Вот только я не знал, что с первым человеческим телом гибнет и второе, проскользнувшее в город люцифагов. Будь я проклят миллиард раз подряд — ибо она опять ушла от меня по моей вине, ушла, так и не узнав правды, кто я такой и откуда, что за прошлое нас связывало; а я, отслужив свою люцифагову службу машинально, даже не поинтересовавшись, кому она нужна, для кого мы собираем информацию о людях и зачем структурируем её — я снова родился, уже в человеческом теле, и жил все эти сорок шесть лет с надеждой и целью снова найти её и на этот раз всё сделать как следует. Я мог бы отчаяться — ведь нет никаких гарантий, что она не родилась где-нибудь на другом конце планеты! Вдруг нам вообще никогда не суждено увидеться; но вся моя история и воспоминания не дают мне окончательно утратить надежду. Женщины проходили через мою жизнь, не оставляя в сердце никакого следа, романы были только потому, что так надо и так бывает у всех. Никогда ни у кого я не вызвал сильного чувства и не испытал его сам; моё единственное чувство оставалось там, в разложившихся на атомы строениях Уасета.
Глава 2. Филипп. Командировка
— Там портвейн, представляешь! Круглосуточно можно бесплатно наливать портвейн! — с таким восторгом поведал мне Волков, как будто ему предоставили круглосуточный доступ по меньшей мере к эликсиру бессмертия. — Ты такое когда-нибудь видел в гостиницах?
Мне всегда казалось, что успешный ученый вряд ли может стать хорошим администратором; тем не менее, это была уже вторая моя подобная командировка в составе научной группы. Управление и научный менеджмент — начальство снова включило нас в список командируемых. В отеле у нас был завтрак, иногда и ужин; обеды были в университете Лунда, куда по утрам я держал путь, срезая через кладбище — и там, ступая по заснеженной дорожке, привычно ухмылялся ухоженным до нарядности могилам справа и слева: «А вы переродились, ребята? А ты, ты родился снова? Или мне одному так повезло?». Мёртвые с надгробий в ответ на мои насмешки смотрели строго и чуть осуждающе, притворяясь праведниками; и я в раздражении шептал: «А ты кем был в прошлой жизни? А ты кем?».
Волков умудрился налакаться накануне портвейном — и поэтому поутру ему повсюду мерещились черти. С размаху рухнув на стул рядом со мной перед началом семинара, он недовольно пробормотал:
— Мог бы и зайти за мной утром, я один через кладбище пёр… Очень неприятно! А чего это мы тут собрались? Чего там у нас сегодня по расписанию-то?
— Ты бы больше не пил, — дружески посоветовал я. — Стуканут же на тебя начальству, что ты тут устраивал.
— Ты, что ли, стуканёшь?
— Если и стукану, то только тебя по башке.
— Гляди сам не захмелей… Вон, смотри, какая чикуля!
В аудиторию торопливо вошла ослепительно красивая молодая женщина; настолько красивая, что мне показалось, что от ее присутствия вокруг разливается сияние — совсем как пишут о волшебной красоте в древних легендах. Словно вся красота, которая есть в мире, соединилась, сконцентрировалась в этом облике. Облике, который я не мог ни с чьим перепутать, — но ведь и моё собственное лицо в зеркале выглядело так же, как и четыре тысячи лет назад (если только сны меня не обманывали).
— Я такой красоты отродясь не видал, — шепнул Волков. Я же ничего не смог ответить; даже дышать забыл. Неужели?
— Простите, а вы тоже из Питера? — зычно вопросил хмельной Волков, показывая на бейджик на груди моей убитой жены… бейджик со значком Института Культуры.
— Так точно. Только сегодня к вам присоединяюсь. Микаэла Георгиевна, — бодро и тоже громко ответила красавица. Я вцепился обеими руками в сиденье стула: голос и манера разговора не изменились со времён Среднего Царства. Привет, Снэфра! Удалось воспроизвести себя в одном городе со мной? Готова подарить мне своё чудесное тело, выслушать меня, поверить мне, снова сблизиться и стать моим лучшим другом? Ну, в любом случае молодец… ты или тот, кто это сделал с тобой из жалости к многострадальному мне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сегодня первый семинар цикла по научному менеджменту, верно я понимаю? У меня доклад, но я последняя в секции.
