Андрюша из недавнего пополнения. Свежая кровь во всех смыслах. И семья его получила дворянство относительно недавно, и сам он только недавно из академии выпустился.
И сразу сюда.
Не повезло. Но молодой род должен доказать свою верность делом, потому его отпрыски мужеского полу идут служить добровольно и в первых рядах. Выживают, разумеется, не все, но тут, как говорит мой папенька, уж кому какая планида дадена.
Я присоединился к армии осенью, так что зимней кампании хлебнул по полной и искренне надеялся, что до следующей на фронте не задержусь. На то, что к зиме кончится сама война, надежды не осталось, мне кажется, уже ни у кого.
Обе армии завязли в окопном противостоянии, и обе стороны делают вид, что у них не осталось средств для подготовки массированного прорыва.
И обе стороны, разумеется, такой прорыв готовят. Наше командование возлагает большие надежды на летнее наступление. Их командование, я полагаю, тоже. У кого что получится — никому не известно, потому что фортуна, как известно, дама капризная, а на войне — вдвойне.
Простите за нечаянную рифму.
На этом участке фронта мы всего неделю. До этого были на соседнем, а еще через неделю снова поменяем позицию. И кто знает, где мы будем хотя бы через месяц, если останемся в живых.
Нас мало.
Всего три поручика и штабc-капитан, вторая спецрота Семьдесят Первого Гвардейского Императорского полка, силы специального назначения. Нас мало и мы постоянно в движении, потому что наша главная цель — заставить противника поверить в то, что нас много, что мы присутствуем на любом участке фронта. Что нас тьмы и тьмы, что имя нам — легион.
На самом деле этот легион существует, только в каком-то другом месте, о котором генштаб нам не докладывает. Где-то в том самом месте, о котором мы ничего не знаем, из людей, которых здесь нет и чье присутствие здесь мы пытаемся имитировать постоянными боестолкновениями, формируется ударный кулак, мощный таран, который одним ударом сомнет эшелонированную оборону противника и позволит имперской армии выйти на оперативный простор… По крайней мере, штабс-капитан Абашидзе нам именно в таких терминах текущую обстановку описывает.
Снаружи изрядно грохнуло. Так хорошо грохнуло, что на столе звякнула посуда, а с потолка посыпалась земля.
— Почти попали, — безмятежно констатировал Андрюша.
— Когда-нибудь они попадут точно, — сказал я. — Если долго и упорно стрелять в чью-нибудь сторону, рано или поздно ты попадешь. Пусть даже и случайно.
— Но мы этого уже не услышим.
Что ж, это верно. Если ты услышал разрыв, значит, тебя этим прилетом не убило. Но не факт, что не убьет следующим.
Относиться к этому следует философски. Потому что вокруг война, а война — это серьезно. Это вам, как говаривал мой папенька, не с девками в бирюльки играть.
Откинув тяжелый брезентовый полог, в блиндаж втиснулся Петр. Вода с его плаща стекала ручьями.
— Похоже, что на амурном фронте вы потерпели полное фиаско, поручик, — заявил Андрюша.
— Оказалось, что она на дежурстве, — обиженно прошипел Петр.
— Что же вы расписание не уточнили?
— Не уточнил, моя ошибка, — признал Петр. — Да что уж теперь.
— В следующий раз будьте внимательнее.
— Пустое это, — мрачно сказал Петр, пристраивая свой мокрый плащ в углу и усаживаясь за стол. — Нас в любой момент могут отсюда перебросить.
— В любой — не могут, — заметил я. — Только после драки.
— Драка уже в пути, — сказал он. — Поверьте моему опыту, граф, к утру она прибудет.
Опыта у него ровно столько же, сколько и у меня, ну да ладно.
— Как там снаружи?
— Холодно, мокро, шумно.
Он потянулся к стоявшему на столе чайнику, налил себе чаю в жестяную кружку, поднес ее ко рту, отхлебнул и снова обиженно искривил лицо.
— Холодный.
— Так и на улице не май месяц, — сказал Андрюша.
Он подошел к столу, достал из кармана зажигалку, повертел ее в своих длинных тонких пальцах, больше подходящих пианисту, а не поручику сил специального особого назначения, откинул крышку, крутанул колесико и несколько секунд задумчиво смотрел на огонь.
