Опять нет, ибо дело не в вечности движения, а в долге и жертвенности.
Каким же может быть этот Символ Вечности Христа? Он останется людям и будет направлять их, делать их путь правильным. Путь Христа… Символ Вечности Христа… Тебе, Захарий, велено сотворить этот Символ…
Захарий сразу и не заметил, что тропинка кончилась, и он уже стоит перед Пещерами Философа.
Саломея услышала незнакомые шаги и с испугом оглянулась в сторону Бунгло.
– Это не шаги Амон-Ра, Бунгло! Кто же тогда к нам идёт?
Бунгло успокоил девочку: «Свой».
И Саломея при лунном свете уловила черты дяди Захария. Она удивилась его приходу, но обрадовалась.
– Дядя Захарий! – воскликнула она и повисла у него на шее.
Дядя Захарий прижал её к груди, поцеловал в лоб, погладил по голове.
– Скучно без тебя в городе, Саломея! – сказал он, – город глохнет без жителей Пещер Философа… Почему ты здесь, доченька, как же твоя школа?
– Жду здесь прихода Амон-Ра, дядя Захарий! – с грустью ответила она.
– А вестей от него нет?
– Нет… никаких… – она заплакала.
Дяде Захарию тоже стало больно от какого-то предчувствия.
– Успокойся, дочка моя… – он хотел сказать что-либо ласковое и обнадёживающее, но Саломея перебила его.
– Дядя Захарий, с ним что-то произошло, но не могу понять, что именно…
Девочка плакала, уткнувшись в грудь дяди Захария, а он не знал, как её успокоить.
В это время Бунгло испустил, как бы шёпотом, звук «Оооммм», и Саломея улыбнулась. Бунгло поднялся на задние лапы и сразу стал огромным; он обнял Саломею и Захария и ласково прижал их к себе. Дядя Захарий в объятиях Бунгло почувствовал себя маленьким и слабым.
– Бунгло приветствует тебя, дядя Захарий! – сказала Саломея весело.
Захарий тоже проявил нежность к Бунгло, улыбнулся ему и пощекотал брюхо.
– Чем тебя угостить? – засуетилась Саломея и тут же добавила: – Хотя есть чем. Сегодня в лесу я собрала ягоды и орешки…
И пока девочка выносила из Пещеры орехи и ягоды и клала их на большой плоский камень, Захарий успел оглядеться. «Вот и Пещеры Философа, – подумал он, – а небо отсюда какое красивое, и как близки звезды…»
Потом они присели у большого камня для трапезы. Саломея обняла Бунгло, так ей было спокойнее и теплее.
– Саломея, доченька моя, расскажи мне о Христе что-нибудь… Расскажи всё, что знаешь о Нём, о Его Слове… Ты же видела Его, слушала Его!
– Хорошо, дядя Захарий! – охотно согласилась Саломея.
«Видно, она ещё не знает о распятии Иисуса Христа. Лучше, если я пока не скажу ей об этом, она и так расстроена», – подумал Захарий.
– А ты знаешь, дядя Захарий, Он мне на голову руку положил, благословил, поцеловал в лоб…
И девочка с увлечением начала вспоминать каждую мелочь, связанную с живыми воспоминаниями о встрече с Мессией. Вспоминала она каждое слово, которое услышала от Него. Вспоминала всё, что говорил о Нём, о Его заповедях Амон-Ра. Рассказывала она обо всём этом дяде Захарию самозабвенно. Она как бы погрузилась сама в жизнь и мысли Иисуса Христа, увлекая туда же и Захария, и Бунгло, и Звёздное Небо, которое опустилось над Пещерами Философа так близко, что до звёзд можно было дотянуться рукой. Саломея заговорила ещё о тех вещах, свидетельницей которых сама не могла быть и ни от кого о них не слышала. Она черпала новые сведения об Иисусе Христе как бы из ниоткуда, но говорила о них увлечённо и с убеждением.
В объятиях огромного мохнатого существа перед Захарием сиял Божий ангел, который наполнял его душу и сердце жемчужинами и бриллиантами Божьего Слова. Саломея как бы забыла, где находится, говорила о том, что видели её глаза и переживало её сердце… «Бери свой крест и следуй за мной», – говорит Иисус молодому человеку… И Он сам взял свой Крест и идёт… Его сопровождает толпа, озлобленная толпа… Крест деревянный, большой, тяжёлый… Он замедляет шаг… Легионер ударяет Его хлыстом, «шагай», кричит… Он уже на голгофе… Зачем Его сюда привели?.. И вдруг сердце Захария разрывается от обречённого крика девочки: «…Ой, что они с Ним делают?! Отпустите Его, Он праведный… Они распинают Его… Спасите… Дайте мне спасти Его… Он же Христос, Сын Бога… Отпустите…»
Захарий испугался: что с девочкой происходит?!
– Саломея, девочка моя, очнись…
Саломея бьётся в объятиях Бунгло, старается вырваться, чтобы помочь Христу.
Захарий с мольбой и надеждой смотрит на Бунгло.