— А мы из Института Востоковедения. На одной стороне Невы с вами, какое приятное соседство! — подмигнул Волков; очевидно, портвейн не вполне выветрился из его головы.
— Наша сторона Невы просто пышет наукой и искусствами, — шутливо ответила Снэфра.
Она говорила так энергично, чётко, твёрдо и уверенно, что полностью приковала к себе всеобщее внимание. А может быть, всё дело в её небывалой красоте? Воцарилась тишина.
В те минуты мне казалось, я понимаю всё, что способна вместить в себя наша реальность, и меня охватывала приятная, но пугающая слабость и лёгкая тошнота, застрявшая где-то глубоко в груди. Неотвязная тоска так сладко и мучительно давила на меня, что я не мог больше терпеть. Написал и сунул Снэфре, которую теперь звали Микаэла, как на уроках в школе, записку: «Микаэла Георгиевна, давайте пообедаем вместе? Филипп Кондаков, ИВ РАН». Она прочитала, мельком кинула на меня взгляд и медленно кивнула с каким-то непонятным видом.
Слушая её доклад, я всерьёз опасался за свой рассудок. Всё, как я помнил, — будто прошло не четыре тысячи лет, а четыре минуты. У неё был поразительно сильный, не нуждавшийся ни в каком микрофоне голос; ни разу не сбившись, она рассказывала без всяких бумаг, без каких бы то ни было опорных материалов — словно ничего для нее никогда не существовало, кроме звуков собственного голоса; она рассказывала и будто сама упивалась своими рассказами — странными, даже жуткими в своем совершенстве. Я в полубессознательном состоянии был словно унесен этим голосом далеко от лекционного зала, от города, от мира. Я внимал ей, снова живой, не в силах поверить, что это она, и не в силах не верить в это; мне казалось, в мире всегда был только этот голос, он один, ничего, кроме него.
Её доклад был последним — и, когда она закончила и ответила на вопросы, все поднялись заторможенные, какие-то пришибленные и безмолвные; я сам был не в силах поднять рюкзак, точно Снэфра забрала у меня энергию, чтобы подпитать свой нечеловеческий голос.
Моя тоска нарастала, и причина её ускользала от меня — как пушинка, которая так реальна и осязаема; протянешь руку, схватишь её, а, разжав пальцы, убедишься, что она всё летит в одной лишь ей ведомом направлении. Подобно этому слова, которыми я мог бы оформить свои ощущения, не шли у меня с языка; я, прожив столько веков и имея столько воспоминаний, всё ещё не знал таких слов, и это терзало меня, как терзает немого желание высказаться.
Волков оказался проворнее меня. Он подскочил к Снэфре и пробасил:
— Спасибо вам за лекцию! А где ещё можно будет вас услышать?
— Да в Институте Культуры я…
— Ваша специализация — Древний Египет? — встрял я. Волков уставился на меня, изумлённо раскрыв рот.
— Нет, с чего бы, — удивилась Снэфра. — Теория и история культуры. Но знаете, странно, что вы спросили об этом, — добавила она. — На самом деле я всегда интересовалась Древним Египтом.
Вот, значит, всё-таки как! Ну ещё бы. Интересно, помнишь ли ты хоть что-нибудь? Надеюсь, если помнишь, то только самое приятное. Да, Снэфра? Ха. Вся моя история не даёт повода для подобного оптимизма.
Я словно прирос к месту. Не мог стряхнуть с себя то полунаркотическое опьянение…
Наконец мы втроём выскреблись из помещения. Как теперь избавиться от Волкова?
— Иди проспись, — прямолинейно сказал я младшему коллеге и давнему приятелю.
— Опять… через кладбище… один? — заныл Волков. — Пока ты с красавицей?
— Опять. Через кладбище. Один. Пока я с красавицей. Иначе я расскажу твоей жене, как ты каждый вечер портвейн тут лакаешь.
Волков взглянул, как мне показалось, с обидой; но развернулся и присоединился к группе остальных. Я подхватил Снэфру под руку, увлекая её в другую сторону:
— Успеете с ними пообщаться. Вы обещали пообедать.
— Я пока не думала, где буду обедать, — вяло ответила она.