Затем указательным пальцем левой руки он дотронулся до посудины, которую Петр поставил на стол.
От закипевшей в кружке жидкости пошел пар.
Андрюша щелкнул крышкой зажигалки и убрал ее в карман.
— Всегда к вашим услугам, поручик.
— Благодарствую, поручик, — сказал Петр.
Тоже нарушение устава, если разобраться, но такое мелкое, что даже Абашидзе этого не заметит.
Петр отхлебнул из чашки. Меня всегда восхищали способности людей пить напитки с температурой раскаленной лавы. Сам я так не мог, по такой погоде мне понадобилось подождать бы минут пять, чтобы чай немного остыл.
— Хорошо, — довольно констатировал Петр и захрустел галетой.
— Правда? — спросил я.
— Что «правда»? О чем вы, граф?
— Погода отвратительная, — сказал я. — Сырость, слякоть, грязь. Вы нормально не мылись уже месяц, вы спите в одежде на тюфяке практически на земляном полу, вам только что отказали в свидании, по нам работает артиллерия противника, и по вашим собственным словам утром нам предстоит драка, в которой мы, возможно, все умрем. И тем не менее, вы характеризуете все ранее приведенные мной обстоятельства словом «хорошо», и это меня немного удивляет.
— Ну а каким словом вы бы их охарактеризовали, граф?
Я задумался. На «хорошо» это все, конечно, было мало похоже, но и «плохо» тоже не подходило. Потому что при всем вышеперечисленном я знал, что может быть много хуже. Уже бывало много хуже. И не факт, что не станет в дальнейшем. Наверное, поэтому я выбрал бы слово «нормально».
И при этом сам немало удивился тому, что теперь для меня стало нормой.
Вот даже чай, который сейчас попивает Петр. Вполне сносный по фронтовым меркам чай, хотя уже несколько раз разогретый. А ведь в давние времена в нашем родовом имении такой чай, скорее всего, в корыто к поросятам бы вылили.
И еще не факт, что поросята бы стали его пить. Или, например, галеты. Они почти безвкусные и совсем не хрустят, а ведь мы с Андрюшей умяли их целую пачку, так что Петру пришлось новую открывать.
— Нормально, — повторил за мной Петр. — А вы знаете, почему это стало для вас нормально?
— Удивите меня.
— Потому что вы — пёс.
— Сами вы пёс, поручик, — лениво сказал я.
— И я пёс, — согласился он. — Мы, все здесь присутствующие — псы войны. Империя выбрала нас, она взрастила нас, выпестовала, потратив без малого двадцать лет на наше обучение, чтобы теперь мы оказались именно в том месте и тех обстоятельствах, для которых и были предназначены. Мы — воины империи, господа. Как там в песне поется? Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской…
Я любил Петра, как брата, но это не мешало мне восхищаться его потрясающей незамутненностью. Возможно, он и в самом деле был рожден для войны, и все сказанное было справедливо по отношению к нему, но я не был уверен, что это и моя участь. По крайней мере, я не чувствовал, что нашел свое место, и наслаждения от яростных кровавых битв вовсе не получал.
К сожалению, у нас тут война, а войну без боев с противником не закончить. И уж тем более, в ней не победить.
— Что ж, господа, раз уж все мы здесь сегодня собрались, сыграем партеечку в преферанс? — предложил Андрюша.
— К сожалению, вынужден вам отказать, поручик, — сказал Петр. — Поскольку я уверен, что утром нам предстоит бой, я предпочел бы немного поспать.
Он допил чай, завалился на свою лежанку, накрылся одеялом, и я бы не удивился, если бы он сразу же захрапел. Вот уж поистине пёс войны, человек с железными нервами.
Я посмотрел на Андрюшу и развел руками. Дескать, а что я могу поделать, сами всё видите, поручик. Не судьба.
Андрюша вздохнул, достал книгу и придвинулся к лампе.
— А вы чем займетесь, поручик? — поинтересовался он.
— Постараюсь последовать примеру нашего оптимистично настроенного друга, — сказал я. — Все-таки попробую заснуть.