– Бунгло, ей плохо… Как помочь, скажи…
Бунгло ласково замычал, лапой погладил девочку по голове.
– Оооммм… – зазвучали любовь и успокоение. И Саломея заснула в лапах медведя.
Захарий не сводил тревожный взгляд с девочки. «Она созерцала распятие Мессии?» – подумал Захарий про себя, а Бунгло кивнул головой, отвечая старому ювелиру на его мысленный вопрос.
Через некоторое время Саломея вздрогнула во сне, и из её закрытых глаз потекли тихие слёзы.
Глава 2
– Вижу, ты очень устал, – сказал Иорам Филиппу, – нам теперь предстоит подниматься в гору, тропинка сложная…
– Да, устал, – признался Филипп, – но мне не терпится скорее увидеть Пещеры, войти в них!
– Может быть, отдохнём немного и дождемся восхода Утренней Звезды?
– Как знаешь! – сказал Филипп.
Они улеглись на траве под деревом.
Три дня они добирались до Города и только один раз устроили передышку на полпути, чуть вздремнули. От попутчиков узнали о распятии Иисуса Христа, и их тяжёлые мысли стали ещё тяжелее. Так шли они со своими ношами-мыслями, редко обмениваясь ими, оберегая друг друга.
Вот и пришли, наконец, в окрестности Города, туда, где начинается тайная тропинка к Пещерам Философа.
Была уже полночь.
Филипп мигом уснул.
Но Иорама одолевали мысли, которые были сильнее, чем усталость. Он потянулся на мягкой и прохладной траве, воззрел на звёздное небо и отдался воле мыслей. Его мучила предстоящая встреча с Саломеей. Как ей рассказать об Амон-Ра, как ей объяснить, что его уже нет в этом мире, что он улетел в Мир Высший? Как примет она сообщение о том, что Большой Мальчик и его разбойничья банда забросали камнями Амон-Ра? Конечно, он не забудет рассказать Саломее, как Амон-Ра превратился в фиолетово-голубой огонь, не оставив никакого пепла. Только ладони его берегли птенца, упавшего из гнезда. И как только Филипп раскрыл их, а Илья, взяв птенца, вернул его в своё гнездо на верхушке дерева, ладони тоже сгорели в голубовато-фиолетовом огне. Что ещё скажет Иорам Саломее? Расскажет о мужестве Амон-Ра, о прекрасной огненной тропинке, по которой устремился ввысь светлый дух и которую видел Иорам. Расскажет ещё, как они вдвоём исцелили Филиппу раздавленную ногу. Весь этот рассказ должен облегчить горе, которое будет переживать Саломея, узнав о том, что Амон-Ра…
Мысли эти измучили Иорама.
Да, он стал свидетелем великого преображения и вознесения и, разумеется, надо радоваться за Амон-Ра, надо гордится, что Амон-Ра был его учителем и другом, был учителем и любимым человеком для Саломеи. Да разве только для них? Но как быть, если земная жизнь продолжается, а учителя-друга не будет больше рядом? Нужно ли этому тоже радоваться? Могут ли в одной чаше сердца смешиваться друг с другом горе и радость? И какой становится радость, когда рядом горе?
Мысли Иорама вроде бы нашли выход: радость-горе или горе-радость – это одно целое. Мысли упорно твердили о том, что там, где торжествует радость, где-то поблизости прячется горе, и наоборот. И мысли решили: горе и счастье – суть одно, они уроки для роста духа…
Но примет ли эту философию Саломея, которая любит Амон-Ра, а его уже нет в живых? Надо поискать слова для чуткого сердца маленькой девочки.
На небосклоне загоралась Утренняя Звезда.
«Надо до восхода солнца быть в Пещерах», – подумал Иорам, а Филипп в то же самое время открыл глаза.
– Как, пойдём? – спросил он и привстал, не дождавшись ответа.
Иорам шагнул в кусты, за ним последовал Филипп.
– Будет ли кто в Пещерах? – спросил Филипп.
«Может быть, нас встретит Бунгло, а может быть, никого не будет», – ответил Иорам. Он не мог предположить, что Саломея одна, пусть даже с Бунгло, могла жить в Пещерах. Мама не отпустит её одну, да и своих учеников она не бросит, думал он.
Почти всю тропинку, как и всю дорогу, они прошли молча. Солнце ещё готовилось для восхода, когда они шагнули на площадку перед Пещерами.
– Вот и пришли! – сказал Иорам, и тут же умолк от неожиданного зрелища: в объятиях четырёх лап Бунгло лежала Саломея. Она спала… спала и плакала.
Бунгло испустил тихое, нежно-ласковое «оооммм», в котором звучало сострадание. Своим мягким мехом левой лапы он осторожно вытирал слезы на щёках девочки.
Рядом с Бунгло на камне сидел ювелир Захарий и озабоченно наблюдал за плачущей во сне Саломеей.
Захарий и Бунгло взглянули на пришедших. Захарий жестом предупредил мальчиков не шуметь, привстал и отвёл их в сторону. Он обнял Иорама, приласкал Филиппа, которого видел впервые, а потом сказал шёпотом: