Кончив читать, он попросил странно ласково:

— Дайте, пожалуйста, оригинал. — И пробежал текст. — Вот видите, хорошее письмо вы испортили. У человека сказано точно и сильно, хотя маленько и коряво, а вы все растворяете в водице.

— Я спешила, — пробормотала Елена Сергеевна, стараясь оправдаться хоть «оперативностью», за которую хвалил Кропилов.

— Не в спешке дело, — сказал редактор, смотря в рукопись. — Сути вы не уловили и слово плохо чувствуете… Да и спешкой заниматься рано…

Встретив ее умоляющий взгляд, Кропилов нахмурился, потом улыбнулся, — правда, несколько натянуто, но все равно его лицо стало добрее и еще моложе.

— Вы только не огорчайтесь. Не каждому это легко дается. Не пожалеете сил — научитесь.

Елена Сергеевна сжалась, ей вообще захотелось исчезнуть. Не относится она, значит, к тем «не каждым», которым легко дается. Вот какой считает ее Кропилов. Он не понимает, как несправедливо унизил ее своим сочувственным подбадриванием. Безразличное «О!» того толстяка было все-таки вежливей этой откровенной прямоты. Почему знакомые уважают ее, восхищаются ею? Почему Дмитрий, пожилой, умный человек, видит в ней таланты? А ведь Кропилов — почти ровесник…

Тоскливое чувство не развеяла даже встреча с детьми. Елена Сергеевна медленно шла с ними по бульвару, слышала их тоненькие голоса, звучащие без умолку, но слов не улавливала, слова не доходили до сознания, занятого невеселыми мыслями.

— Мама, мама, ты почему молчишь? Ты плакать хочешь?

Елена Сергеевна огляделась. По обе стороны от бульвара бесшумно мчались машины. Над головой тихо шумели деревья. Именно так: она услышала шелест листвы, а машины показались скользящими совсем беззвучно.

— Нет, я не хочу плакать, — сказала она, смотря в запрокинутое худенькое лицо сына, в его отцовские, маленькие черные глаза.

— Мама не хочет плакать, — сердито вмешалась Галинка. — Ты сам хочешь плакать.

Елена Сергеевна улыбнулась, чувствуя, как у нее повлажнели глаза, и все вокруг на мгновение увиделось сквозь какое-то неровное и прозрачное стекло.